Он сам попросился к Мише домой.
– Не могу ехать домой, – сказал Володя. – Вика ещё чего-нибудь лишнее скажет… боюсь, не сдержусь. Или мама её… На сегодня смертей хватит. – Володя весь сморщился на этих словах и хмыкнул. – Там… ну, на Кутузовском, там не только Вика с её мамой… Там всё Юлю помнит и о ней напоминает. Давай посидим у тебя. Не волнуйся, я ночевать не останусь.
– Да оставайся, что за…
– Нет, старик, не останусь. Посидим, да я поеду домой. Просто сейчас, сразу не могу.
Так они поговорили ещё, когда сидели у Миши в машине. Поговорили и поехали к Мише домой. Ехали молча. А потом они сидели у Миши на кухне и тихонько разговаривали. Мишины дети – Катя девяти лет и Соня четырёх – уже спали, Аня, наверное, тоже. Было совсем тихо, сил на переживания уже не осталось. Они сидели, и на кухне царило тихое, усталое несчастье.
– Спасибо тебе, Миша, – отхлёбывая чай, медленно говорил Володя. – Я как-то совсем растерялся…
– Да брось ты, что за благодарности, – без сил ответил Миша.
Он вдруг подумал о том, как давно было утро, как давно он сидел в своём кабинете и с удовольствием читал. Как это было давно! Какой невыносимо длинный день они прожили, какой это был беспросветно тяжёлый день. Но главное, ужасно длинный.
– А знаешь, я когда уснул там, у Юли на диване, – скривив губы в улыбку и глядя в чашку с чаем, бормотал Володя, – мне стало так хорошо-хорошо. Я, когда просыпался, даже подумал, а может, всего этого кошмара нет, может, всё идёт, как шло. Правда, я так подумал. Так в книгах пишут, типа: «Ей хотелось, чтобы всё это исчезло, как страшный сон». Правильно, оказывается, пишут. Как бы мне хотелось, чтобы всё это оказалось сном, который приснился только мне.
– Да уж, – только и смог сказать Миша и замолчал ненадолго. – Ты знаешь, я думал, что все эти организационные дела, ну, всё, что связано с траурными и похоронными делами… Я думал, что всё это гораздо более муторные и сложные дела. А смотри, мы обо всём уже договорились, все уже оповещены, как бы основное уже сделано. Странное ощущение. Тревога какая-то не отпускает, кажется, что что-то забыл или упустил. Надо поспать. Только не понимаю, получится ли.
– Вот и я, старик, ничего не понимаю, – вдруг чуть громче сказал Володя, – совсем не понимаю. Ничего! Мне не верится, не верю я. Не укладывается у меня в голове. Не могу я до конца осознать, что Юли-то… Юли, понимаешь, нет и не будет… И что она смогла такое сделать. Это же Юля! Ты понимаешь, о чём я? Это же Юля!
Миша слушал Володю и слышал свои собственные ощущения и вопросы. Он сам весь день только об этом и думал. Иногда осознание реальности произошедшего наваливалось, а с ним и горе и отчаяние. Но непонимание побеждало. Полное непонимание.
Миша ещё не знал никаких подробностей. Он так и не решался расспросить Володю. Он даже не знал, оставила Юля записку или нет, не знал, кто и как её обнаружил. Не знал. Он жаждал узнать, он надеялся услышать то, что хоть как-то ему хоть что-то объяснит. Но он не мог задать ни единого вопроса.
А Володя, допив молча свой чай, рассказал все подробности, которые знал сам. А знал он больше других, и именно Володя нашёл свою сестру в ванной комнате и вынимал её из петли, безумно завывая и совершенно один.
Володя рассказал. Он очень сбивчиво рассказал.
Миша понял и запомнил из его рассказа то, что с Юлей Володя последние месяцы совсем не встречался, может быть, только пару раз. Но в последние годы это было вполне нормально. Володина жена Вика Юлю терпеть не могла и была не в восторге от контактов тёти Юли с племянниками. А своих племянников – у Володи было трое детей: старший сын и две дочки-близняшки – Юля очень любила, задаривала их подарками, проявляла всяческую заботу и хотела видеть их как можно чаще. Но Вика ограничивала Юдину заботу как могла.
Володя вспомнил, что в августе Юля позвонила и попросила его свозить её к отцу в Рязанскую область. Володя сослался на дела, на то, что плохо знает дорогу и плохо водит машину, на то, что и без того из-за работы не видит семью, на то, что Вика будет не в восторге. А Юля и не уговаривала. Нет так нет. В течение августа и в сентябре Володя Юлю не видел. Они ещё созвонились несколько раз. Потом Володя в очередной раз попросил Юлю помочь устроить одного своего знакомого к хорошему гомеопату. Юля пообещала, но целую неделю ничего не сообщала. Тогда Володя ещё раз позвонил, чтобы узнать результат, а Юля сказала, что забыла, извинилась и пообещала немедленно всё устроить. Раньше такого с ней не случалось, она ничего не забывала, особенно того, что касалось чьего-то здоровья. Раньше не забывала. Во всяком случае, Володя припомнить такого не мог. Юля действительно ничего такого не забывала, Миша мог подтвердить. Володя сказал, что после его напоминания она вскоре перезвонила, потому что всё устроила.
Ещё она звонила в начале сентября, звала Володю с детьми к себе в гости на выходные. Звала к себе в квартиру на Яузе или, если погода позволит, хотела сводить племянников в зоопарк или в парк Горького. Володя обещал подумать. Они тогда ещё поболтали. Юля спросила Володиного мнения по поводу того, куда лучше поехать в отпуск. Она спросила, что думает Володя по поводу осенней поездки в Италию. Юля нигде и никогда, кроме нескольких поездок к своему профессору в Швецию да двух командировок в Америку, где ей очень не понравилось, не бывала. Ей хотелось съездить в Рим, во Флоренцию и, конечно, в Венецию. Володя был тогда занят, подробно с Юлей говорить не мог, но идею поездки в Италию в целом одобрил.
Ещё Володя вспомнил, что Юля очень сильно переживала в мае из-за смерти своего кота Тихона. Кот был довольно старый, беспородный и своенравный. Юля его сильно любила. Она его давно подобрала где-то котёнком, так он у неё и жил. Миша хорошо знал и помнил этого Тихона. Тот регулярно весной убегал и скитался неделю или две, Юля волновалась и ждала. А этой весной он шлялся где-то и вернулся, волоча задние лапы. Едва приполз. Соседи сказали Юле, что видели её кота у подъезда. Она лечила его, пыталась выходить, но пришлось Тихона усыпить, чтобы он не страдал.
Володя подробно рассказал, что Юля так сильно горевала из-за своего кота, что ему пришлось её пару раз навестить. Она плакала, говорила, что не простит себе того, что сама вызвала ветеринара, чтобы Тихона усыпить, что Тихон всё, дескать, понял и принял смерть стойко. Володя вспомнил, что Юля сказала, когда они сидели у неё на кухне, после смерти кота. Она сказала в том смысле, что, когда умирает любимое животное, человек остаётся один со своим горем, никто сильно не сочувствует. Когда умирает близкий человек, тогда все понимают, и кто искренне, кто формально, а кто за компанию, но все понимают и сочувствуют. А вот умер кот, говорила она, и одиночество страшно обнажилось. А ещё она сказала, Володя привёл её фразу точно, она сказала: «Ну вот теперь в мире нет ни одного живого существа, которое не смогло бы без меня жить».
Миша тут же вспомнил, что Юля часто говорила ему, что её кот – это единственная душа, которая в ней действительно нуждается и жить без неё не сможет.
– Ага! – говорил ей на это Миша. – Ты забыла ещё про добрую сотню приличных людей и про систему здравоохранения страны в целом.
Юля на это отмахивалась и говорила, что все без неё проживут. Она смеялась, шутила, что без неё им всем придётся поискать другую няньку, но, в общем-то, никто не помрёт. А вот её кот без неё точно не сможет.
Миша слушал Володю, не торопил. Но ему нужны были другие подробности. Он жаждал хоть намёка на причину такого немыслимого Юлиного поступка. Не из-за кота же она такое сделала.
– А вчера она позвонила уже за полночь. Была половина первого ночи. Я удивился, – говорил Володя, держал пальцами дымящую сигарету, но не затягивался, – она себе такого никогда не позволяла. Я ещё не спал, но Вику она своим звонком разбудила. Я её спрашиваю: «Юль, ты чего не спишь? Что-то случилось?» А она так сонно-сонно говорит, мол, ничего пока не случилось, но очень просит утром к ней заехать. Я её спрашиваю: зачем? А она говорит: «Братец, даже не спрашивай!» А голос у неё был такой… – Володино лицо сморщилось, он задышал носом, но не заплакал. – Знаешь, Миша, ну кто её знает лучше меня? Но я её такой не слышал. Такой голос у неё был… почти спящий и совсем без интонации. Я ей: «Слушай, сестра, точно ничего не случилось?» А она, слышу, еле языком ворочает, но не пьяная, это точно. Попросила прощения за беспокойство, повторила, что нужно заехать к ней утром. Потом, Миша, она замолчала, я думаю: что же с ней такое там? И ещё так весело ей говорю: «Сестричка, ты что там, уснула?» А тут Вика, громко так, специально, чтобы Юля слышала: «Да жизни никакой нету, уже и ночью покоя не дают!» Юля, видно, услышала и говорит: «Прости, братец мой родной…» Она меня так только в детстве называла, давно я такого обращения от неё не слышал. У меня аж мурашки по всему телу… А она: «Прости, хлопот со мной, конечно, много! Прости!» – Володя едва мог говорить. – И потом она сказала совсем почти неслышно: «Ну всё. Всё», – и пошли гудки. – Володя затрясся от беззвучных рыданий, отвернулся к окну и затянулся сигаретой. Через пару секунд он выпустил дым и смог говорить дальше. – А я что-то почувствовал. Мне Вика: мол, ложись спать, – а я не могу. Покурил, попробовал уснуть – не могу. Позвонил Юле, она трубку не берёт. Раз двадцать её набрал – не отвечает. И тут мне как гвоздь в мозг – надо ехать к ней. Вика кричит: «Ложись спать, не пущу!» А я чувствую, что меня аж в пот бросает. Короче, около двух выскочил на улицу, поймал такси, поехал к ней. Быстро доехал, Миша, очень быстро.
Миша слушал, и ему становилось всё хуже и хуже. Он чувствовал испарину на лбу и нехватку кислорода. Страх и какая-то очень конкретная жуть мешали дышать, но он слушал.
Дальше Володя рассказал, что входная дверь в Юлину квартиру была не заперта. Да ключей у Володи и не было. Свет везде горел. Он с порога стал Юлю звать. Но никто не ответил. Володя пометался по квартире, заглянул в ванную, там Юлю и увидел. Она почти стояла на коленях в ванне, бельевую верёвку Юля привязала к душевому креплению. Ванна и крепление для душа были старые, чугунные…
На этом моменте рассказа Миша встал, чуть не упал сам и чуть не уронил стул. Он, как мог, быстро пошёл в ванную комнату. Его не стошнило. Но он едва не потерял сознание. Миша долго стоял, держась обеими руками за раковину, тяжело дышал, потом пустил холодную воду и сунул голову под струю. Своё тело он в этот момент ощущал, как неуправляемый, набитый пыльной ватой мешок, от которого очень хотелось отделиться и больше его так не ощущать.
Потом Володя ещё рассказал, что не знал, что делать. Юлю он долго не мог вынуть из петли, но всё-таки справился.
– Я, Миша, совсем не понимал, что делать. Выл, сидел на полу в ванной и выл. Оставил Юлю лежать в ванне. А она одета была в рубашку какую-то серую и брюки. Босая. Потом позвонил в милицию. Повыл и позвонил. Я просто хотел, чтобы кто-нибудь приехал. В «скорую» тоже звонил. Лучше бы не звонил. Это они сказали звонить в милицию, если медицинская помощь уже не нужна. Я бы убил тогда эту тётку, которая со мной разговаривала. Миша, она так разговаривала…
Главное Володя сказал почти в конце. Записки никакой ни в квартире, ни в одежде при Юле не нашли. В спальне обнаружили много разных таблеток, в том числе и пустые упаковки сильнодействующих успокаивающих и снотворного. Юля выпила очень много таких препаратов, но явно не смертельную дозу.
– Ночью Вика стала мне звонить, – говорил и говорил Володя, – а тут милиция. Их много было, человек пять сначала. Они, суки, очень долго ехали. Я чуть с ума не сошёл, пока они ехали. Да… Вика стала звонить, а я и не стал отвечать. Не смог. А к утру уже так устал, изнемог буквально. Думаю, если сейчас какой-то родной человек не приедет, то всё. Тогда я тебе и позвонил.
Володя посидел у Миши часов до двух. Они ещё выпили чаю. Бутылка коньяку простояла на столе, не тронутая. Потом Володя уехал домой. Миша проводил его до такси. Уснул Миша, на удивление, моментально. Уснул сразу, как только лёг. Спал он в ту ночь крепко, без сновидений, проснулся от писка будильника. Обычно он просыпался раньше сигнала и отключал будильник, чтобы не слышать неприятный писк. Проснулся невыспавшийся, сразу вспомнил то, что накануне говорил Володя про страшный сон, и убедился в справедливости его слов. Миша быстро собрался, сказал Ане, что не знает, когда вернётся, и поехал на работу.
Он ехал и удивлялся сам себе. Удивлялся тому, что его как-то не беспокоит то, что происходило вчера в его отсутствие в его же делах. Он никогда не успокаивался и для себя самого не заканчивал свой собственный рабочий день, пока не получал отчётов и информации со всех направлений деятельности. Ему для спокойствия и умиротворения нужна была логическая точка дня. Иначе он волновался, тревожился, звонил кому-то, что-то уточнял, корректировал планы на следующий день. Миша не отключал телефон во время отпуска и не мог удержаться от регулярного контроля за делами, даже если пытался отдыхать где-то далеко от дел. Он даже ругал себя за излишнюю нервозность и ревнивое отношение к работе, старался укладываться в рабочий день и не думать о делах дома, но…
А в то утро он не беспокоился, хотя накануне вечером даже не принял отчёта о проделанной за день работе от своего помощника и заместителя по многим вопросам, Леонида. Леонид пытался дозвониться до Миши всю вторую половину дня и весь вечер, но Миша сначала не отвечал на звонки, а потом ответил коротко, что выслушает всё утром. При других обстоятельствах он сам бы звонил Леониду и, если бы не мог дозвониться, то очень сердился бы. А тут он ехал на работу и понимал, что едет туда потому, что ехать больше некуда. «А куда ещё ехать? Куда?» – думал Миша.
Когда он уже подъезжал к работе, позвонил Володя, ещё раз поблагодарил и сказал, что выезжает в Рязанскую область к отцу. Сказал, что езды туда часа три, не больше, ну и обратно так же. Сказал, что по телефону отцу про Юлю сказать не смог, потому что не видел его уже почти год и потому что по телефону не смог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9