Теснота, темнота мешали Пронину. Наощупь он отыскал ломик, которым подтягивают траки гусениц. Отжал им главный фрикцион и поставил рукоятку на газ. Мотор заработал, машина прошла несколько метров. И снова вздрогнула от оглушающего удара – в нее угодил еще один снаряд. Майор глянул вверх – в башне зияла сквозная дыра.Он ничего не успел предпринять – фугасный снаряд вздыбил землю перед танком. Затем ударило в корму.Поднявшись, как пьяный, плохо соображая, майор стал искать выход. Пытался сквозь путаницу проводов подняться в башенный люк, но сил на это у него не хватило. И даже если бы он вылез через башню, его подстрелили бы. Оставался один путь: через десантный люк.Пронин снова отодвинул труп водителя, пересадил в сторону труп стрелка-радиста. Он обливался липким потом и потому снял полушубок. Освободил запоры люка, отодвинул его и кое-как выполз из машины. И там, под танком, на холодной земле, прижатый днищем танка, как крышкой гроба, лежал, высматривая сквозь катки кого-либо из своих. Назад не поглядишь, спереди ничего не видно. Обдирая пальцы, он разгреб снег между опорными катками. В щель величиной с ладонь он увидел нескольких бойцов в белых маскхалатах; все они лежали неподвижно, нельзя было определить, живы они или нет. Чуть правее стояла тридцатьчетверка и стреляла куда-то. Тая радость, Пронин выполз из-под битого танка, перекатился в сторону, прополз к воронке и залег в ней. Сгоряча он не чувствовал холода, но теперь, на мерзлой земле, на снегу, его бил озноб. Он пожалел, что снял полушубок и оставил его в танке. Перчатки тоже остались в танке. Нет, лежать нельзя – если не убили, то вот-вот замерзнешь.Пронин медленно, осторожно пополз к тридцатьчетверке. И там его заметили.– Тереша, осторожнее, кто-то из наших ползет, не раздави, – сказал брату командир «Волжанина» Аркадий Колесников.Майора приняли на «Волжанина» через водительский люк. Он нашел в себе силы сказать танкистам «здравствуйте» и «спасибо».Аркадий уступил ему свое командирское место, снизу ему подали телогрейку… Пронин надел шлем.И танк рванулся с места. Уступом за ним, хотя они этого не видели, шли еще две машины из роты Гасанзаде. А наперерез «Волжанину» стремительно неслись два немецких танка."Волжанин" с ходу открыл огонь. Оказавшись на командирском месте, Пронин принял на себя и команду, и братья Колесниковы и пулеметчик Осман Хабибулин точно, быстро, сноровисто выполняли его указания.Терентий маневрировал, стараясь уклониться от вражеского огня, вовремя притормаживал, и Аркадий из пушки, тремя снарядами, подбил один танк. Начали охоту за другим и тоже подбили. «Волжанин» выскочил прямо на немецкие окопы, и немцы-автоматчики шарахнулись было в стороны, но не все, и в танк полетели гранаты. Сквозь их запоздалые разрывы танк перевалил через вражеские траншеи и устремился к своим, гоня перед собой ошалелых немецких солдат, которых Осман Хабибулин, ругаясь по-татарски, косил из своего пулемета.– Бей их, Осман, – кричал ему механик-водитель Терентий Колесников. Они мечтают об отпусках, вишь, как на нас бросаются – вот и выдай им бессрочные отпуска.– Дам, дам, – отвечал Осман, – пусть отправляются в гости к шайтану!Да, немецкие пехотинцы старались подбить наши танки: подбивают же немецкие танки русские стрелки!Кроме того, немецко-фашистское командование специальным приказом установило, что солдат или офицер, лично подбивший советский танк Т-34, получает двухнедельный отпуск, а подбивший танк KB трехнедельный. А что такое отпуск от войны? Это отпуск от смерти. И раз уж русские танки оказались рядом, и от них не уйти, лучше попытать счастья.И попытали. Но падали с занесенной гранатой, подсеченные пулеметной очередью, пластались под широкими гусеницами танков…Время от времени пулемет Хабибулина замолкал, и тогда немцы прямо-таки чуть не лезли на танк.– Что с тобой, Осман? У тебя руки трясутся? – Терентий скосил глаза на пулеметчика, заметил, что тот опустил голову. Но, услышав голос товарища, встрепенулся, приник к пулемету – и толпу немецких автоматчиков, обвязанных тряпками и платками, в уродливых суконных солдатских чунях, как ветром сдуло.Осман снова опустил голову на затвор пулемета.– Да что с тобой, Осман? – крикнул Терентий.– Потом, Терентий, потом… – Осман схватился за грудь и зашелся в кашле.Сзади на немцев шли танки Гасанзаде. Оказавшись между двух огней, немцы прекратили обстрел, стали искать спасения.Пронин понял: прорвались.Убедившись, что находится в расположении наших войск, он отправился на связь, чтобы выяснить, где командир полка и доложить, что он, Пронин, свою задачу выполнил.А братья Колесниковы вытащили из «Волжанина» совершенно обессиленного Османа Хабибулина, уложили его на шубу, расстеленную на земле.– Он ранен! – Геннадий накрыл шубой развороченный живот Османа. Терентий опустился на колени.– Осман, брат мой… Ты меня слышишь? Сейчас придут врачи. Майор за ними послал…На круглом лице Хабибулина появилась слабая улыбка, глаза наполнились влагой. Он провел ладонью по лицу Терентия, хотел, видимо, погладить, но рука бессильно упала.Он закрыл глаза.– До конца бился… И ранение от нас скрыл, чтобы не отвлекать от дела, – кому-то говорил Аркадий.Хабибулин слышал слова командира танка, хотел что-то сказать, силился сказать – и не мог. С этими последними усилиями кончилась недолгая жизнь Османа Хабибулина.Геннадий накрыл его лицо полой шубы.Братья встали и выпрямились над ним. И все трое плакали беззвучно, ибо с того дня, как Хабибулин был назначен пулеметчиком в экипаж «Волжанина», он стал им родным братом. Товарищи в шутку называли его Османом Колесниковым.И он никогда не обижался на это. Глава двадцать третья 1 – Нам не повезло, полковник, – сказал Густав Вагнер. И затянулся сигаретой. – Мы не смогли разгромить эти два окруженных русских полка. Казалось, все возможности для этого были… – он выпустил дым. – Если бы мы уничтожили их, Верхне-Кумский и другие позиции русских оказались бы в наших руках. Открылся бы простор для продолжения наступательной операции… Для нас и для наших соседей. Кроме того, уничтожение этих полков оказало бы должное влияние на моральный дух русских… Мы сломили бы их морально… Вагнер помолчал. – Но блестящая возможность упущена. Мы теряем свое превосходство во внезапности удара… В силах… В технике… Нелегко было обеспечить это превосходство… Не знаю, как обстоят дела в других дивизиях, но наша дивизия за несколько дней боев потеряла много… Больше, значительно больше, чем за сорок дней боевых действий во Франции.Полковник молчал. Он не допускал даже мысли, что полки Саганалидзе и Асланова, попавшие в окружение, могут вырваться – им оставалось жить считанные часы. И Вагнер, и Динкельштедт знали, что эти два полка понесли огромные потери, а помощи не получили никакой, и своими силами, без содействия извне, им не вырваться из кольца.Они вырвались. Вагнер считал это своей личной бедой. Он еще не мог заставить себя проанализировать свои действия, промахи и ошибки, но знал твердо, что выход русских из окружения зачтется ему с отрицательным знаком и никогда не простится. Он знал и понимал, как озабочен Гитлер судьбой войск Паулюса. Фельдмаршал Манштейн делает все возможное, чтобы прорваться к Сталинграду. Каждый день он докладывает Гитлеру о ходе операции. И в этих докладах давно фигурирует хутор Верхне-Кумский, оказавшийся на пути группы армий «Дон». Сопротивление русского механизированного корпуса и частей 51-й армии будет вот-вот сломлено, и огромная группировка войск фон Паулюса, до которой остались считанные километры, вырвется из кольца… Изменится ход войны. Откроется путь на Баку…Вагнер знал, что фюрер выспрашивает иногда о мельчайших подробностях, и уж, конечно, он захочет знать имена генералов-победителей, генералов-счастливчиков и генералов-неудачников, проворонивших удачу. У Гитлера очень цепкая память, он помнит то, что считает хорошим, и никогда не забудет того, что считает плохим. Конечно, Вагнер очень хотел, чтобы Гитлер запомнил его имя в хорошем контексте…– Я думаю, полковник, правы те, кто считает русских фанатиками, сказал он после томительной паузы, и Динкельштедт понял, что фанатизм русских будет считаться оправдательным аргументом при выяснении причин неудачи, постигшей дивизию. – За какой-нибудь несчастный метр своей земли сотни русских согласны сложить головы. Ничего подобного не наблюдал я нигде.– Полдела было бы, господин генерал, если бы фанатиками были одни русские. Я давно на Восточном фронте и знаю, что в Красной Армии служат люди разных национальностей. И все дерутся отчаянно… По нашим данным, полками, которым удалось вскользнуть из кольца, командовали нерусские. Танковым командовал Асланов – азербайджанец, пехотным – грузин. Но чем они отличаются от русских? Я слышал ихнюю… как это?.. а-а, пословицу: привяжи коня возле тугого коня, и если они не станут одной масти, то нрав друг у друга все-таки переймут.Вагнер слушал полковника.– Вы правы, господин полковник. Мой отец в молодости был офицером. Ему довелось воевать в России, и он был в Закавказье. Так вот, отец тоже наблюдал фанатизм русских. Если, говорит, русские поверили во что-нибудь, то стоит только махнуть рукой, и они, голодные, холодные, раздетые с криком «ура» кинутся в огонь.Со времени прибытия под Сталинград Вагнер отправил в Пархим только одно письмо. В нем он, чтобы польстить родителю, с сыновней покорностью признавал, что дети часто пропускают мимо ушей наставления своих отцов. То, о чем ты говорил мне, отец, в полной мере осознал я тут, в этой морозной, пронизанной ветрами степи. "Буду жив, – писал Густав Вагнер, – выполню твои советы, хотя, конечно, реальность наших желаний зависит от успехов наших войск на фронте. Дела наши, слава творцу, идут пока хорошо, надеемся, что так будет и дальше".Но желания Вагнера-сына, подогретые Вагнером-отцом, опережали ход событий и не соответствовали успехам немецких войск. Мысленно генерал Вагнер уже не раз побывал в Баку. Ему виделись нефтяные промыслы и золотистые пляжи каспийского побережья. Он мечтал построить там красивую виллу, какие ему довелось видеть на юге Франции. Были у него и другие желания, которые он все-таки оставлял на будущее. Вагнер понимал, что если армии рейха удастся захватить Баку, будет тьма охотников поживиться добычей. На этот счет у высокопоставленных генералов и штатских министров и банкиров есть, несомненно, свои планы. Каждый поспешит оттяпать себе кусок побольше и пожирнее. В России другой строй, это не Франция, Польша или Чехословакия, где все принадлежало частным лицам и не каждую вещь можно тронуть, где шевельнешь Шнейдера, Рено или Шкоду, а оказывается, что задел Круппа или Маннесмана… В России все принадлежит государству, а когда не станет этого государства, можно брать все, в зависимости от своих сил, возможностей и положения.До вчерашнего дня Вагнер еще надеялся, что он достигнет своего. Но вчера вечером в штабе группы «Дон» генерал-фельдмаршал отчитал его и командира пехотной дивизии за неудачу в районе Верхне-Кумского. Хорошо, если гнев командующего ограничится этой руганью. Вагнер опасался, что вслед за этим будут приняты серьезные меры, и жил в страхе, который едва скрывал. Он много слышал о Манштейне, но не был с ним знаком, не знал, что это за человек; здесь он тоже только дважды видел Манштейна, и оба раза фельдмаршал был не в духе, хмур и сердит. Последняя встреча с ним не выходила из памяти. Ничего доброго Вагнеру она не обещала.Полковник Динкельштедт не был в штабе группы «Дон» и не слышал, как отчитывал шефа фельдмаршал, и узнал об этом от самого Вагнера, но встревожился так, словно не генерала отчитали, а лично его. Почему? Потому что с престижем Вагнера он связывал свои планы. Если дивизия отличится, авторитет Вагнера возрастет и его непременно повысят в должности, может быть, пойдет на корпус; в этом случае командиром дивизии назначат его, Динкельштедта – нельзя же его обходить, если поощряют командира. Полковник знал, что, пока он не станет командиром дивизии, генеральского звания ему не видать…… Похоже, что рушилась его мечта. Господи, в который раз! 2 – Ази Ахадович, дорогой! – с этими словами генерал Черепанов, перебив подполковника Асланова, который, взяв под козырек, хотел отдать рапорт, обнял его и крепко-крепко расцеловал. – Все знаю, все знаю, – сказал он. Рад, что ты жив и здоров, из окружения вышел, полк вывел. Спасибо! Рад, что слухи о твоей гибели оказались ложными! Кого хоронили заживо, тот жить долго будет! А меня, знаешь, эти слухи очень опечалили. Проверить немыслимо, сидел без связи. Скоро тридцать лет, как служу, а не помню, чтобы оказался в таком положении. Вы о нас ничего не знаете, мы – о вас. И уже когда с другими частями связь наладили, с тобой и с Саганалидзе на связь выйти не могли. Поняли, что дело плохо… Уверен был, что держитесь и выход ищете, а чем помочь, как, где? Очень незавидное было положение… – и, уже входя в землянку, генерал продолжал: – Вы сделали большое дело, Ази Ахадович, больше, чем можете себе представить. Находясь в окружении, вы с этим славным грузином сковали значительные силы противника… А выход из окружения – это такой удар для фашистов… В общем, вы с честью выполнили свою задачу. Это, дорогой, не только мое мнение, так думают и командующий фронтом, и представитель Ставки Верховного Главнокомандующего. Только что звонил Еременко, поручил передать тебе и Саганалидзе его личную благодарность. Выполняю это поручение командующего, от всей души поздравляю тебя, Ази Ахадович.– Спасибо, товарищ генерал.В землянке были устроены нары. Генерал, крупный, высокий, сел, заняв большую часть нар. Асланов присел с краю.– Из разговора с командующим я почувствовал, что и тебя, и Саганалидзе ожидает кое-что приятное. Думаю, представят к высокой награде.– Саганалидзе отважный человек. На такого можно положиться.Черепанов улыбнулся.– По дороге я заглянул и к нему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49