Это был оптический обман, небольшая шутка природы.
Страшных уже расчехлил орудие, а Чапа как заправский наводчик сидел в креслице, прильнув к дальномеру, крутил ручки. Даже наушники успел зачем-то напялить.
– Чапа, дозоры пропускаем.
– Э! От меня они вже повтикалы.
– Ух ты! Откуда же начинается мертвая зона?
– А трошечки дальше, товарищ командир. Отам де ярок и дырка под сашше.
– Это где водосток, – шепнул Залогин.
– Вижу… Чапа, возьми дальше метров на сто от этой дырки. Там их и прихватим. – Он почувствовал, что кто-то стоит сзади, повернулся, досадуя, что приходится терять такие важные секунды. Это был часовой. Он разминал кисти – каждая была с половину хорошей лопаты. И ни ростом, ни в плечах не уступал самому Тимофею. Но в красивом лице парня, особенно в выражении его глаз что-то не понравилось Тимофею сразу; однако присматриваться, разбираться в своих ощущениях времени не было. Подавив досаду, Тимофей спросил:
– Фамилия?
– Рядовой Александр Медведев.
– Красноармеец Медведев, лети вниз, подавай сюда бронебойные. Пока не получишь другого приказа. Одни бронебойные. Разберешься?
– Так я ж ничего оттуда не увижу.
– Ты что – в кино пришел? Выполняй приказ!
Уже и второй дозор был рядом, огибал холм. И колонна совсем приблизилась. Головной танк – лобастый, упрямый, – покачиваясь катил по серебряной ленте, жевал гусеницами собственную черную тень. Тимофей подправил настройку стереотрубы, определил: до линии огня еще метров пятьдесят; успеваем. А где же хвост колонны? Второй танковый полк уже больше чем наполовину был на этом берегу, однако все новые и новые танки выползали из мрака ущелья. Ладно, что откусим, то и наше. Не подавиться бы…
Он услышал сзади незнакомый щелчок, обернулся и увидел, что Залогин вынимает из подъемника снаряд. Засуетился Страшных, с непривычки замешкался, наконец торопливо лязгнул затвор.
– Орудие до бою готово!
Даже без стереотрубы видать: пора. Это было последнее мгновение, когда Тимофей своею командирской волей мог остановить судьбу и отменить атаку. Интересно: как бы сложилась их жизнь? И сложилась ли? Вспоминали бы они об этом мгновении – последнем, за которым лежала пропасть?.. Но Тимофей даже не подумал, что это последний их шанс остановиться. Он увидел: пора, и закричал:
– Огонь!
Вот уж чего они не ждали – это грохота. Впечатление было такое, что сидели в железной бочке, а кто-то знал это, подкрался и вдруг ахнул от всего сердца – сколько в нем только силы наскреблось – ломом. Или еще было похоже, что это здесь, внутри каземата, рванул тяжелый снаряд.
Тимофей не только оглох, но и ослеп на несколько мгновений, и потому прозевал разрыв снаряда; а когда смог наконец видеть, первое, что ему подумалось: мимо. Головной танк катил, словно ничего не произошло, к спасительной границе мертвой зоны – к водостоку. Но затем выяснилось, что движется он один, а колонна останавливается, теснясь, сжимаясь, как гармоника. Останавливается, потому что стоит второй танк. Стоит – и все… Тимофей долго всматривался, пока увидел маленькие язычки пламени; а потом как-то сразу, будто в танке какую-то дырочку открыли, из него повалил густой жирный дым.
– Куда ты в него, Чапа?
– Тю! А я знаю? Я в першого вциляв.
Все еще золотое, все еще чистое и ясное предвечерье лилось долиной, и даже дым не мог его замутить; пока не мог.
Между тем остановился и головной танк. Знай немцы, что они уже достигли мертвой зоны или по крайней мере стоят на ее границе, они и держались бы соответственно. Но пока им было ясно одно: противник напал на колонну, а они неосторожно оторвались от своих и подставляют себя под огонь. И танк попятился. Он поднял пушку, навел ее на вершину холма, но не стрелял, должно быть еще не видел цель. Он отползал медленно. В этом движении не было страха – лишь мера предосторожности. Он только хотел соединиться со своим батальоном, который уже разворачивался, готовясь к бою: несколько танков рассредоточились влево от шоссе, несколько – вправо. Колонна осталась на дороге; ждала, когда передовой батальон сметет преграду и расчистит путь для дальнейшего движения согласно приказу.
По звуку затвора Тимофей понял – орудие к бою готово.
– В которую штуку лупить, товарищ командир? – спросил Чапа.
– Который пятится, того и бей.
– Не-а. Не можу, – пожаловался Чапа. – Он ач какой верткий. Токечки, думаю, гоп, а он уже драла дал.
– А ты с опережением попробуй, – посоветовал Ромка.
– Дуже ты розумный! – огрызнулся Чапа. – Може, сам покажешь, як отое роблять?
– Ладно вам, – сказал Тимофей. – А по горящему попадешь еще раз?
– Спробую.
– Целься ему в мотор. Но стрелять только по моей команде! Там, на шоссе, отползающий танк должен был покрыть последние два десятка метров, но в стереотрубе это расстояние умещалось целиком сразу. Тимофей чуть-чуть подрегулировал резкость, хотя и это было не обязательно, и, чтобы как-то убить оставшиеся секунды и не жечь понапрасну нервы, шептал: «Ладно… ладно…» – и смотрел, как шевелится (шалят нервишки у немца!), целится прямо ему в лицо все еще молчащее (ждут второго выстрела, чтобы точно засечь дот) дуло танковой пушки; как уплывают под броневые крылья отполированные дорогой траки; как командир танка то высовывается из башни и смотрит в бинокль на вершину холма, то что-то говорит вниз, наверное, пушкарю… то бишь, как он у них называется? – да! стрелку-радисту, вот кому.
Тимофею казалось, что даже лицо механика-водителя он различает в приоткрытой амбразуре танка, но это было уж вовсе невероятно; чтобы убедиться точно, хотя ему это было и не нужно вовсе, Тимофей стал всматриваться в темный срез амбразуры и чуть не прозевал момент, когда танк стал огибать горящую машину.
– Огонь!
И опять вокруг них и внутри каждого из них – в мозгу, в костях, в каждой клеточке тела – взорвался гром, словно это и не снаряд был вовсе, а само пространство раскалывалось на куски. Но теперь Тимофей был готов к этому, и не зажмурился даже, и видел, как сверкнул из-под катков огонь, и хотя Тимофей знал, какая это сила – 105-миллиметровый бронебойный, а все-таки он боялся сглазить удачу и ждал более существенных ее аргументов: настоящего пламени, или дыма, или взрыва – чего-нибудь такого, что подтвердило бы успех. Но мгновения бежали, а танк стоял целехонький, ничего видно не было, и Тимофей уже начал было думать, что рано обрадовался, что вот сейчас танк снова сдвинется и поползет куда-то в сторону – прочь от шоссе, занимая свое место в боевых порядках роты, но вдруг из башни высунулся командир, однако не выскочил, а стал вываливаться наружу и пополз вперед руками, цепляясь за броню; наконец скатился на землю, но и теперь не вскочил на ноги, а все продолжал ползти на одних руках, и, хотя Тимофею не было видно, что у немца случилось с ногами, надо понимать, досталось им крепко, потому что он все продолжал ползти на одних руках и кричал беспрерывно, может, одно только «а-а-а!..» – судя по тому, как у него был раскрыт рот; но из дота его не было слышно: все-таки расстояние приличное, верных полкилометра набежит, даже больше, да и моторы там ревели вовсю, десятки мощных танковых дизелей, а уши после второго выстрела были все еще заложены;
Тимофей сглотнул несколько раз, чтобы выбить пробку, но не помогло.
Больше из танка никто не вылез, а спустя еще немного времени – наверное, через секунду, а может, и целая минута набежала, – изнутри его рвануло прямо вверх высоким вертикальным столбом, и только затем уже по-настоящему загорелось. Два дыма слились в один, и его неровное рваное облако стало сносить вдоль шоссе – вперед, в сторону ушедших дозорных танков.
Шоссе было перегорожено напрочь. Специально захочешь – и то так не получится.
Теперь весь передовой танковый полк расползался с шоссе, рассредоточивался по долине. Первый его батальон, словно разбуженный взрывом, уже бил по вершине холма в два с половиной десятка стволов. Однако цель была для немцев не очень удобная. Во-первых, стрелять вверх без специальных приборов всегда не с руки; а во-вторых, каждый танк, в общем-то занимая какую-то определенную позицию, тем не менее все время находился в непрерывном движении – выполнял противоартиллерийский маневр. В таких условиях спрашивать с наводчиков исключительную точность, право же, грешно. И снаряды то летели высоко, то рвались значительно ниже дота; только однажды красноармейцы услышали, как болванка угодила в бронеколпак. Против ожиданий звук оказался не ахти какой тяжелый: загудело низко, будто в большой колокол, – и все. Может быть, так оно и было на самом деле, все-таки масса купола была огромной, в ней могла раствориться без существенных последствий и не такая инерция; но как бы солдаты ни были заняты боем, они ждали его, это первое прямое попадание, память о нем таилась где-то в их подсознании все время; оно ожидалось, преувеличенное своей неизведанностью, и когда случилось наконец – сквозь дробь осколков по броне, сквозь глухие удары камней, – то угадалось сразу – с облегчением, с торжеством, – и, когда болванка, визжа, рикошетом упорхнула прочь, этот отвратительный звук был воспринят едва ли не как гимн победы.
Но, в общем, от этого обстрела было только одно неудобство: остерегаясь случайных осколков и камней, амбразуру пришлось прикрыть, оставив минимальное отверстие – для наводки и стрельбы. Тимофею с его стереотрубой стало и вовсе неуютно. Он тыкался от одного края амбразуры к другому, боялся помешать Чапе и все не находил себе места, как бедный зять в приймах. К тому же в воздухе висело облако сухой глины. Она порошила в глаза, объектив стереотрубы приходилось протирать почти непрерывно, и все-таки видимость была плохой.
Между тем теперь и механизированный полк пришел в движение. Правда, грузовики и бронетранспортеры остались стоять на шоссе, поскольку в стороны им ходу почти не было: по камням, ямам да буеракам далеко не удерешь, но солдаты густо сыпались на дорогу и бежали прочь, рассасываясь по тем же ямам и буеракам.
– Чапа, по мосту попадешь?
– Далеченько… – пожаловался тот на всякий случай, хотя в прицел мост был виден превосходно и Чапа уже давно посматривал на него с интересом.
– Нечего прибедняться – наводи! – Тимофей покрутил ручку телефона и, услышав в трубке «Медведев на проводе», крякнул: – А ну-ка подбрось нам несколько фугасных!
В мост они попали только с пятого снаряда. Правда, одного попадания оказалось достаточно; он рухнул сразу, и в том месте, где темнела его полоска, открылась река.
Немцы не все успели перебраться, и десятка полтора танков, замыкающих походные порядки дивизии, подкатили к берегу и рассредоточились. Потом один танк двинулся влево вдоль берега, другой – вправо. Искали брода. «Сейчас будут здесь, да уж ладно, не наша это забота, как выберутся и что будут делать, – думал Тимофей. – У нас и без них мороки выше глаз. Вон уж гости в двери стучатся. Теперь только успевай принимать…»
Со времени первого выстрела прошло уже четверть часа. Нельзя сказать, чтобы среди этих пятнадцати минут была такая, когда немцы были бы напуганы или у них началась паника. Нет. Все-таки их была целая дивизия, и они находились в глубоком тылу своих войск. Но они были обескуражены – это точно (шуточки? – два выстрела – и двух танков как не было; к тому же дорога вдруг оказалась перерезанной и спереди и сзади; капкан!). И смущены. И только поэтому замешкались поначалу. Они с полным основанием могли подозревать, что дот – это лишь часть засады. Они приняли меры предосторожности, выждали какое-то время. Красные больше нигде себя не проявляли. А дот бил хоть и методично и тяжело, но редко. И тогда немцы бросились в атаку.
Из боевых порядков головного батальона – он продолжал беглый обстрел с целью если не поразить, то хотя бы ослепить дот, – выдвинулись три средних танка и, набирая скорость, прямо через кустарник и рытвины устремились к холму. И не успели еще красноармейцы перезарядить пушку, как они уже были в мертвой зоне.
Тут Тимофей вспомнил о шести дозорных танках, и ему сразу стало неуютно. Они имели целых пятнадцать минут, чтобы разобраться в происходящем, принять решение и ударить, понял Тимофей, и его фантазия услужливо нарисовала страшную картину: вот один из этих танков выдрался на холм, подполз к доту с тыла и наводит свою пушку прямо на люк. Этот люк – надежная штука; и пуль и осколочных гранат за ним можно не бояться. Но первый же снаряд вобьет его внутрь.
Стараясь ничем не выдать своего волнения, хоть это было и ни к чему – не до того было красноармейцам, чтобы следить за выражением лица своего командира, – Тимофей пошел к люку. Но вдруг вспомнил о перископе. Вот что ему нужно! Правда, в нем тут же заговорил хозяин: во время такого обстрела, как сейчас, не мудрено сразу остаться без перископа – достаточно одного осколка. Однако не подставлять же под эти осколки себя!
Он поднял перископ, развернул его на юго-восток, куда, огибая холм, уходила дорога, и, хотя мешала глиняная пыль, сразу увидел те танки. Сначала четыре машины. Они стояли прямо на шоссе, развернувшись в сторону холма (чтобы не подставлять борта), но не стреляли. Не стреляли потому, что два танка, форсируя двигатели, то и дело меняя угол атаки, иногда сползая на несколько метров, упорно лезут вверх.
Тимофей повернул перископ на запад. Танки, атакующие дот в лоб, уже тоже взбирались на холм. Этим пока было легче – с их стороны холм был более пологим, – и потому каждый раз, когда наклон башни позволял это делать, они били по доту считай что почти в упор.
Тимофей убрал перископ.
– Чапа, ты видишь этих, что подбираются?
– Не-а. Може, когда ще трошечки выдряпаются до нас…
– У тебя под рукой не осталось бронебойных?
– Один есть, – сказал Ромка.
– Заряжай. – Тимофей покрутил ручку телефона. – Медведев! Знаешь, где лежат противотанковые гранаты? Ага. Так вот: набери в какую торбу штук десять, не меньше, понял? – и мотай к нам наверх. Только побыстрей!
14
Когда Александр Медведев услышал приказ о гранатах, он решил, что это уже конец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32