В Индии, кажется, такой становится рабом. Но мне ничего не надо. Ни-че-го!"
- Мне не надо револьверов, голубчик, - сказал Башкин проникновенным голосом, - я не убиваю. Не надо крови и убийств.
Он еще хотел сказать: а надо спасать другого, первого встречного хотя бы, но удержался. Слезы текли из глаз Башкина ровным теплым током.
Никогда
СТАРИК Вавич подклеивал футляр от очков. Держал его над самой лампой на вытянутых руках, нажимал толстым пальцем тоненькую бумажку:
- Ведь скажи, чертовщина какая, ах ты дьявол собачий, - а бумажка липла не к футляру, а к пальцу, и старик швырнул в сердцах футлярчик и крикнул: - А черт их всех дери!
- Что, что там? - застонала старуха - Кого это ты, Сева? Сева!
В это время кто-то дернул входные двери, и разговор в сенях. Тайка это. Смеется, еще кто-то.
Всеволод Иваныч вышел, он держал липкие руки на отлете и хмурился в темноту.
- Добрый вечер! - услышал он из темноты гортанный говор. - Я говорю, что, значит, выходит, что и куры-таки забастовали. Нет, ей-богу, на базаре нельзя найти одно яйцо.
Тайка смеялась и смущенно и нахально как-то.
- Ничего не вижу, - сказал Всеволод Иваныч, - простите, господин, ничего, знаете, не вижу.
- А темно, оттого и не видно.
- Это Израильсон, - сказала Тая.
Но Израиль уже шел к старику, он щурился на свет и протягивал руку.
- Что вы так смотрите, я не разбойник, - улыбаясь, говорил Израиль, я флейтист.
- Извините, - старик поднял обе руки, - у меня руки липкие.
- От меня ничего не прилипнет. Здравствуйте, господин Вавич, - и он взял толстую руку Всеволода Иваныча своими сухими цепкими пальцами. Он смотрел на старика, как на старого знакомого, которого давно не видел.
- Я обещала, - говорила Тая уже из кладовки, - что у нас найдется десяток, Илья Григория искал... а я предложила.
- Нет, я-таки сам подошел и спросил. Я же знаю, что вы славная барышня.
Всеволод Иваныч все стоял, подняв руки. Он глядел, как Тайка проворно, вертляво, с какими-то поворотами бегала из кладовки в кухню, брякала плошками, как проворно свет зажгла.
- Вам два десятка? Можно два?
И каким она гостиным, не своим каким-то голосом, - смотрел на Тайку отец, как она блестела на Израиля глазами, как двумя пальчиками держала кухонную лампу
- Кто там? Кто? - видно, уж давно тужилась голосом старуха из спальни.
- Сейчас, сейчас1 - крикнул в дверь Всеволод Иваныч
- Сева! - крикнула старуха.
Всеволод Иваныч сердитыми шагами пошел в полутемную спальню и быстрым шепотом заговорил:
- Да там какой-то, яйца... пришел... десяток, что ли.
- Кто ж такой? - с испугом спросила старуха.
- Да не знаю, Тайка привела, - и Всеволод Иваныч шагнул к двери; он был уже в столовой, старуха крикнула вслед:
- Зачем же в сенях? Пусть войдет. Проси!
- Войдите, - сказал Всеволод Иваныч хмурым голосом.
- Зачем? - сказал Израиль, подняв брови. - Здесь тоже хорошо.
- Войдите! - крикнула старуха, задохнувшись.
- Ну хорошо, я зайду, - быстро сказал Израиль. Он прошагнул мимо Всеволода Иваныча и громко сказал: - Ну, вот я зашел. Вы хотели слышать, как мы говорим - вот мы уж тут. Вам же нехорошо беспокоиться. Что? Лежите, мадам, покойно. Я сейчас пойду, - кричал Израиль в двери.
- Нет... нет, - говорила, переводя дух, старуха. - Вы присядьте!
Всеволод Иваныч пробовал скрутить папиросу, но клейкие пальцы путали и мяли бумагу. Он торопился и конфузился.
- Это вы клеили? - сказал Израиль и взял со стола футлярчик. - Это надо с ниткой. Вы имеете нитку? - он серьезно вертел футлярчик перед глазами.
- Я знаю, знаю, - говорил в бороду Вавич и сыпал табак на скатерть, на блюдце.
- Нитки у меня здесь... на комоде, - и слышно было, как брякнули спички в старухиной руке.
- Дайте мене нитку! Зачем вам мучиться? С ниткой же просто.
- Ну дай же! - крикнула старуха. Всеволод Иваныч зашаркал в спальню.
- Да где тут еще с нитками тут, не знаю я, где тут нитки эти у вас... - он сердитой рукой хлопал по комоду, пока не упала катушка, не покатилась. Сердито вздохнул старик, поймал ее и, не глядя на Израиля, сунул ее в воздух.
Тайка сидела уж в столовой, глядела, как Израиль старательно забинтовывал ниткой склеенный футлярчик. Он держал его перед самыми глазами и деловито хмурил брови.
- Держите тут пальцем, - сказал Израиль, все глядя на футлярчик.
Тайка спрыгнула с места и, отставя мизинчик, придавила указательным пальцем нитку. Исподнизу глянула Израилю в глаза. А он, нахмурясь, тщательно затягивал узелок.
- Обтерите с мокрым платочком, и завтра утром можно будет снять нитку. - Израиль бережно положил футлярчик на скатерть. - А что слышно с яйцами? вдруг он обратился к Тае и поднял брови.
Тайка выпрыгнула в двери.
- Покойной ночи, мадам, - крикнул Израиль, как глухой, в двери старухе. - Вы, главное, не беспокойтесь, - весело крикнул он, выходя. - До свиданья, господин Вавич!
Израиль тряхнул волосами и притворил за собой дверь.
- Я вас провожу, - говорила Тая из кухни, - а то собака. - И она взмахнула в воздухе кофточкой, надевая, и лампа погасла. - Ничего, я найду - не чиркайте спичек.
Она впотьмах схватила кастрюльку с яйцами и выскочила в коридор.
- Нет, нет, вы разобьете, - Тая не давала кастрюльку, - вы яичницу сделаете.
Они вышли за ворота. Ветер обжал Тайны юбки, они путались и стесняли шаг. Тая из-за спины Израиля покосилась на окна; за шторой маячил силуэт Вавича, бесшумно носился по красноватым окнам.
- Слушайте, - сказал Израиль, - ваш папаша хороший старик, ей-богу. Славный старик, ой! Так можно упасть! - Израиль подхватил Таю под руку.
- А у вас есть папа? - спросила Тайка. Она нарочно делала маленькие шаги - близко были ворота Израилева дома.
- Папаша? - сказал Израиль. - Он сейчас живой, он еще работает. Он часовой мастер. Он хотел меня учить на фотографа; а мой дядя - так он скрипач - он говорит: мальчик имеет хороший слух. А фотография - так это надо хорошие-таки деньги. Аппараты, банки-шманки. Так меня стали учить на флейте. Так спасибо дяде.
Тая, как будто обходя грязь, жалась к руке Израиля, и ей представлялся отец Израиля, и столик перед окошком, и в глазу у старика барабанчик со стеклышком. И, наверно, страшно добрый старичок.
- Вы что? Любите музыку? - вдруг спросил Израиль строгим голосом.
- Люблю, - тихо сказала Тая.
- А что вы любите? Тая молчала.
- Я ж спрашиваю - что? Ну, музыку, но какую музыку? - почти сердито повысил голос Израиль. - Музыку, музыку. Ну а что?
- Музыку! Музыку, ну а что? - передразнил из темноты акцент Израиля мальчишечий голос.
- Жид - еврейка, грош - копейка, - пропел другой мальчишка из темноты совсем близко.
- А ты давно русский? - Израиль нагнулся в темноту к забору. - А? Уже восемь лет есть? Нет? Мальчишки затопали в сторону.
- А раньше ты что был? - улыбаясь, говорил Израиль и поворачивался за шагами. - Ничего? А ты читать умеешь? Русский! А читать по-русски умеешь? Нет? Приходи, я тебе научу.
Мальчишки зашлепали по грязи прочь.
- Жи-ид! - тоненькими голосами крикнули из темноты.
- Дураки какие! - шептала громко Тая. - Мерзавцы этакие.
Израиль стоял у своих ворот.
- Что? Они себе мальчики, а их научили. Им скажут, что евреи на Пасху русских мальчиков ловят и кушают, так они тоже будут верить.
- Фу, фу! - отряхивалась Тая.
- Мне один образованный человек говорил, что он таки наверное не знает или это правда, - смеялся Израиль, - ей-богу: адвокат один.
- Нет, нет, - отмахивалась Тая рукой, и шевелились в кастрюльке яйца, - нет! Никогда! Ни за что! Ни за что на свете! - она говорила, как заклинала; собачка тявкала за воротами.
- Слушайте, идите домой! - сказал Израиль.
- Нет! Никогда! - все твердила, вытверживала Тая. Израиль осторожно брал кастрюлю, Тая крепко, судорожно жала ее к себе и махала свободной рукой:
- Нет! Ни за что!
- Придете другой раз, днем. Я вам поиграю. Нет, в самом же деле, сейчас поздно.
Тая вдруг остановилась. Она передала кастрюльку.
И вдруг поцеловала Израиля в руку. Поцеловала быстро, как укусила, и бросилась прочь бегом по мосткам.
- Хода, Митька! - визгнул мальчишка. Испуганные ноги дробно затопали впереди. Тая толкнула калитку.
- Жи-дов-ка! довка! - крикнули в два голоса ребята.
Марья Ивановна
ИЗРАИЛЬСОН сразу не понял, что это сделала барышня. Но потом крепко обтер руку о шершавое пальто и бормотал на ходу:
- Это уже нехорошо. Это уже не надо. Ей-богу, славная барышня. - И он еще раз обтер руку. Легким воздухом носилась в голове Таинька, пока Израильсон кружил по винтовой лестнице и легко, воздушно прискрипывали ступеньки. Израильсон нащупал стол. Зажег свечку. Дунул на спичку и сейчас же засвистел - тихо, чуть задевая звуком тишину.
На холодной стене над кроватью папа и мама на карточке. Папа в сюртуке, белая борода. Сидит, расставя коленки, а рядом мама в черной кружевной шали. У папы один глаз прищурен, будто он приготовился к удару, но твердо глядит вперед, а у мамы испуганный вид, и она жалостливо смотрит, будто видит что-то страшное. Израильсон как будто в первый раз увидал эту карточку. Он взял со стола свечку и близко поднес к карточке. Он перестал свистеть.
- Что, старики! - кивнул Израильсон карточке. - Боитесь, что Илюша крестится? - сказал он по-еврейски. - Да? - Он прислушался - скрипели осторожно ступеньки.
"Если она, - думал беспокойно Израильсон, - сейчас же отведу домой; хорошо, я пальто не снял", - и он протянул руку к котелку. Дверь медленно отворилась, просунулась голова в платке.
- Вам записка, - зашамкала старуха, - с утра еще, позабывала все сказать. За делами, за этими, все забудешь, - и она протянула Израильсону сложенную бумажку.
Израильсон выпустил воздух из груди.
"Илюша, - стояло в записке, - есть дело: приходи, проведем время. Будет Сема и приведет М.И., ей-богу, приходи.
Натансон".
- Вы яиц, вижу, достали, - голосом подкрадывалась старуха.
Израиль уже напялил котелок.
- Берите пяточек, берите и свечку задуйте, умеете? Нет? Залейте водой!
Старуха костлявыми пальцами выгребла яйца и смеялась угодливо.
Израильсон весело застукал по лестнице. Он свистел веселое навстречу ветру и шел, загребая правой ногой.
У виолончелиста Натансона в маленькой комнатушке было дымно - на этажерке крикливо горела керосиновая лампа без абажура. Вокруг письменного стола гомонили задорные голоса:
- Мажу, тьфу - гривенный! - раскатился актерский голос. На диванчике переливами хохотала девица, двое мужчин тесно зажали ее меж собой.
- Марья Ивановна! На ваше счастье можно купить? - кричал кто-то от стола.
- Марья Ивановна, вас спрашивают, - толкали соседи девицу, спрашивают: можно вас купить? Это не я, это там спрашивают!
- Илюша! - крикнул хозяин, но вслед за Израильсоном вошел высокий сухой человек.
- Ура! Познанский! - все весело вскочили. Но Познанский пожевал сухими бритыми челюстями и, не снимая шляпы, молча поднял руку.
- Внимание, господа! - он обвел всех блестящими глазами. На лицах всех застыло ожидание смешного.
- Господа! - строго сказал Познанский. - Сегодня, сейчас даже, ко мне прибыл человек из Екатеринослава, - лица гостей потухали. - Он приехал с последним поездом, поездов больше не будет. Так он говорил, что в Екатеринославе уже началось...
Лица стали тревожны, только кое-кто еще надеялся на шутку.
Познанский сделал паузу.
- Ну а что же началось? - раздраженно сказал хозяин и передернул плечами.
- Все стало! - провозгласил Познанский. - Тьма в городе. По улицам ездят казаки! На телеграфе войска! На вокзале драгуны. В театре митинги. Разгоняют нагайками. На окраинах стрельба Настоящая стрельба, господа! Познанский замолчал и водил торжествующими глазами от лица к лицу.
- Здесь тоже бастуют, - сказал хозяин. Он держал на ввернутом штопоре пивную бутылку.
- Здесь играют в карты! - Познанский сделал рукой жест и повернулся к двери.
- Слушай, ты брось! - хозяин поймал Познанского за пальто. Мужчины торопливо закуривали. Игроки сидели вполуоборот, прижав пятерней деньги.
- Что ж нам делать? - почти крикнула Марья Ивановна. - Что же делать? - поправив голос, повторила она. Все заговорили тревожным гулом.
- Надо что-нибудь делать, господа! - говорил Познанский, разматывая кашне.
- Мы же не можем стрелять, мы же стрелять не умеем, - говорил актер с толстым обиженным лицом.
- Тс! Не кричите! - тревожным шепотом сказал хозяин, приложил палец к губам. И шепот покрыл и притушил голоса.
- Действительно, чего мы орем! - сказал Познанский и притянул плотнее дверь. - Господа, - Познанский говорил громким шепотом, - господа! Ведь все, все поголовно... люди умирают, идут на риск... головой. И если что будет, спросят: а где вы были?
- Ну а что? Что же? - шептали со всех сторон. Хозяин поставил бутылку со штопором на комод.
- Мы же все артисты, - сказал громко Израильсон, - ну а если мы бастуем, так у кого от этого голова болит? Большое дело? Познанский брезгливо оглянулся на Израильсона. Все зашептали, оглядываясь на флейтиста.
- Па-звольте! Позвольте! - перебил всех Познанский. - Можно собраться, ну, не всем, и составить резолюцию... и подать...
Марья Ивановна прикалывала шляпку, глядя в стекло картины.
- Подать в здешний комитет. Здесь же есть какой-нибудь комитет? Есть же...
- Кто меня проводит? - все еще глядя в картину, пропела Марья Ивановна.
- Это даже смешно, - сказал Израильсон. - Ей-богу, это таки смешно.
Он не успел еще раздеться и с котелком в руках вышел в двери. И вдруг он вернулся из коридора и высунулся в приотворенную дверь.
- Я понимаю деньги собрать - я знаю сколько? Это да. Все замахали, чтоб он запер дверь.
- Люди же хотят кушать, что?
Израильсон захлопнул дверь и вышел на улицу.
Белый крест
ПЕТР Саввич Сорокин проснулся на сундуке. Мутной дремотой чуть синело окно в конце коридора.
Петр Саввич осторожно, чтоб не скрипнуть, спустил ноги, нащупал валенки. В кухне, в холодной, воровато поплескал водой - не крякнул, не сплюнул крепко, а крадучись вышел в темный коридор и встал по-солдатски перед окном. Он молился Богу на свет окна: оттуда из-за неба сеет свет воля всевышняя. И стал аккуратно вышептывать утренние молитвы, истово надавливал слова и прижимал твердо и больно пальцы ко лбу, клал крестное знамение, как ружейный артикул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36