-- Дак она чево, березовая? Аль еловая?
-- Всякая!
-- И для бани годится?
Мишка показал, какой длины полешки, которые набивают в машину, сказал, где и кто их пилит, почему шоферы перешли на дрова вместо бензина. Так разговорился, что потерял всякую бдительность и сболтнул что-то про немецкие матюги. Ладно, что вовремя опомнился и начал рассказывать о встрече с волком:
-- Лесом-то ехать тепло, я и в снегу больно не накупался и не замерз ни разику. Знай наяриваю! Кобылу и торопить было не надо! Домой-то она сама бежит. Вдруг она уперлась... Что, думаю, пошто остановилась? Гляжу, а на дороге сидит собака...
В эту минуту Манька дыханием оттаяла на стекле порядочный пятачок, она успевала и Мишку слушать, и лед на раме оттаивать.
-- Ой, бабушка, Беспалой идет! К нам свернул!
Устинья перепугалась, не зная, что делать:
-- Неужто к нам несет его нечистая сила? Куда бы Мишке-то от Беспалого спрятаться? Полезай-ко, батюшко, в подполье! Нет, погоди, в подполье-то и вода мерзнет... Полезай на полати.
-- Полезай, Миска, на поляти! -- подтвердила Кланька, а бабка спланировала второпях:
-- Мы тебя завалим шобунями, скажем, что в школу ушел!
Так и сделать успели. Когда половицы в коридоре начали скрипеть и жаловаться, Мишка был уже надежно замаскирован.
Беспалый вошел в избу большим начальником. Не здороваясь, сел у стола, кисет из кармана выложил и начал закуривать.
-- Так, так... Где у тебя мужик-то, товарищ Лаврухина?
-- Мужик на войне, больше ему и быть негде! -- отрезала бабка.
-- Я про Мишку спрашиваю, а не про Митьку. Митька, знамо, на войне. Это во-первых. А во-вторых, Михайло убежал из лесу, распряг кобылу да упряжь на снег бросил. Где он сейчас на данный момент?
-- В школу ушел! -- сказала Устинья. -- Где малолетку быть, кроме школы? Он и так сколько дён пропустил.
Манька с Кланькой сидели напуганные, как мышата. Неизвестно, что было бы далее, не приди на обед сама Дуня Ротиха. Она поздоровалась с начальником по отчеству и забрякала умывальником. Пыль после трепки льна набивается в нос и уши. Беспалый жег вонючую цигарку и строго произнес:
-- Вот как мы на деле выполняем указания товарища Сталина! Не хочете добром обратно в лесопункт, будете отвечать перед милицией!
Дуня промолчала.
-- Отправляю Михаила обратно.
-- Нет, не отправишь!
-- Тогда сама поедешь.
-- С чего это я поеду? Тьфу на твою и милицию. Может, и старуху пошлешь ели валить? Парню пятнадцать годов, старухе семьдесят. Что вы, разве с ума сошли? Бесстыжая харя, ты пошто в дом пришел? Неси тебя водяной! Думаешь, баба без мужика -- дак все и можно?
Особенно возмутило Дуню упоминание про милицию.
-- Никуда парня не отпущу, приводи хоть Сталина, хоть болотного лешова! Не пущу! Хоть Кочерягин, хоть раскочерягин. У парня и обутка с дырой, и туфайчонка с дырами. Куды без тулупа?
-- Тулуп выдам артельный, -- сказал председатель.
Но это подхлестнуло Дуню еще больше. Она встала перед председателем руки в боки. Закричала:
-- Подавись лучше тулупом-то! Выдай его своей бабе либо Леюшке-счетоводке! Пусть оне и хрястают. У парня и катаники измолоты ишшо в ту зиму. Кто их мне подошьет? У меня и шила нету подшивать...
-- Поедешь сама!
-- Ох, стельная рожа! Пошли еще и Устинью впридачу!
Дуня Ротиха была мастерица ругаться. Не зря было дано ей такое прозвище!
-- К лешему, к лешему, к кодяному всю вашу контору и вашу лесозаготовку! Возьму вот ухват на беспалого пса! Марш из избы, охламон! Чтобы духу твоего тут больше не было!
Дуня схватила от шестка ухват, председатель поспешно отступил в сени. Он еще приоткрыл двери, заглянул из сеней:
-- Пойдешь в сельсовет, там будешь перед милицией отчитываться!
Холод волной пошел от порога.
-- Неси леший, не выстужай квартеру! Простуди у меня робенка-то...
Мишка лежал на полатях ни жив ни мертв, потел под рядниной и тятиным полушубком, боялся шевельнуться. Наконец председатель убрался на улицу.
-- Сотона белоглазой! -- не могла успокоиться Дуня Ротиха. -- Ишь, тилигрим, Сталина спомянул. Не было такого указу от Сталина, чтобы малолетков в лес посылать. Не было, бес болотной!
-- Не ругайся, Овдотьюшка, матушка, не ругайся. С его тоже требуют.
-- А ты, мамка, сиди, тебя не спрашивают!
Манька и Кланька заревели от материнского крика. Особенно жалко им было бабушку. И про Мишку забыли. Мишка вылез из духоты. Ему было обидно, что так и не успел дорассказать сестрам про настоящего волка. До настоящих немцев дело тоже не дошло.
Мать поревела-поревела и затихла. Мишку она заставила пилить и колоть дрова. Лучковая пила стала для него хуже горькой редьки. У Мишки в горле вскипели слезы. Пришлось идти. Проголодался с этими дровами, как в лесопункте, но бараньего студню в обед все равно бабушка не дала, сказала, что пост. (Девчонки-то в обед этот холодец получили.) Слезы сами и текли из глаз.
-- Ну-ко! -- прикрикнула на Мишку Дуня. -- Пореви у меня!
Может, Мишка и заревел бы, но Манька неожиданно завопила:
-- Мама, мама, ряженые! Вон ходят, вон! Много!
Все бросились к окнам. Но окна еще не успели оттаять. Никто ничего не увидел. Одна Манька.
-- Да ведь сочельник, -- сказала Устинья. -- Рождество ешшо завтра, тольки потом святки. Одне дураки в сочельник-то в личинах ходят.
-- К нам, к нам, бавшня! -- сообщила в восторге Манька.
В коридоре и впрямь загремели мерзлые половицы. Нахлынула, выстудила Дунину избу большая оравушка настоящих ряженых. Было ясно, что их снарядила счетоводка Лея. Нарядилась Лея попом, и ее сразу узнала востроглазая Манька. На гармонье, не будучи ряженым, отвори да затвори -- играл Мишкин сверстник Володька. Начали отгадывать остальных. Не сразу и отгадаешь, кто был кто! Плясали все по-разному, некоторые топотали как придется. Обиды Мишкины как ветром сдуло.
Особенно интересно плясала одна личина, даже дробить пробовала, хотя дробь сквозь валенки у нее получалась неважная. Вывернутая наизнанку шуба, мужские портки, хоть и стираные, но в заплатах, обтягивали толстые, явно не мужские ягодицы. Выряженка была женского пола. Если б она спела частушку во время пляски, ее сразу бы узнали по голосу. На желтой берестине вырезаны дырки для глаз, брови подмалеваны печным углем. Щеки нарумянены свеклой, большой нос пришит посредине. Под носом свисала кудельная борода. Младшая Кланька еле не заревела, так перепугалась, когда "шуба" подскочила поближе. Гармонист Володька весь измаялся, но играл, старался. Гармонь всегда была Мишкиной мечтой. Покойником нарядился тоже Мишкин товарищ.
-- Серьга! Серьга! -- узнал его Мишка.
Оставался неузнанным черт, еще какой-то неражий плясун да латаные портки на толстой заднице. У всех во рту из репы вырезанные зубы, все размалеваны. Поп с бородой вдруг дал знак гармонисту Володьке. И Володька раз в двери! За гармонистом и вся команда заторопилась в следующую избу. навеселили всех -- и на улицу. Манька начала искать валенки, чтобы успеть следом за ряжеными. Кланьку мать не пустила. Мишка тоже остался дома. Начали гадать, кто кем вырядился. Попом была, конечно же, счетоводка. Дуня Ротиха признала бы счетоводку и по пляске.
-- А кого чертом-то нарядили? -- недоумевала Дуня. -- Экой страшной, напугал и нас с бавшкой, не одну Кланюшку. Не плакай, андели, не плакай, мы и ворота уж заперли. Мишка, беги поверни завертышки...
Только после этих материнских слов Кланька успокоилась.
Долго обсуждали событие с выряженками. Черта все еще не могли определить ни Мишка, ни сама Дуня. Устинья пришла из хлева, она ходила давать корове сена. Пришла и сказала:
-- А вот кто был чертом-то, этот ряженый -- сам Кочерягин!
-- Полно.
-- Чево "полно"! У ево кожаный ремешок из кармана выскочил.
-- Полно, мамка, пойдет ли миличия выряженкой? -- не согласилась Дуня.
-- А кто эдак перед попом-то выделывался? Я его только по пляске и узнала, да по ремешку от нагана -- и стала приглядываться. Этот черт попа за бороду дернул. И по жопе похлопал. Пинжак-то он закинул, я и вижу, ремешок выскочил. Он этот ремешок обратно в карман запихнул. Уж не знаю, был ли при ём револьверт али наган и заряжен ли он. И задницу эдак назад оттягивает, когда пляшет, точь-в-точь Кочерягин. Кочерягинскую-то пляску я видала в Тифенскую.
Мишке хотелось тоже на улицу, чтобы еще поглядеть ряженых. Но Дуня выставила блюдо бараньего студню, чтобы хлебать с квасом. Мишка первый обнаружил в блюде две мелкие овечьи бабки и выловил их. Эти козонки удержали Мишку дома. Пришла домой Манька. Долго она докладывала, как попу большие ребята подпалили кудельную бороду, как поп завизжал от страха. Счетоводка Лея будто бы вместе с чертом ушла в контору. Остальные еще по домам ходили, но без гармоньи.
Бабушка Устинья улезла на печь. Дуня Ротиха, обряжая овец и корову, переговаривалась с Устиньей насчет тех баб, которые получили извещенья.
-- А Нинка-то Демкина, старухи бают, немного и поревела. Того и гляди, еще замуж выскочит, -- сказала бабушка.
-- Полно-ко, мамка, какой тут замуж, когда два детеныша на руках. Кому нужна вдова-то? Однем заготовителям. Ключ потерян, дак и замок никому не нужон.
Устинья захрапела. Мишка сам зажег лампу и взялся за книжку. Занятная была книжка "Ташкент -- город хлебный"! Написано, как один Мишкин тезка без билета ездил за хлебом в Ташкент. На самой интересной странице -- когда проверяли ночью билеты -- пришлось остановить чтение, так как прибежала Манькина подружка с запиской из колхозной конторы. Милиционер Кочерягин вызывал Мишку на допросы.
-- А не ходи, да и все! -- заявила Дуня. -- Мало ли что он миличия.
Дуня Ротиха опять заругалась.
Мишка в контору не пошел, но всю ночь спал как на иголках. И он, и бабка Устинья с Манькой думали по-другому. Большинство было за то, чтобы Мишке идти в контору. Утром Мишку вызвали снова... Записку принесла сама счетоводка.
После картофельного завтрака Мишка надел шапку. Валенки оказались уже сухие. Тятин шарф висел на гвоздике рядом с шубой. Глядя на Мишкины сборы, девчонки оставили своих кумок.
Кочерягин сидел на широкой конторской лавке. Напротив его на табуретке сидел председатель колхоза. Лея подшивала бумаги. Они замолчали, когда Мишка вошел в конторские двери.
-- Так! -- произнес Беспалый. -- Явился, значит? Давай рассказывай, почему приехал в такой мороз?
Мишка молчал.
-- Чего с ним говорить! -- сказал Кочерягин, запечатывая в конверт какую-то бумагу. -- Говорить будем с маткой.
Милиционер вдруг закричал:
-- Ты почему сбежал с лесного фронта?
-- Я... я... не убегал... -- Мишка всхлипнул. -- У меня валенки дыроватые стали...
-- Вот! Требуется доставить в сельсовет эти данные! -- И Кочерягин подал Мишке запечатанный конверт.
А Беспалый добавил:
-- Лошади не получишь, снесешь на своих двоих! Может, научишься после этого лошадей-то поить и упряжь складывать где положено!
Дома Мишка стремглав заменил дыроватые валенки на материны и вскоре скрипел по снегу этими валенками, пыхтя по дороге в Таволгу. Пакет с конторскими данными лежал во внутреннем кармане пиджачишка.
До сельсовета, то есть до Таволги, километров семь. На лошади бы всего ничего. А вот пешком-то потопаешь часа полтора. Мать наказала, чтобы особо нигде не останавливался: ни в школе, ни в медпункте, ни в лавке. Шел бы с данными прямо в сельсовет и чтобы оттуда прямо домой. Ей, матери-то, без валенок и сена корове не надавать, а Мишкины, с дыркой, валенки надо как следует просушить, потом только ставить заплату. К сырым подошвам ставить заплату -- пустое дело... Еще и дратву надо! Дратву умел делать один Мишка, научен еще отцом. Все балябинцы дратву умели делать, были бы холщовые нитки с варом. Вар из дегтя тятя варил еще до войны. Берег Мишка этот вар, залитый в кожаной складке, никому не давал, одному Володьке, у которого лопнул на гармонье ремень и пришлось Володьке сшивать. Гармонь есть гармонь, даже старой бы шлеи нисколько не жаль. Но шлею портить не пришлось, Володька сшил старый ремень. Вон как вчера играла! Хотя Мишка играл не хуже Володьки. Был бы тятя дома, он бы уж купил Мишке гармошку, хоть бы старую чью-нибудь, не обязательно новую, магазинную. Теперь вот жди, когда война кончится!
За такими раздумьями не заметил, как пришел в Таволгу. Председатель в сельском совете новый теперь, хромой. Он только что пришел из госпиталя, и его сразу поставили в председатели. Он взял у Мишки колхозные данные. Распечатал конверт и прочитал. Лицо его дернулось. (Вот что писал председателю сельсовета милиционер Кочерягин: "Подателя сего Лаврухина Михаила требую немедленно арестовать, отправить в район как убежавшего от государственного задания леса. К сему Кочерягин".)
-- А ты с какого года? -- спросил хромой председатель. -- В которой сейчас группе?
Мишка сказал, что учится в седьмом классе. Председатель присвистнул. И долго как-то странно глядел на парня. Произнес:
-- Ничего себе! Ну-к, беги в школу к директору. Да вот он, кажется, сам правится в сельсовет. На помин как сноп на овин. У вас чего, нынче каникулы?
Мишка голосом поздоровался с вошедшим директором семилетней таволжской школы. Тот поглядел на Мишку:
-- А ты почему учиться не ходишь? У тебя две двойки за полугодие.
Директор был давний, но тоже весь раненый, отпущен из армии насовсем еще в прошлом году.
-- Слыхал новость, Петро Григорьевич? -- спросил председатель директора. -- Звонили из району, вчерась вышел указ Калинина о введении погонов!
-- Ничего себе! Не пуля? -- Директор даже поднялся со стула.
-- Нет, правда, на днях указ будет в газете. А ты, Миша, можешь идти в школу, исправляй свои двойки...
-- Как бы еще больше не накопил! -- засмеялся директор.
Председатель сельсовета вдруг изменился в лице:
-- Нет, Миша, постой... Ты Лаврухин? И мать у тебя Лаврухина?
Мишка кивнул.
-- Снеси-ка матери вот эти данные... -- И подал Мишке какую-то бумажку в открытом конверте.
И директор школы отпустил Мишку домой:
-- Не пропускай, Лаврухин! Не делай прогулов...
-- Эх, да какие там у него прогулы, -- крякнул председатель сельсовета. -- Парень на лесопункт ездил. Там он кубатуру гонил...
Мишка с гордостью выскочил на улицу. Не заходя в школу и медпункт, заспешил домой.
1 2 3 4 5