Зон подвел Кима к заколоченному окну, спросил, по-прежнему сжимая локоть:
- Что?
- Мне нужны деньги,- сказал Ким,- я отдам с аванса... Ты извини... Я, может, не вовремя.
- Что ты, что ты,- сказал Зон и выпустил локоть Кима.- Что ты... Ко мне в любой момент... Ночуй, пей... А здесь обстановка... Больной человек...
Из двери выглянула женщина.
- Сеня, позвала женщина,- он ест и успокоился... Это не припадок, он просто был голоден... С кем это ты?
- Ко мне пришел товарищ по работе,- ответил Зон.
Женщина подошла ближе. Она была курносой и голубоглазой, чем-то напоминала Катю, только сильно постаревшую и перенесшую болезнь. Впечатление перенесенной болезни создавалось коротко стриженными, спрятанными под косынку волосами да провисшими пористыми складками кожи, которые остаются после отеков лица. Губы ее тоже были с молочным, болезненным оттенком, особенно по краям, и слегка подкрашены помадой, зато шея длинная, нежных, плавных линий, совсем молодая. Одета женщина была бедна нитяная кофточка, юбка, прикрывающая колени. Ноги у женщины были красивыми, продолговатыми, с крепкими аккуратными икрами, обтянутыми шелковыми чулками, единственной дорогой частью туалета.
- Пригласи товарища зайти,- кивнув Киму, сказала женщина,- Матвей ест... Я-то его изучила, припадок это или просто от голода... Он ссорится с моим братом,- обернулась вдруг женщина к Киму,- мой брат несчастный человек... Шизофреник... Говорит глупости... А он с ним спорит... Обижается... Конечно, это ужасно... Но в психиатричку я его не отдам... Он там погибнет... Тем более припадки у него изредка...
- Майя,- сказал сердито Зон,- зачем ты говоришь лишнее...
- Да,- сказала Майя,- я выпила... У нас ведь гулянка... Пойдемте, даже шампанское еще есть...
Она взяла Кима за руку и потащила к дверям. Ручка у нее была маленькая, мягкая, как у Кати. В оклеенной газетами передней, которая одновременно служила и кухней, Ким разделся. Примус уже был погашен, и жареная рыба сложена в эмалированную мисочку. Следующая комната оказалась довольно просторной, в двух углах стояли ширмы, очевидно, скрывающие постели. За длинным раздвижным столом расположились гости, человек шесть, но, что особенно поразило Кима, в комнате было очень тихо, друг с другом гости не общались, молча жевали, бесшумно двигая челюстями. Иногда кто-либо наливал себе водки и выпивал в одиночку, не чокаясь.
- Почему они молчат? - шепотом спросил у Майи Ким.
- Здесь была неловкая сцена,- тоже шепотом ответила Майя,- незадолго до вашего прихода... Мой брат шизофреник. Он плюнул Сене в лицо... Он не попал,тотчас же испуганно, торопливо пояснила она,- он оплевал себе грудь... Я говорю лишнее... Давайте выпьем...
Ким несколько оторопело уселся рядом с Майей и неожиданно жадно выпил полный граненый стакан водки, от которого сразу опьянел, но не весело, с приятным головокружением, как у Кати, а тяжело и нехорошо. Может, этому способствовала и закуска, в основном, по-видимому, остатки от новогодней встречи: затвердевшие ломтики сыра, подернутая несвежей пленкой колбаса, резанная не сегодня, искромсанный студень, возможно, даже были ранее не доеденные куски, собранные с тарелок назад в блюдо. Кусок, который Майя положила Киму, был с угла измазан пеплом папиросы.
- У меня ведь день рождения,- сказала Майя,- конечно, отметили его вместе с Новым годом... Но сегодня тоже решили... круглая дата... Кроме того, брат... Он у меня впервые на дне рождения... После длительного перерыва... Вы почему не закусываете?
- Пепел,- сказал Ким,- студень измазан пеплом...
- Ах, извините,- Майя покраснела, отодвинула тарелку со студнем, ушла и принесла, поставила перед Кимом две жареные свежие рыбешки, приятно пахнущие, которые Ким начал обгладывать, особенно лакомясь сладковатой кожицей, снаружи похрустывающей, а изнутри влажной, смоченной вязким соком.
- Зон,- позвал Ким.
- Что ты хотел? - спросил Зон, появляясь откуда-то сбоку.
- Я хочу рассказать Майе о своем отце.
- Ну расскажи,- ответил Зон.
- Ты одобряешь?
- Дело твое,- ответил Зон, исчезая.
- Понимаешь, Майя,- сказал Ким,- во время войны готовилась крупная операция... Отец командовал крупным соединением,- Ким хитро прищурился,- не важно каким... Энским... Начало операции должны были возвестить ракеты... В определенном порядке, определенного цвета... Однако гестапо подослало шпионов... и, пользуясь ротозейством начальника штаба... И вот... И отец тоже пострадал...- Киму стало ужасно горько, тяжело в груди, хоть он знал, что популярно рассказывает брошюрку из "Библиотеки приключений". Ким подвинул к себе вновь тарелку со студнем и надкусил почему-то нарочно в том месте, где застывший белый жир был измазан пеплом.
- Проклятый изменник,- сказал он вдруг незнакомым голосом, твердо произнося буквы,- предатель родины... Я с ним давно ничего общего... Он и матери изменял... Он... Он...- Голос Кима сорвался, перешел на торопливое шипящее бормотанье.- Мы с ним и раньше не жили... Я... У меня вообще, может, другой отец...
И тут он заметил, что один за столом. Вернее, он и раньше видел, что Майя слушает невнимательно, а затем и вовсе ушла, еще с самого начала, когда он лишь начинал передавать содержание недавно прочитанной брошюрки из серии "Библиотека приключений". Однако он продолжал говорить сам себе, словно играя с собой в прятки, не замечая одиночества, и от этого ему сейчас стало особенно плохо, потому что, если б его слушала Майя или пусть даже кто другой, тогда все, что он говорил, имело б хоть какое-нибудь объяснение или оправдание, ибо теперь совершенная им пакость становилась бескорыстной, а потому особенно невыносимой. Неожиданно Ким услышал поскрипывание лодочных уключин, что ясно свидетельствовало о болезненном состоянии, но безликие гости тоже встревожились, значит, поскрипывание нельзя было отнести ни за счет головной боли, ни за счет опьянения. Гости торопливо уходили, толпясь в дверном проеме, слишком узком сразу для шестерых. Ким встал, отвалился от стола, припал к стене и увидел странного человека, выезжающего из-за ширмы в кресле на колесиках, которые и издавали поскрипывание. Человек как раз поворачивал, придерживая одной рукой левое колесико и усиленно вращая второй рукой правое. Кресло скорее напоминало высокий стульчик для годовалых детей, только увеличенного размера. Концы подлокотников были соединены полочкой, мешающей выпасть из кресла вперед, другая полочка располагалась внизу, служила опорой ног. Человек был в военной гимнастерке, старой и застиранной, но чистой, аккуратно разглаженной, с ослепительно белым подворотничком. Гимнастерку перехватывал командирский ремень с портупеей. На человеке были синие галифе, заправленные в блестящие от гуталина сапоги. Он был такой же голубоглазый, курносый, как и Майя, редкие русые волосы слиплись на лбу, наверное, передвижение и особенно поворот потребовали значительных усилий.
- Матвей,- торопливо становясь меж креслом и Зоном, сказала Майя,- опять, опять... Ты ведь обещал мне...
- Подожди,- сказал Матвей,- я хочу извиниться... Сеня, милый, прости мне этот плевок... Ты достоин настоящего мужского удара... Не женской пощечины, а настоящего, кулаком в зубы... Мы б подрались, потом, может, стали б друзьями... Мой лучший друг... Покойник... Мы с ним тоже... Но я парализован... Ты сам это видишь, и потому плюнул... от бессилия... А не потому, что ты гадина, достойная лишь плевка.
- Что он говорит,- сердито крикнул Майе Зон,- увези его за ширму...
Матвей вдруг улыбнулся.
- Ты похож на литовского министра,- сказал он.
- Какого литовского министра,- крикнул Зон,- у него начинается припадок...
- Министра Литвы,- улыбаясь, повторил Матвей,- мы вместе работали... Человек он дрянной, ты все-таки немного лучше. Склочный, злой и землекоп никудышный... Но умница... Мы с ним сходились, толковали в свободное время... Буржуазной Литвы министр... Он Древним Римом занимался раньше... Я тоже, когда студентом был... До армии... Интересное дело.- Матвей сжал ладонями щеки.- Ты заметил, режим тирании возникал чаще всего от усталости, от стремления человека получить счастье наиболее простым, легким путем... Ты только не спорь... Я вижу, ты опять волнуешься... Дело не в спорах... Я над этим долго думал. Преклонение перед властью, если только оно искреннее, чисто и бездумно, приносит наслаждение необычайно сильное и значительно превышающее наслаждение властью, которое никогда не может достигнуть той полноты, того самозабвения... Искренний раб всегда счастливей своего господина, и одной из причин, толкающих тирана на репрессии и жестокости, причин подспудных, в которых он сам себе не признается, является его зависть к своим до глубины души счастливым обожателям... Тиран всегда глубоко несчастен...
Матвей говорил теперь, сосредоточенно морща лоб, изредка он прикасался пальцами к прилипшим прядям волос, точно хотел убрать их, но, забывая об этом, вновь опускал руки на полочку перед собой.
- Матвей Павлович,- сказал Зон,- я понимаю вас... Но поймите и меня... Поймите свою измученную сестру... Вы лицо безответственное... Но судьба вашей сестры для меня далеко не безразлична...
- Оставь, Сеня, сказала Майя,- ты волнуешься, и вы опять поссоритесь...
- Нет, подожди,- крикнул Зон.- Советская власть сделала меня инженером... И что б там ни было... мне эти березки... в общем, Россия... Я готов копать землю, если потребуется... И я презираю тех, кто плюет в сторону, откуда он получает хлеб и сало.
- Да,- тихо сказал Матвей,- я знаю, что без тебя мы б с сестрой голодали... Сестра кладовщик в детсаду... Копейки, конечно... Я знаю... Думаешь, я не догадываюсь... Допустим... Но наши родственники... Они все отвернулись... И в Москве, и где угодно... А ты помогаешь...
- Матвей Павлович,- сказал торопливо Зон,- поверьте, я не намекал... Я говорил абстрактно... В основном о себе... У меня иногда тоже возникает подобная мысль... Когда я пьян или расстроен... Поэтому мне особенно неприятно слышать со стороны...
- Милый Сеня,- медленно сказал Матвей,- какой бы ты был замечательный человек, если б у тебя для этого была малейшая возможность...
- Матвей, хочешь чаю? - спросила Майя.
- Вина,- сказал Матвей,- хоть полрюмки... Я хочу выпить за ваше счастье... А кто это? - заметил он вдруг прилипшего к стене Кима.
- Это мой товарищ по работе,- сказал Зон.
Матвей пристально посмотрел, протянул вперед руку с подрагивающими растопыренными пальцами и сказал с дрожью в голосе:
- Юноша, дай мне свою руку...
- Перестань, Матвей,- сказала Майя,- это у него на нервной почве... Он у всех просит руку... У каждого нового человека... К нам редко ходят... Гости сегодня пришли, я их предупредила, чтобы они не обращали внимания... А с водопроводчиком получился скандал. Я была на кухне...
- Да,- сказал Матвей,- он думал, я прошу папиросы, протянул пачку, а когда я хотел подержать его руку, вырвался и начал материться... Ты ведь тоже, Сеня... Я в тебя плюнул из-за руки... Я понимаю, тут не презрение... Просто прихоть сумасшедшего унижает тебя... Прихоть слабого унижает... Юноша,повернулся Матвей опять к Киму,- я давно не держал молодой ладони... Мы с сестрой сидим иногда вдвоем, я держу ее ладонь... Но я хочу чувствовать и другие ладони... У меня парализованы ноги...
- Не обращайте внимания,- сказала Киму Майя, однако Ким оторвался от стены, подошел, протянул руку, и Матвей Павлович жадно схватил ее сухими дрожащими пальцами, гладя, ощупывая. Лицо его покраснело, оживилось.
- Давайте выпьем,- радостно сказал он.
Майя налила четыре рюмки, вино было вкусным, холодноватым. Матвей Павлович выпил свою, не выпуская ладони Кима, поставил пустую рюмку на полочку перед собой. Глаза его блестели...
- Молодость,- мечтательно сказал Матвей Павлович.- Но пасаран! неожиданно крикнул он удивительно молодым голосом.- Они не пройдут... Это по-испански.- Он перехватил ладонь Кима левой рукой, а правую согнул в локте, сжав пальцы в кулак, тощий до прозрачности.- Смерть фашизму! - крикнул Матвей Павлович.- Испания,- счастливо смеясь, повторял он,- какие ребята... Интербригада... Танки горели, как солома,- выкрикивал он так громко, что на столе что-то звякнуло, покатилось.- Но пасаран! Знаешь, юноша, как летели головы... На тебя "хейнкель" пикирует, а ты стоишь, и хрен ему в глотку...
- Не надо было давать вина,- сказал Зон,- это начинается припадок... Я вижу по пятнам на лице...
- Матвей,- сказала Майя,- пойдем спать... Уже пора.- Она пыталась разжать его пальцы, чтоб освободить ладонь Кима, но Матвей Павлович вцепился мертвой хваткой, сжал так, что Ким вздрогнул от боли.
- Подожди,- сказал Матвей Павлович,- я сейчас сам отпущу.- И вдруг запел какую-то иностранную песню, очевидно, испанскую. Первый куплет он пропел довольно мелодично, хоть и сорванным голосом, а потом начал хрипеть, однако лицо его по-прежнему улыбалось и было полно вдохновения. Подошел Зон, и они вдвоем с Майей высвободили ладонь Кима. Потом Майя увезла продолжавшего хрипеть и улыбаться Матвея Павловича за ширму. Ким постоял, разминая слипшиеся пальцы, особенно сильно ноющие в суставах, покрутил шеей, чтоб хоть немного унять разламывающуюся от боли голову, болело полосами, тянущимися от затылка через череп к бровям.
- Зон,- сказал он, едва шевеля губами, уставая от каждого слова,- Зон, никогда мой отец не изменял матери... Какая подлая выдумка...
- О чем ты? - удивленно спросил Зон.- Ложись спать, тебе сейчас на раскладушке постелют... Если хочешь, можешь выйти, помыться и так далее... В переднюю, и налево дверца...
Ким вошел в переднюю, а оттуда в умывальник. Он долго стоял с закрытыми глазами, уткнувшись в раковину, не без некоторого удовольствия чувствуя, как из него вытекают последние остатки сил. Вдруг ему представилась чайная в районном городке, где он был мимоходом несколько лет назад, та самая, о которой он иногда почему-то вспоминал без видимой причины. В данную минуту чайная, конечно, закрыта, столы сдвинуты, царит покой и полумрак. Он грыз холодные твердые яблоки, хоть они и отвлекали. Два чувства боролись в нем: наслаждение покоем и возбуждающее наслаждение терпким яблочным соком. Кусочек яблока попал ему в дупло зуба, он принялся ковырять во рту пальцами и проснулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17