Это было уже не первое их свидание после свадьбы Томазин, прошлые обиды были более или менее заглажены, и теперь они всегда приветствовали друг друга непринужденно и с удовольствием.
Косой луч солнечного света, упавший на волосы юной супруги, когда та открыла дверь, был ей очень к лицу. Он озарил ее, так же как сама она своим присутствием озаряла вересковую пустошь. Движеньями, взглядом она напоминала тех пернатых созданий, что жили вокруг ее дома. Все сравнения и аллегории, которые могли быть к ней применимы, начинались и кончались образами птиц. В ее движеньях было столько же разнообразия, как в их полете. В задумчивости она была похожа на пустельгу, когда та висит в воздухе, поддерживаясь невидимым глазу движением крыльев. В бурную погоду ее легкое тело прижимало ветром к стволам деревьев и к откосам, как это бывает с цаплей. Испуганная, она стрелой кидалась прочь, как зимородок. Довольная, она скользила, едва касаясь земли, как ласточка, и сейчас это было именно так.
- Ты, право, выглядишь очень счастливой, Тамзи, - сказала миссис Ибрайт с печальной улыбкой. - Как Дэймон?
- Очень хорошо, спасибо.
- Он не обижает тебя, Томазин? - И миссис Ибрайт вперила в нее внимательный взгляд.
- Да нет, ничего.
- Ты правду говоришь?
- Правду, тетя. Я бы сказала вам, если б он меня обижал. - Она добавила, покраснев и с запинкой. - Он... может, это нехорошо, что я вам жалуюсь, но я не знаю, как мне быть. Мне, тетя, нужно немного денег, ну, там, купить кое-что для себя - а он мне нисколько не дает. Мне не хочется у него просить, а с другой стороны, он, может быть, не дает просто потому, что не знает. Должна я ему сказать, как вы считаете, тетя?
- Конечно, должна. А до сих пор ты ни слова ему об этом не говорила?
- У меня было немного своих денег, - уклончиво отвечала Томазин, - и до последнего времени мне не нужно было. На прошлой неделе я что-то ему сказала, но он... он, наверно, забыл.
- Так надо ему напомнить. Ты знаешь, у меня хранится шкатулочка с пиковыми гинеями, которые мне вручил твой дядя, чтобы я их разделила поровну между тобой и Клеймом, когда сочту желательным. Пожалуй, сейчас как раз время. Их можно в любую минуту обменять на соверены.
- Я бы хотела получить свою долю, - то есть, конечно, если вы не против.
- И получишь, раз тебе нужно. Но будет только прилично, если ты сперва скажешь мужу, что ты совсем без денег, - посмотрим, что он тогда сделает.
- Хорошо, я скажу... Тетя, я слышала про Клайма. Я знаю, как вы из-за него горюете, поэтому я сейчас и пришла.
Миссис Ибрайт отвернулась, и лицо ее задрожало; она стиснула зубы, пытаясь скрыть свои чувства. Потом она перестала сдерживаться и сказала, плача:
- О Томазин, неужели он ненавидит меня? Как мог он так меня огорчать, когда я только для него и жила все эти годы?
- Ненавидит - нет, что вы, - успокаивающе сказала Томазин. - Просто он ее чересчур уж любит. Не расстраивайтесь так из-за этого. Он не такой уж плохой. Знаете, я думала об этом, и, право, он мог и хуже жениться. По матери мисс Вэй из хорошей семьи, а отец у нее был этакий романтический бродяга, вроде греческого Одиссея.
- Не надо, Томазин, не надо. Намерения у тебя хорошие, но не стоит тебе со мной спорить. Я уже все продумала, что можно сказать и "за" и "против", да еще и не по одному разу. Мы с Клаймом расстались не в гневе, а хуже того. Горячая ссора под сердитую руку не разбила бы мне сердце, но это неуклонное противодействие, это упорство в своей неправоте!.. Ах, Томазин, мальчиком он был такой хороший - такой нежный и добрый!
- Да, я помню.
- Не думала я, что мой сын, выросши, будет так со мной обращаться. Он так со мной говорил, как будто я противоречила ему, чтобы его уязвить... Как мог он подумать, что я хочу ему зла!
- На свете есть женщины хуже, чем Юстасия Вэй.
- Но сколько есть лучших, чем она, - вот что меня мучит. Это из-за нее, Томазин, только из-за нее твой муж так себя вел перед свадьбой, я поклясться готова!
- Нет, - с живостью отвечала Томазин. - Он думал о ней, когда меня еще не знал. Да и то это было так - увлеченье.
- Хорошо. Не будем этого касаться. Да и что толку теперь это распутывать. Сыновья всегда слепы, когда что-нибудь вобьют себе в голову. Почему женщина издали видит то, чего мужчина и под носом у себя не разглядит? Пусть Клайм поступает как хочет, отныне он мне чужой. Вот тебе материнство - отдаешь лучшие свои годы и самую горячую свою любовь только для того, чтобы потом тебя презирали!
- Вы очень уж неподатливы, тетя. Подумайте, сколько есть матерей, которых сыновья публично опозорили, совершив настоящие преступления, - а вам совсем нет причины так убиваться.
- Томазин, не читай мне, пожалуйста, наставлений, - не хочу я это слушать. Тут дело в разнице между тем, чего ожидаешь, и тем, что случается, от этого удар так тяжел, а у тех матерей он, может, не тяжелее моего, потому что они уже предвидели самое худшее... У меня плохой характер, Томазин, добавила она с кривой усмешкой. - Другие вдовы охраняют себя от ран, которые им могут нанести дети, тем что обращают сердце к новому супругу и начинают жизнь сначала. Но я всегда была жалким, слабым, скупым в своих привязанностях существом, для этого у меня не хватило ни щедрости сердца, ни предприимчивости. Какой я была разбитой и ошеломленной после смерти мужа, такой я и потом осталась, - сидела одна и даже не пыталась что-нибудь исправить. А ведь я тогда была сравнительно молодой женщиной, могла бы сейчас иметь больших детей, и они бы утешили меня за неудачу с этим сыном.
- Так благороднее, как вы поступили.
- Благороднее, да не умнее.
- Забудьте об этом и успокойтесь, дорогая тетя. И я вас не буду надолго оставлять. Буду навещать вас каждый день.
Первую неделю Томазин буквально выполняла свое обещание. О близящейся свадьбе Клайма она старалась говорить как о чем-то не важном, рассказывала, какие там делаются приготовления и что она тоже приглашена. На следующей неделе ей нездоровилось, и она совсем не появилась в Блумс-Энде. Касательно гиней еще ничего не было предпринято; Томазин не решалась заговорить с мужем о деньгах, а миссис Ибрайт на этом настаивала.
Однажды незадолго до этого Уайлдив стоял в дверях "Молчаливой женщины". Кроме пешеходной тропы, круто поднимавшейся наперерез через пустошь от гостиницы к Дождевому кургану и Мистоверу, немного подальше от большой дороги отходил проселок, по которому можно было добраться до Мистовера извилистым и более пологим путем. Для экипажей только и годилась эта дорога, и сейчас по ней спускалась двуколка, которой правил знакомый Уайлдиву паренек из соседнего городка; перед гостиницей он остановился чего-нибудь выпить.
- Из Мистовера едешь? - спросил Уайлдив.
- Да. Отвозил им разные разности из лавки. Они там к свадьбе готовятся. - И возница скрыл лицо в пивной кружке.
Уайлдив до сих пор ничего не слыхал о свадьбе, и выражение боли вдруг исказило его черты. Чтобы скрыть это, он на минуту зашел в коридор. Потом снова вышел.
- Мисс Вэй, значит, замуж выходит? - сказал он. - Как же это у них так скоро сделалось?
- Да, видно, бог дал, а молодец не зевал.
- Ты это про мистера Ибрайта?
- Ну да. Они всю весну тут вдвоем похаживали.
- А она что - очень им увлечена?
- У-у, прямо себя не помнит, так мне ихняя служанка говорила. А этот мальчишка, Чарли, что за лошадью смотрит, этот ходит теперь как в воду опущенный. Вздумалось дурачине в нее влюбиться.
- Веселая она? Радуется? Гм!.. Как же все-таки это так вдруг...
- Да не так уж и вдруг.
- Да, пожалуй, не так и вдруг.
Уайлдив вернулся в дом. Он ушел в пустую комнату со странной болью в сердце. Облокотился на каминную доску, подперев руками подбородок. Когда Томазин зашла в комнату, он не рассказал ей о том, что услышал. Старая тоска по Юстасии вновь ожила в его душе; и больше всего потому, что, как он узнал, другой мужчина вознамерился ею завладеть.
Жаждать недоступного и скучать тем, что дается в руки; любить далекое и презирать близкое: таков всегда был Уайлдив. Это отличительное свойство человека сентиментального. Воспаленные чувства Уайлдива не были утонченны до истинно поэтического восприятия, но они были того же сорта. Его можно было назвать эгдонским Руссо.
ГЛАВА VII
УТРО И ВЕЧЕР ОДНОГО ДНЯ
Настало утро свадьбы. По внешнему виду никто бы не догадался, что Блумс-Энд как-то заинтересован в Мистовере. Недвижная тишина царила вокруг дома, и внутри было не больше оживления. Миссис Ибрайт, отказавшаяся присутствовать на свадьбе, сидела у накрытого для завтрака стола в большой комнате, выходившей прямо на галерейку, и безучастно смотрела на отворенную дверь. Это была та самая комната, в которой полгода назад так весело праздновали рождество и куда Юстасия проникла в тот вечер втайне и как чужая. Сейчас единственным живым существом, вздумавшим сюда заглянуть, был воробей; и, не видя никаких движений, могущих его встревожить, он смело пустился прыгать по комнате, затем попытался вылететь в окно и запорхал среди цветочных горшков. Это привлекло вниманье женщины, одиноко сидевшей за столом; она встала, выпустила птицу и подошла к двери. Она ждала Томазин; та накануне вечером написала, что хотела бы получить деньги, и, может быть, зайдет завтра.
Но не Томазин занимала мысли миссис Ибрайт, когда она смотрела вдаль, в заросшую вереском долину, полную мотыльков и кузнечиков, чьи сухие голоса сливались в шепчущий хор. Домашнее событие, последние приготовления к которому происходили на расстоянии мили или двух от Блумс-Энда, виделось ей не менее живо, чем если бы совершалось перед ней. Она пыталась отогнать это видение и стала ходить по саду; но взгляд ее то и дело обращался в ту сторону, где находилась церковь, к приходу которой принадлежал Мистовер, и взволнованное ее воображение проницало холмы, отделявшие эту церквушку от ее глаз. Время шло. Пробило одиннадцать: может быть, венчанье уже началось? Наверно! Она продолжала воображать, что происходит в церкви, куда он к этому времени уже привел свою невесту. У ворот кучка детей; они смотрят, как подъезжает капитанская коляска, запряженная пони, в которой, как слышала Томазин, они должны совершить этот короткий переезд. Вот они входят, идут к алтарю, становятся на колени. И служба идет своим чередом...
Она закрыла лицо руками.
- О, какая это ошибка! - простонала она. - И когда-нибудь он раскается и вспомнит обо мне!
Пока она так стояла, подавленная предчувствиями, старые часы в доме прохрипели двенадцать. И вскоре за тем до ее слуха издали, из-за холмов, дошли слабые звуки. Ветер дул с той стороны и принес с собой звон далеких колоколов, сперва чуть слышный, потом явственный веселый перезвон: раз, два, три, четыре, пять. Звонари в Восточном Эгдоне возвещали о бракосочетании Юстасии с ее сыном.
- Значит, кончено, - пробормотала она. - Так, так! И жизнь тоже скоро будет кончена. Так зачем же я себе глаза порчу? Начни плакать об одном, и станешь плакать обо всей жизни - весь кусок одной ниткой прошит. А мы еще говорим - "время смеяться"!
Ближе к вечеру пришел Уайлдив. После его женитьбы на Томазин миссис Ибрайт выказывала ему то сумрачное дружелюбие, которое в конце концов обычно устанавливается в подобных случаях нежеланного родства. Сознание устает рисовать себе картины того, что должно было бы быть, и присмиревшее стремление человека к лучшему соглашается с тем, что есть. Уайлдив, надо отдать ему справедливость, всегда любезно обходился с жениной теткой, и его посещение не удивило миссис Ибрайт.
- Томазин не может сегодня прийти, - ответил он на ее вопрос, несколько тревожный, ибо она знала, что племяннице очень нужны деньги. - Капитан вчера пришел и лично просил ее быть у них на свадьбе. Неудобно было отказаться, она и решила поехать. За ней прислали пони и коляску и назад тоже привезут.
- Значит, там уж кончено, - сказала миссис Ибрайт. - Что, молодые поехали в свой новый дом?
- Не знаю. У меня не было вестей из Мистовера после того, как уехала Томазин.
- Вы-то сами не поехали, - утвердительно сказала миссис Ибрайт, как бы подразумевая, что у него для этого были веские причины.
- Я не мог, - сказал он краснея. - Нельзя было нам обоим оставить дом, утро было больно хлопотливое, - сегодня в Энглбери большой базар. Вы, кажется, желали что-то передать Томазин? Если хотите, я возьму.
Миссис Ибрайт посмотрела на него в нерешимости: знает ли он, о чем у них с Томазин шла речь?
- Это она вам поручила? - спросила миссис Ибрайт.
- Да не то чтобы поручила, а так, сказала между прочим, что должна взять у вас какую-то вещь.
- Ну, это необязательно сейчас. Зайдет как-нибудь в другой раз, возьмет.
- Это еще когда будет. В ее теперешнем состоянье она не может столько ходить, как раньше. - И он добавил с оттенком сарказма: - Что это за драгоценность, что мне ее нельзя доверить?
- Ничего такого, чтобы стоило вас затруднять.
- Можно подумать, что вы сомневаетесь в моей честности, - сказал он со смехом, хотя лицо его уже залило краской; иногда он бывал скор на обиду.
- Никаких нет причин вам так думать, - сухо отвечала она. - Просто я, как и все, считаю, что не всякий может все делать, - иногда лучше одному поручить, иногда другому.
- Как вам угодно, как вам угодно, - коротко ответил Уайлдив. - О таком пустяке не стоит спорить. Ну-с, а мне, пожалуй, пора домой, нельзя гостиницу долго оставлять на мальчика да на служанок.
Он ушел, попрощавшись гораздо менее любезно, чем здоровался. Но миссис Ибрайт к этому времени уже знала его насквозь и мало обращала вниманья на его любезность или нелюбезность.
Когда он ушел, миссис Ибрайт постояла у двери, раздумывая, как лучше поступить с гинеями, которые она не решилась доверить Уайлдиву. Ведь маловероятно, чтобы Томазин поручила ему взять их, когда и самая надобность в них возникла оттого, что он неохотно выпускал деньги из рук. Меж тем Томазин, по-видимому, в них сильно нуждалась, а прийти в Блумс-Энд, пожалуй, еще целую неделю не сможет. Отнести их ей в гостиницу или с кем-нибудь послать - неполитично: Уайлдив наверняка либо сам там будет, либо потом все равно узнает, зачем приходили;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57