я бы хотел, чтобы эти двое перенесли свои разборки на улицу. Ни Фатиму, ни Насира, кажется, нисколько не волновал скандал, разыгравшийся в их баре. Тем временем Фания отработала свое время на сцене, и ее заменил высокий стройный обрезок-американка.
– Твоя мерзкая, уродливая шлюха, сифилитичка и воровка, стянула тридцать киамов у моего друга, – сказал Сайед таким же мягким, спокойным голосом, как и Сонни.
– Ты позволишь этому ублюдку обзывать меня по-всякому, Сонни? – вскинулась Жоа. – Прямо здесь, перед всеми остальными девочками?
– Ну вот, хвала Аллаху, теперь речь идет уже об оскорбленной чести, грустно произнес Махмуд. – Когда разбиралась только кража, было гораздо проще.
– Я не позволю никому тебя оскорблять, девочка, – сказал Сонни. Он усилил угрожающие нотки в голосе и, повернувшись к Сайеду, сказал:
– Заткнись, мать твою.
– Заставь меня, – ответил Полу-Хадж улыбаясь.
Махмуд, Жак и я схватили свои кружки с пивом и почти одновременно привстали, желая поскорее убраться подальше; увы, слишком поздно… У Сонни на поясе был спрятан нож; он потянулся за оружием, но Сайед его опередил. Я услышал Жоа, предупреждавшую своего кота об опасности, заметил, как сразу сузились глаза Сонни. Сутенер отступил. Сайед с силой выбросил левую руку, нацелившись Сонни в челюсть, но тот увернулся. Полу-Хадж шагнул вперед, блокировал правую руку Сонни, немного пригнулся и всадил нож в своего противника.
Я услышал негромкий всхлип, булькающий, удивленный стон. Сайед рассек кожу на груди Сонни и перерезал, видимо, крупные артерии. Кровь брызнула во все стороны; трудно поверить, что у одного человека может быть столько крови. Сонни шагнул влево, сделал два неуверенных шага вперед и рухнул на стол. Он захрипел, немного подергался, соскользнул на пол. Мы все, как загипнотизированные, смотрели на Сонни. Жоа не издала ни единого звука; Сайед застыл на месте, все еще выставив нож, которым рассек сердце одноглазого сутенера. Потом Полу-Хадж медленно выпрямился, бессильно опустив руку. Он дышал тяжело, словно после бега. Повернувшись к столу, он схватил свою кружку пива; глаза моего приятеля остекленели, взгляд казался бессмысленным. Он был покрыт кровью с ног до головы. Одежда, волосы, лицо, руки, ладони – все забрызгано кровью Сонни. Кровь на столе; кровавые пятна на всех нас – я сам прямо-таки пропитан кровью. Прошло несколько мгновений, прежде чем до меня дошло это: я ужаснулся и, вскочив, попытался стянуть с себя окровавленную рубашку. И тут Жоа завопила. Она заводилась снова и снова, пока кто-то не дал ей пару затрещин, после чего снова воцарилась полная тишина. Наконец Фатима позвала Насира, тот вышел из задней комнаты и позвонил в полицию. Мы втроем пересели за другой столик. Музыка оборвалась, девочки отправились в раздевалку, посетители быстренько исчезли за дверью, не дожидаясь прихода фараонов. Махмуд подошел к Фатиме и раздобыл нам всем еще по кружке пива.
Сержант Хаджар не торопился прибыть, чтобы полюбоваться трагическим финалом. Когда он наконец появился, я с удивлением отметил, что сержант никого не взял с собой.
– Это что? – спросил Хаджар, носком ботинка указывая на тело, распростертое на полу.
– Труп котяры, – объяснил Жак.
– По нему не скажешь; мертвые все на одно лицо… – Хаджар поглядел на кровавые лужи повсюду. – Здоровый парень, да?
– Сонни, – сказал Махмуд.
– А, этот ублюдок…
– Он умер из-за каких-то паршивых тридцати киамов, – произнес Сайед, недоуменно покачивая головой.
Хаджар задумчиво осмотрел бар, остановил взгляд на мне.
– Марид, – сказал он, подавив зевок, – поедешь со мной. – С этими словами сержант повернулся к выходу.
– Я?! – вскричал я. – Да я в этом деле вообще не замешан!
– В каком деле? – озадаченно осведомился Хаджар.
– В смерти Сонни.
– Да черт с ним, с Сонни. Ты должен поехать со мной. – Он повел меня к патрульной машине. Хаджару было абсолютно наплевать на совершенное только что убийство. Если пристукнут какого-нибудь богатого туриста, полиция из кожи вон лезет, снимая повсюду отпечатки пальцев, бегая с линейками, допрашивая всех подряд по двадцать-тридцать раз. Но как только убьют одного из "вконец опустившихся дегенератов", например, этого гориллообразного повелителя ездовых лошадок, или Тами, или Деви, легавые сразу принимают равнодушно-утомленный вид, словно одинокий вол на горе. Хаджар не собирался никого допрашивать, фотографировать место преступления и так далее. Он не желал тратить время на таких, как Сонни; с точки зрения властей, сутенер получил то, на что сам напрашивался, избрав неправедный образ жизни; как говорит Чирига, "страшное дело – платить по счетам!". Полиция не возражала бы, если все жители Будайина перерезали бы друг друга.
Хаджар запер меня в машине, сел за руль.
– Ты меня арестовал? – спросил я.
– Заткнись, Одран.
– Ты арестовал меня, сукин сын?
– Нет.
Ничего не понимаю.
– Тогда какого черта ты меня задержал? Я ведь уже сказал, что никакого отношения к убийству в баре не имею.
Хаджар оглянулся:
– Когда ты, наконец, забудешь про этого кота? Сонни тут ни при чем.
– Куда ты меня везешь?
Хаджар снова повернул голову и посмотрел на меня с садистской усмешкой на лице.
– Папа хочет с тобой побеседовать. Мне вдруг стало холодно.
– Папа? – Время от времени я встречал Фридландер-Бея и, как все жители Будайина, знал, что это за человек, но никогда раньше не удостаивался личной беседы.
– И судя по тому, что я слышал, он зол, как шайтан, Марид. Думаю, ты предпочел бы, чтобы я и вправду арестовал тебя за убийство.
– Зол? На меня? Да за что? Хаджар только пожал плечами:
– Понятия не имею. Мне просто приказано тебя доставить. А уж Папа тебе сам все растолкует.
Именно в этот момент, когда я испытывал все возрастающий панический страх, чуя приближающуюся смертельную опасность, начали действовать треугольники, принятые по дороге в бар Фатимы; сердце забилось, как бешеное. А ведь вечер начинался так хорошо! Я выиграл немного денег и предвкушал сытный ужин, а впереди меня ждала ночь с Ясмин. Вместо всего этого я сижу на заднем сиденье патрульной машины; рубашка и джинсы насквозь окровавлены, кожа лица и рук зудит под коркой засыхающей крови Сонни. Меня везут на какую-то зловещую встречу с Фридландер-Беем, человеком, который владеет здесь всем и всеми. Я не сомневался, что предстоит разборка, но не имел представления, в чем провинился.
Всегда был предельно осторожен, чтобы не наступить на Папину мозоль… Хаджар не собирался меня просвещать на этот счет: он только ухмыльнулся, как гиена, и сказал, что не хотел бы оказаться на моем месте. Я сам не хотел бы: в последнее время слишком часто испытываю подобное чувство.
– На все воля Аллаха, – прошептал я непослушными губами, изнывая от беспокойства. – Ближе к Тебе, Господи.

Глава 8

Фридландер-Бей жил в большом, увенчанном башней белоснежном здании, которое вполне могло сойти за дворец. Его апартаменты раскинулись в центре города; совсем недалеко от христианского квартала. Не думаю, чтобы кто-нибудь еще здесь обладал таким огромным участком, обнесенным высокой оградой. По сравнению со скромным убежищем Папы, дом Сейполта выглядел походным Шатром бедуина. Но сержант Хаджар вез меня не в том направлении. Я сказал об этом легавому ублюдку.
– Разреши мне самому вести машину, – ответил он сварливо. Хаджар назвал меня "ил-магриб". Магриб означает "закат"; а еще так называют огромный кусок Северной Африки, где живут "некультурные идиоты" – алжирцы, марокканцы, в общем, жалкие отбросы вроде меня. Многие друзья называют меня магрибцем, и я не обижаюсь, понимая, что это просто прозвище или добродушное подшучивание. Но в устах Хаджара оно превращается в оскорбление.
– Дом Папы в двух с половиной милях позади нас, – заметил я.
– Неужели ты думаешь, что я не знаю этого? Господи, как бы мне хотелось приковать тебя наручниками к столбу минут на пятнадцать где-нибудь без свидетелей.
– Хаджар, ради Аллаха, скажи, куда ты меня везешь? – Но он дал понять, что больше не станет отвечать на вопросы; в конце концов я сдался и молча рассматривал проносящиеся мимо дома. Ездить с Хаджаром было почти так же интересно, как с безумным американцем: ты ни черта не понимаешь, не вполне уверен, куда вы направляетесь и доберетесь ли целыми до места назначения.
Легавый остановил машину на заасфальтированной подъездной дорожке позади мотеля на восточной окраине города. Стены, сложенные из шлакобетонных блоков, были выкрашены в бледно-зеленый цвет; вместо неоновой рекламы с названием маленький щиток, где было написано от руки: "Мотель. Свободных мест нет".
Гостиница, на вывеске которой красуется объявление о перманентом отсутствии номеров, – довольно странное зрелище. Хаджар вылез из машины, открыл заднюю дверцу, и я почти вывалился наружу. Постоял, расправил плечи и попытался собраться; треугольники страшно взвинтили меня. Чувство страха плюс действие наркотиков привели к жутким резям в животе, головной боли и внутреннему напряжению, граничащему с нервным срывом.
Я последовал за Хаджаром, мы остановились у двери девятнадцатого номера.
Сержант несколько раз постучал – вероятно, что-то вроде условного сигнала. Нам открыл человек, больше походивший на каменную глыбу, или, точнее, громадный булыжник. Камень не может думать или говорить, поэтому, когда он произнес что-то, я был ошеломлен. "Булыжник" кивнул Хаджару, который не ответил на приветствие, а молча повернулся и пошел к машине. Булыжник посмотрел на меня; очевидно до него никак не доходило, откуда я взялся. Потом громила все-таки сообразил, что этого человека, должно быть, привез Хаджар и его надо впустить в комнату.
– Проходи, – эти гулкие скрежещущие звуки походили на… на голос булыжника, который по воле Аллаха обрел дар речи.
Я внутренне содрогнулся, протискиваясь мимо него. В комнате находились еще один Говорящий Булыжник и Фридландер-Бей, сидящий у раскладного столика между огромной кроватью и комодом. Мебель была европейской, но довольно старой.
Увидев меня, Папа поднялся. Он был около пяти с лишним футов ростом, но весил почти двести фунтов. Бей предпочитал одеваться просто: беглая хлопчатобумажная рубашка, серые штаны и сандалии. Он не носил колец и каких-либо иных украшений. Несколько оставшихся прядей седеющих волос зачесаны назад; взор блестящих карих глаз казался кротким и ласковым. Глядя на Папу, с трудом верилось, что перед тобой – самый влиятельный человек в городе.
Наконец Папа поднял руку, почти заслонив лицо.
– Мир тебе, – сказал он.
Я прикоснулся к сердцу и губам.
– И с тобой да пребудет мир.
Он не очень-то рад видеть меня. Однако ритуал гостеприимства ненадолго обеспечит мою неприкосновенность и даст время собраться с мыслями. Но о чем я должен думать? Как победить парочку Говорящих Булыжников и выбраться из мотеля?
Папа снова сел.
– Пусть не покинет тебя благополучие, – сказал он, указав на стул напротив.
– Пусть не покинет тебя благополучие и благословение Божие, – ответил я.
Как только представится возможность, я попрошу стакан воды и заглотаю побольше таблеток паксиума. Я опустился на стул.
Он, не отрываясь, смотрел мне прямо в глаза.
– Как твое здоровье? – В голосе Папы не слышалось дружеской теплоты.
– Хвала Аллаху, хорошо, – ответил я. Страх снова начал сжимать сердце.
– Мы давно не видели тебя, – произнес Фридландер-Бей. – Ты заставил нас страдать от одиночества.
– Да оградит тебя Аллах от одиночества и тоски.
Второй Булыжник принес кофе. Папа поднял чашку и отхлебнул из нее, показывая, что питье не отравлено. Потом протянул чашку мне:
– Угощайся. – Но в голосе его не чувствовалось радушия. Я принял кофе:
– Пусть в твоем доме никогда не переведется кофе.
Мы выпили несколько чашек. Папа откинулся на стуле и несколько мгновений молча изучал меня.
– Ты оказал мне честь, – произнес он наконец.
– Да сохранит и оградит тебя Аллах. – На этом закончилась формальная часть, причем она прошла по явно укороченной программе. Теперь надо быть начеку… Но я начал с того, что вытащил коробку с пилюльками, выскреб оттуда все транквилизаторы и проглотил их, запивая кофе. Четырнадцать паксиумов.
Некоторые сочтут это довольно большой дозой; я – нет. Могу назвать многих людей, которые запросто меня перепьют, – например, Ясмин, – но что касается пилюлек, тут я чемпион из чемпионов, и за свой титул держусь крепко.
Четырнадцать десятимиллиграммовых таблеток только чуточку уменьшат напряжение, да и то если повезет. Мне понадобится дополнительное горючее для настоящего старта. Четырнадцати паксиумов хватит только для разогрева.
Фридландер-Бей протянул чашку слуге, который вновь наполнил ее дымящимся напитком. Он немного отхлебнул, не спуская с меня глаз, аккуратно опустил чашку на столик и произнес:
– Ты знаешь, что мне служит множество разных людей.
– Истинная правда, о шейх, – ответствовал я.
– Множество людей, которые видят во мне опору своего существования. Для них я не только "кормящая рука", но гораздо больше. В их суровом мире я гарантирую безопасность и спокойную жизнь. Мои люди знают, что могут рассчитывать на щедрое вознаграждение и иные милости, пока будут добросовестно работать на меня.
– Да, о шейх. – Кожа на лице и руках все больше зудела под коркой запекшейся крови. Он кивнул:
– Поэтому, когда до меня доходит грустная весть о том, что еще один из моих Друзей призван Аллахом в рай, меня охватывает печаль, словно я потерял часть своей души. Я забочусь о том, чтобы достойно жили все, так или иначе связанные со мной, начиная с доверенных помощников и кончая беднейшим, ничтожнейшим нищим-попрошайкой, который в меру своих слабых сил служит мне.
– О шейх, ты щит, заслоняющий народ от бедствий!
Он отмахнулся, устав от восхвалений, с которыми я постоянно встревал в его речь.
– Люди уходят из жизни по-разному. Одно дело – естественная смерть, о мой племянник. Всех нас ожидает кончина, от могилы не спрятаться, не убежать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43