Скидки, рекомедую всем
Дочь наказывал я! – вмешался граф.
Лицо Камбэ стало еще мрачнее.
– Вот потому я и говорю, что все это наваждение. Негодяйка! Да в старое время с такими кончали одним взмахом меча…
Под суровым взглядом Камбэ О-Суми переменилась в лице.
– Господин, если вы не проявите твердости, род ваш погибнет! – еще более гневно произнес Камбэ.
– Разве я приехала сюда по своей воле? Мне было хорошо и в Нумадзу… Это все господин… – О-Суми заплакала, закрывая лицо руками. – Назвать меня лисицей… Если я такая плохая, я тотчас же уеду. Сию же минуту уеду домой! Господин, слышите – я возвращаюсь в Нумадзу, позвольте мне тотчас же уехать. Аки, ступай к господину, ну, иди же…
– Что ты, что ты, О-Суми! Полно, перестань плакать, не плачь, говорят тебе! Да разве я тебя отпущу? Пусть себе говорят, что угодно, пока я жив, я с тобой не расстанусь! Эй, Камбэ, выражайся поосторожней, слышишь? И вообще, кто разрешил тебе пройти в кабинет? Если есть дело ко мне, мог бы подождать в библиотеке… Обращаешься с тобой ласково, так ты уже невесть что себе позволяешь…
По щеке Камбэ скатилась слеза. Ровесник покойного господина, он служил в юности пажом и был воспитан скорее как товарищ, нежели как слуга главы рода. Теперь, глядя на графа, лицо которого так живо напоминало ему черты его покойного господина, он невольно вспомнил старые времена.
– Господин, неужели даже мои слова не способны пробудить вас от сна? Я знаю, вокруг вас нет никого, кто мог бы наставить вас на ум, но должно же у вас сохраниться почтение хотя бы к поминальным дощечкам предков. Ваш управляющий, слуги – все, кого ни возьми, получают из ваших рук щедрое жалованье, пользуются обильными милостями, а каждый помышляет только о себе, каждый думает только о том, чтобы расхитить ваше достояние, урвать от вашего изобилия. Никто, никто не обратится к вам ни с единым словом увещевания! Господин, это означает, что дому вашему уже приходит конец! Нынче мне стукнуло семьдесят пять… Не сегодня-завтра наступит мои смертный час. Кто знает, быть может, я обращаюсь к вам сейчас в последний раз. Молю вас, на пороге смерти молю – немедленно отошлите О-Суми и верните госпожу из Нумадзу…
Граф зевнул и закрыл глаза. Бросив на него пристальный взгляд, Камбэ горько вздохнул, но, закусив губу, продолжал говорить с неослабевающим жаром.
– Господин, если вы не обуздаете свои страсти, знайте, в нынешний век тоже случаются семейные распри! …Семейная распря – так назывались в феодальной Японии распри из-за наследства во владетельных княжеских домах.
Вспомните о роде Сома, и вам станет ясно, что я имею в виду. Неужели вы не видите, что сами, собственными руками губите род Китагава!
Испугавшись громкого голоса Камбэ, заплакал маленький Иосиаки. Граф с недовольной миной некоторое время молча слушал старика, но, воспользовавшись появлением горничной, доложившей о визите некоего политического деятеля, замял разговор и вместе с О-Суми вышел из кабинета.
Глава IX
1
В последнее время член Общества нравственности виконтесса Сасакура оказалась вовлеченной в кипучую деятельность. Положение виконтессы в свете, ее веселый, живой характер быстро выдвинули ее из среды рядовых участниц Общества, и вскоре она стала чем-то вроде почетного члена его руководства. Приветливая и общительная, она не знала теперь ни минуты покоя. Вот и сегодня она возвращалась с собрания Общества только поздно вечером. У подъезда она встретила мужа, который тоже всего минуту назад подъехал к дому и выходил из коляски. Супруги вместе прошли в дом и, оба усталые донельзя, уселись в кресла.
Виконт был так высок ростом, что едва не касался головой дверной притолоки. Половина его до лица была скрыта густой бородой, и даже руки, на одной из которых блестело золотое кольцо с монограммой, были у него волосатые. Виконт происходил из северного феодального клана и, по шутливому замечанию одного из родственников, походил на медведя, которые водились в его гористых владениях. Глаза у него были узенькие, взгляд приветливый, лицо добродушное, располагавшее к себе. Виконт был ответственным членом правления одного из пятнадцати банков, а так как в прошлом он к тому же являлся главой небольшого феодального клана, то имел обширные связи в обществе. Обязанности свои виконт нес исправно, не рассматривая их только как синекуру, и поэтому на службе считался человеком весьма полезным.
Виконтесса сняла шляпку, украшенную белым пером, положила ее на круглый столик, поправила волосы на висках и, сделав глоток из поданной горничной чашки с чаем, взглянула на часы.
– Уже девятый час… Как ты поздно, однако… – обратилась она к мужу, – Киё и Тэруко, наверное, уже спят?
– Только сейчас изволили уснуть… – ответила горничная.
Дети ложились спать в восемь часов – таков был установленный порядок.
– Да и ты тоже сегодня запоздала… Я заезжал в Дворянское собрание, потому и задержался. А ты опять заседала в этом своем Обществе по улучшению… Забыл, что вы там улучшаете?..
– Да, я была там. А что в Дворянском собрании?
Много было народа?
– О да! Фудзисава держал пространную речь… Любит поговорить!..
– О чем же он говорил?
– Да знаешь, вечная его проповедь… Дворянство – оплот монархии, цвет нации… Ничто не должно марать чести дворянства… Недопустимо попусту заниматься политиканством – это, мол, противоречит воле императора, и все в таком роде…
– Вот как? А мы тоже приняли резолюцию – указать Фудзисава на недостойное поведение.
– Кому, Фудзисава? Ну нет, это немыслимо… Скорее вся Япония перевернется, чем Фудзисава и Китагава встанут на путь добродетели!
– Какие глупости! Что ж, по-твоему, решить, что они неисправимы, и вовсе оставить их в покое? Тогда их бесчинствам конца не будет… Сейчас я переоденусь… – эти последние слова относились к горничной, предложившей графине сменить туалет. – И что же, Китагава-сан тоже был там?
– Да, разумеется. Слушал речь Фудзисава с довольно-таки кислой миной. Ведь Китагава известен своей возней с разными политическими партиями…
– Право, пусть уж лучше возится с политикой, чем терзает жену.
– А Фудзисава – каков дипломат! Спрашивал у Китагава, как поживает Садако-сан, когда она вернется из Нумадзу и так далее. У Китагава был очень недовольный вид.
– Нет, честное слово, откуда у мужчин столько деспотизма?
– Ну, ну, пожалуйста, без обобщений. Я ведь как-никак тоже мужчина.
– Ах, полно тебе шутить!
– Удивительное дело, когда встречаешь Китагава в обществе, он и собеседник неплохой и хоть не блещет умом, но человек, как все люди… Нет, определенно, это все вина женщин.
– Женщины тут ни при чем. Беда в том, что мужчины ведут себя не так, как надо.
– Ты женщина, потому так и судишь. А спроси мужчин, и каждый скажет, что все шло бы, как надо, не будь этих вечных женских капризов.
– Ну, значит, обиды взаимны. Но с таким, как Китагава, право же нет никакой возможности поладить.
– Подумать только, как странно все получается на свете! Ты, у которой такой смирный покладистый муж… Киё, ты что смеешься?.. Ты становишься членом Общества по улучшению каких-то там нравов, а такая женщина, как Садако-сан, до самой смерти готовая все сносить молча, выходит замуж за Китагава. Честное слово, все шиворот-навыворот…
– Вот потому я и говорила недавно Садако-сан – терпению тоже должен быть предел…
– Ах, вот что? Бунт с поварешками? Чудесно! Ай да научила!
– Полно тебе насмехаться! В наше время уже никак невозможно предъявлять только к женщинам требование покорности и постоянной любезности. Сам посуди – к чему приводит такое терпение, как у Садако-сан? Она страдает, молчит, а Китагава только этого и нужно, удержу нет его самодурству.
– Да, странный тип этот Китагава! И что только он нашел в этой женщине, как ее там, О-Суми, что ли… Ей-богу, он не в своем уме! Если хочешь, это своего рода помешательство. Но теперь его уже не остановишь, пока он сам не дойдет до предельной черты…
– До предельной черты? Что ты имеешь в виду?
– Гм, как бы это тебе объяснить… Я думаю, конец может быть только такой – одно из двух: либо могила, либо сумасшедший дом.
– Знаешь, я думаю, единственное средство подействовать на него – это созвать семейный совет и серьезно его предостеречь.
– Семейный совет? Вздор! Ведь он не ребенок, не слабоумный… Да разве семейный совет заставит его прекратить безобразия? И потом, кто же возьмет на себя миссию судьи? Все одного с ним поля ягоды. Разве что я один имею на это моральное право. Я уже пытался усовестить его бессчетное количество раз, да все напрасно. Все мои речи – что об стенку горох. Если ставить вопрос еще резче, тогда остается только разорвать с ним всякие отношения. И потом, знаешь, когда встречаешься с ним, как-то язык не поворачивается говорить резко… Просто не верится, чтобы этот самый человек был способен на такие возмутительные поступки…
– Это всегда так – именно те, кто так мил и любезен в свете, способны на самую отъявленную жестокость у себя дома…
– Что ж, по-твоему, такие, как я, и на людях веселые и дома смиренные – нарушение общего правила? – засмеялся виконт.
– Нет, честное слово, женщину, которой судьба дала такого мужа, можно только пожалеть! Если в будущем месяце я соберусь в Оисо, непременно заеду в Нумадзу, проведаю, как она там живет, бедняжка. Она такая сдержанная, что и в письме не напишет обо всем откровенно, но можно себе представить, как ей тяжело! Да и Митико мне тоже жаль от души. Тэруко рассказывает, что в последнее время она заметно похудела… Я бы охотно взяла ее к нам, да разве можно против воли отца? А девочка хоть и не жалуется, но тоже безусловно страдает – от нее ведь жалобы не услышишь, такая упрямая, с характером… Они теперь даже в гости ее к нам не пускают… Как-то она поживает? Завтра я все же непременно попытаюсь наведаться к ним. Садако-сан тоже просит меня об этом в каждом письме – единственное, о чем она просит, бедная… Но мы, однако, заболтались… Переоденься… Я тоже пойду сниму это платье… – виконтесса встала.
В эту минуту в комнату с несколько обеспокоенным видом вошла горничная.
– Госпожа! Госпожа!
– Что такое?
– Приехал человек от господ Китагава… Спрашивает, нет ли у нас Митико-сан…
– Митико? Что это значит? – виконт, хотевший уже было выйти из комнаты, остановился. – Что там случилось с Митико?
– Да вот, понимаешь, оказывается, Митико исчезла… А кто приехал от Китагава?
– Кажется, это их управляющий Мацубара-сан, госпожа.
– Проведи его сюда! – виконт снова уселся в кресло.
Вскоре в комнату вошел очень полный и очень взволнованный человек лет пятидесяти. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы определить, что жира в нем гораздо больше, нежели ума.
– Покорнейше прошу простить за беспокойство в такой поздний час… Это поистине дерзость с моей стороны… Мне только что сказали… Горничная говорит, будто барышня Митико не изволит находиться у вас в доме…
– Да, Митико уже давно у нас не бывала. Мы были бы очень рады, если бы она приехала погостить хоть ненадолго… А в чем дело?
– Так, значит, ее действительно у вас нет? Вот беда-то… – Мацубара с озадаченным видом склонил голову набок и вздохнул.
– Да что случилось? – встревоженно повторил виконт.
– Видите ли… э-э… как бы это сказать… Откровенно говоря, господин наказал ее немного чересчур строго… Что? нет, нет, сегодня, так, в обед, примерно… Вот беда, скажи на милость…
– Когда же она исчезла? – виконтесса тревожилась все сильнее…
– Э-э… как бы это сказать… Вечером вдруг хватились, а Митико-сан нигде нет… Как вы изволили?.. Нет, ничего особенного никто за ней не заметил…
– Значит, до вечера она была дома, это точно? И никто не заметил, как она вышла? А дома хорошенько искали?
– Конечно, конечно, дома все обыскали, все как есть… Да и по соседству тоже… э-э… все осмотрели. Сам господин ведь тоже только недавно вернулся… Ну и послал меня к вам… Вдруг, мол, она случайно у вас…
– Нет, у нас она уже давно не была…
– Может быть, мол, она у вас, так, из-за минутной размолвки… Наказывал-то, как ни говорите, родной отец… Так вы уж, пожалуйста, отпустите ее домой. Я надеюсь, господа поймут…
– Что ты мелешь! Мити-сан здесь нет!
– Мити здесь нет. В доме Сасакура тебе лгать не станут. Знаете что, виконт, я поеду туда, узнаю все сама. Ведь если с девочкой что-нибудь случится, мне оправдания не будет перед Садако-сан…
– Да, конечно, поезжай… Лучше поезжай ты, а то я, пожалуй, наговорю там лишнего… Киё! Скажи Масакити, уж пусть не взыщет – сейчас же пусть опять запрягает и отвезет виконтессу на улицу Хорикава – дело очень срочное.
– Так, значит, Мити-сан действительно у вас не была? Вот незадача!.. Тогда разрешите откланяться… Покорно прошу простить за беспокойство…
– Да, да, ступай, пожалуйста, поскорее, без всяких церемоний… Да смотрите там хорошенько, как бы кто из других барышень тоже не потерялся… Ах, какое не счастье! Если бы Садако-сан узнала об этом, что бы с ней было! Ах, только бы девочка оказалась цела и невредима!
И не успев даже толком собраться, виконтесса помчалась в экипаже к особняку Китагава на улицу Хорикава.
2
В то самое время, когда экипаж виконтессы выезжал из ворот особняка Сасакура в квартале Аояма, Митико поднималась по каменным ступенькам вокзала в Симбаси. Она решила бежать к матери в Нумадзу и, воспользовавшись наступлением сумерек, незаметно выскользнула из дома.
После расправы с Митико граф-отец принимал гостя – деятеля некоей политической партии, а затем, поскольку до сбора в Дворянском собрании еще оставалось время, отправился кататься вместе с О-Суми и младшими девочками. Митико осталась одна, запершись в своей комнате. Не дотронувшись ни до обеда, ни до ужина, она сидела над раскрытым учебником, погруженная а свои думы.
Слезы у нее давно высохли – Митико считала зазорным плакать перед слугами. Спина, исполосованная плетью, мучительно ныла, кисть руки, поврежденная жестоким пинком ноги, болела так, словно кость была сломана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Лицо Камбэ стало еще мрачнее.
– Вот потому я и говорю, что все это наваждение. Негодяйка! Да в старое время с такими кончали одним взмахом меча…
Под суровым взглядом Камбэ О-Суми переменилась в лице.
– Господин, если вы не проявите твердости, род ваш погибнет! – еще более гневно произнес Камбэ.
– Разве я приехала сюда по своей воле? Мне было хорошо и в Нумадзу… Это все господин… – О-Суми заплакала, закрывая лицо руками. – Назвать меня лисицей… Если я такая плохая, я тотчас же уеду. Сию же минуту уеду домой! Господин, слышите – я возвращаюсь в Нумадзу, позвольте мне тотчас же уехать. Аки, ступай к господину, ну, иди же…
– Что ты, что ты, О-Суми! Полно, перестань плакать, не плачь, говорят тебе! Да разве я тебя отпущу? Пусть себе говорят, что угодно, пока я жив, я с тобой не расстанусь! Эй, Камбэ, выражайся поосторожней, слышишь? И вообще, кто разрешил тебе пройти в кабинет? Если есть дело ко мне, мог бы подождать в библиотеке… Обращаешься с тобой ласково, так ты уже невесть что себе позволяешь…
По щеке Камбэ скатилась слеза. Ровесник покойного господина, он служил в юности пажом и был воспитан скорее как товарищ, нежели как слуга главы рода. Теперь, глядя на графа, лицо которого так живо напоминало ему черты его покойного господина, он невольно вспомнил старые времена.
– Господин, неужели даже мои слова не способны пробудить вас от сна? Я знаю, вокруг вас нет никого, кто мог бы наставить вас на ум, но должно же у вас сохраниться почтение хотя бы к поминальным дощечкам предков. Ваш управляющий, слуги – все, кого ни возьми, получают из ваших рук щедрое жалованье, пользуются обильными милостями, а каждый помышляет только о себе, каждый думает только о том, чтобы расхитить ваше достояние, урвать от вашего изобилия. Никто, никто не обратится к вам ни с единым словом увещевания! Господин, это означает, что дому вашему уже приходит конец! Нынче мне стукнуло семьдесят пять… Не сегодня-завтра наступит мои смертный час. Кто знает, быть может, я обращаюсь к вам сейчас в последний раз. Молю вас, на пороге смерти молю – немедленно отошлите О-Суми и верните госпожу из Нумадзу…
Граф зевнул и закрыл глаза. Бросив на него пристальный взгляд, Камбэ горько вздохнул, но, закусив губу, продолжал говорить с неослабевающим жаром.
– Господин, если вы не обуздаете свои страсти, знайте, в нынешний век тоже случаются семейные распри! …Семейная распря – так назывались в феодальной Японии распри из-за наследства во владетельных княжеских домах.
Вспомните о роде Сома, и вам станет ясно, что я имею в виду. Неужели вы не видите, что сами, собственными руками губите род Китагава!
Испугавшись громкого голоса Камбэ, заплакал маленький Иосиаки. Граф с недовольной миной некоторое время молча слушал старика, но, воспользовавшись появлением горничной, доложившей о визите некоего политического деятеля, замял разговор и вместе с О-Суми вышел из кабинета.
Глава IX
1
В последнее время член Общества нравственности виконтесса Сасакура оказалась вовлеченной в кипучую деятельность. Положение виконтессы в свете, ее веселый, живой характер быстро выдвинули ее из среды рядовых участниц Общества, и вскоре она стала чем-то вроде почетного члена его руководства. Приветливая и общительная, она не знала теперь ни минуты покоя. Вот и сегодня она возвращалась с собрания Общества только поздно вечером. У подъезда она встретила мужа, который тоже всего минуту назад подъехал к дому и выходил из коляски. Супруги вместе прошли в дом и, оба усталые донельзя, уселись в кресла.
Виконт был так высок ростом, что едва не касался головой дверной притолоки. Половина его до лица была скрыта густой бородой, и даже руки, на одной из которых блестело золотое кольцо с монограммой, были у него волосатые. Виконт происходил из северного феодального клана и, по шутливому замечанию одного из родственников, походил на медведя, которые водились в его гористых владениях. Глаза у него были узенькие, взгляд приветливый, лицо добродушное, располагавшее к себе. Виконт был ответственным членом правления одного из пятнадцати банков, а так как в прошлом он к тому же являлся главой небольшого феодального клана, то имел обширные связи в обществе. Обязанности свои виконт нес исправно, не рассматривая их только как синекуру, и поэтому на службе считался человеком весьма полезным.
Виконтесса сняла шляпку, украшенную белым пером, положила ее на круглый столик, поправила волосы на висках и, сделав глоток из поданной горничной чашки с чаем, взглянула на часы.
– Уже девятый час… Как ты поздно, однако… – обратилась она к мужу, – Киё и Тэруко, наверное, уже спят?
– Только сейчас изволили уснуть… – ответила горничная.
Дети ложились спать в восемь часов – таков был установленный порядок.
– Да и ты тоже сегодня запоздала… Я заезжал в Дворянское собрание, потому и задержался. А ты опять заседала в этом своем Обществе по улучшению… Забыл, что вы там улучшаете?..
– Да, я была там. А что в Дворянском собрании?
Много было народа?
– О да! Фудзисава держал пространную речь… Любит поговорить!..
– О чем же он говорил?
– Да знаешь, вечная его проповедь… Дворянство – оплот монархии, цвет нации… Ничто не должно марать чести дворянства… Недопустимо попусту заниматься политиканством – это, мол, противоречит воле императора, и все в таком роде…
– Вот как? А мы тоже приняли резолюцию – указать Фудзисава на недостойное поведение.
– Кому, Фудзисава? Ну нет, это немыслимо… Скорее вся Япония перевернется, чем Фудзисава и Китагава встанут на путь добродетели!
– Какие глупости! Что ж, по-твоему, решить, что они неисправимы, и вовсе оставить их в покое? Тогда их бесчинствам конца не будет… Сейчас я переоденусь… – эти последние слова относились к горничной, предложившей графине сменить туалет. – И что же, Китагава-сан тоже был там?
– Да, разумеется. Слушал речь Фудзисава с довольно-таки кислой миной. Ведь Китагава известен своей возней с разными политическими партиями…
– Право, пусть уж лучше возится с политикой, чем терзает жену.
– А Фудзисава – каков дипломат! Спрашивал у Китагава, как поживает Садако-сан, когда она вернется из Нумадзу и так далее. У Китагава был очень недовольный вид.
– Нет, честное слово, откуда у мужчин столько деспотизма?
– Ну, ну, пожалуйста, без обобщений. Я ведь как-никак тоже мужчина.
– Ах, полно тебе шутить!
– Удивительное дело, когда встречаешь Китагава в обществе, он и собеседник неплохой и хоть не блещет умом, но человек, как все люди… Нет, определенно, это все вина женщин.
– Женщины тут ни при чем. Беда в том, что мужчины ведут себя не так, как надо.
– Ты женщина, потому так и судишь. А спроси мужчин, и каждый скажет, что все шло бы, как надо, не будь этих вечных женских капризов.
– Ну, значит, обиды взаимны. Но с таким, как Китагава, право же нет никакой возможности поладить.
– Подумать только, как странно все получается на свете! Ты, у которой такой смирный покладистый муж… Киё, ты что смеешься?.. Ты становишься членом Общества по улучшению каких-то там нравов, а такая женщина, как Садако-сан, до самой смерти готовая все сносить молча, выходит замуж за Китагава. Честное слово, все шиворот-навыворот…
– Вот потому я и говорила недавно Садако-сан – терпению тоже должен быть предел…
– Ах, вот что? Бунт с поварешками? Чудесно! Ай да научила!
– Полно тебе насмехаться! В наше время уже никак невозможно предъявлять только к женщинам требование покорности и постоянной любезности. Сам посуди – к чему приводит такое терпение, как у Садако-сан? Она страдает, молчит, а Китагава только этого и нужно, удержу нет его самодурству.
– Да, странный тип этот Китагава! И что только он нашел в этой женщине, как ее там, О-Суми, что ли… Ей-богу, он не в своем уме! Если хочешь, это своего рода помешательство. Но теперь его уже не остановишь, пока он сам не дойдет до предельной черты…
– До предельной черты? Что ты имеешь в виду?
– Гм, как бы это тебе объяснить… Я думаю, конец может быть только такой – одно из двух: либо могила, либо сумасшедший дом.
– Знаешь, я думаю, единственное средство подействовать на него – это созвать семейный совет и серьезно его предостеречь.
– Семейный совет? Вздор! Ведь он не ребенок, не слабоумный… Да разве семейный совет заставит его прекратить безобразия? И потом, кто же возьмет на себя миссию судьи? Все одного с ним поля ягоды. Разве что я один имею на это моральное право. Я уже пытался усовестить его бессчетное количество раз, да все напрасно. Все мои речи – что об стенку горох. Если ставить вопрос еще резче, тогда остается только разорвать с ним всякие отношения. И потом, знаешь, когда встречаешься с ним, как-то язык не поворачивается говорить резко… Просто не верится, чтобы этот самый человек был способен на такие возмутительные поступки…
– Это всегда так – именно те, кто так мил и любезен в свете, способны на самую отъявленную жестокость у себя дома…
– Что ж, по-твоему, такие, как я, и на людях веселые и дома смиренные – нарушение общего правила? – засмеялся виконт.
– Нет, честное слово, женщину, которой судьба дала такого мужа, можно только пожалеть! Если в будущем месяце я соберусь в Оисо, непременно заеду в Нумадзу, проведаю, как она там живет, бедняжка. Она такая сдержанная, что и в письме не напишет обо всем откровенно, но можно себе представить, как ей тяжело! Да и Митико мне тоже жаль от души. Тэруко рассказывает, что в последнее время она заметно похудела… Я бы охотно взяла ее к нам, да разве можно против воли отца? А девочка хоть и не жалуется, но тоже безусловно страдает – от нее ведь жалобы не услышишь, такая упрямая, с характером… Они теперь даже в гости ее к нам не пускают… Как-то она поживает? Завтра я все же непременно попытаюсь наведаться к ним. Садако-сан тоже просит меня об этом в каждом письме – единственное, о чем она просит, бедная… Но мы, однако, заболтались… Переоденься… Я тоже пойду сниму это платье… – виконтесса встала.
В эту минуту в комнату с несколько обеспокоенным видом вошла горничная.
– Госпожа! Госпожа!
– Что такое?
– Приехал человек от господ Китагава… Спрашивает, нет ли у нас Митико-сан…
– Митико? Что это значит? – виконт, хотевший уже было выйти из комнаты, остановился. – Что там случилось с Митико?
– Да вот, понимаешь, оказывается, Митико исчезла… А кто приехал от Китагава?
– Кажется, это их управляющий Мацубара-сан, госпожа.
– Проведи его сюда! – виконт снова уселся в кресло.
Вскоре в комнату вошел очень полный и очень взволнованный человек лет пятидесяти. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы определить, что жира в нем гораздо больше, нежели ума.
– Покорнейше прошу простить за беспокойство в такой поздний час… Это поистине дерзость с моей стороны… Мне только что сказали… Горничная говорит, будто барышня Митико не изволит находиться у вас в доме…
– Да, Митико уже давно у нас не бывала. Мы были бы очень рады, если бы она приехала погостить хоть ненадолго… А в чем дело?
– Так, значит, ее действительно у вас нет? Вот беда-то… – Мацубара с озадаченным видом склонил голову набок и вздохнул.
– Да что случилось? – встревоженно повторил виконт.
– Видите ли… э-э… как бы это сказать… Откровенно говоря, господин наказал ее немного чересчур строго… Что? нет, нет, сегодня, так, в обед, примерно… Вот беда, скажи на милость…
– Когда же она исчезла? – виконтесса тревожилась все сильнее…
– Э-э… как бы это сказать… Вечером вдруг хватились, а Митико-сан нигде нет… Как вы изволили?.. Нет, ничего особенного никто за ней не заметил…
– Значит, до вечера она была дома, это точно? И никто не заметил, как она вышла? А дома хорошенько искали?
– Конечно, конечно, дома все обыскали, все как есть… Да и по соседству тоже… э-э… все осмотрели. Сам господин ведь тоже только недавно вернулся… Ну и послал меня к вам… Вдруг, мол, она случайно у вас…
– Нет, у нас она уже давно не была…
– Может быть, мол, она у вас, так, из-за минутной размолвки… Наказывал-то, как ни говорите, родной отец… Так вы уж, пожалуйста, отпустите ее домой. Я надеюсь, господа поймут…
– Что ты мелешь! Мити-сан здесь нет!
– Мити здесь нет. В доме Сасакура тебе лгать не станут. Знаете что, виконт, я поеду туда, узнаю все сама. Ведь если с девочкой что-нибудь случится, мне оправдания не будет перед Садако-сан…
– Да, конечно, поезжай… Лучше поезжай ты, а то я, пожалуй, наговорю там лишнего… Киё! Скажи Масакити, уж пусть не взыщет – сейчас же пусть опять запрягает и отвезет виконтессу на улицу Хорикава – дело очень срочное.
– Так, значит, Мити-сан действительно у вас не была? Вот незадача!.. Тогда разрешите откланяться… Покорно прошу простить за беспокойство…
– Да, да, ступай, пожалуйста, поскорее, без всяких церемоний… Да смотрите там хорошенько, как бы кто из других барышень тоже не потерялся… Ах, какое не счастье! Если бы Садако-сан узнала об этом, что бы с ней было! Ах, только бы девочка оказалась цела и невредима!
И не успев даже толком собраться, виконтесса помчалась в экипаже к особняку Китагава на улицу Хорикава.
2
В то самое время, когда экипаж виконтессы выезжал из ворот особняка Сасакура в квартале Аояма, Митико поднималась по каменным ступенькам вокзала в Симбаси. Она решила бежать к матери в Нумадзу и, воспользовавшись наступлением сумерек, незаметно выскользнула из дома.
После расправы с Митико граф-отец принимал гостя – деятеля некоей политической партии, а затем, поскольку до сбора в Дворянском собрании еще оставалось время, отправился кататься вместе с О-Суми и младшими девочками. Митико осталась одна, запершись в своей комнате. Не дотронувшись ни до обеда, ни до ужина, она сидела над раскрытым учебником, погруженная а свои думы.
Слезы у нее давно высохли – Митико считала зазорным плакать перед слугами. Спина, исполосованная плетью, мучительно ныла, кисть руки, поврежденная жестоким пинком ноги, болела так, словно кость была сломана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43