Прекрасная весенняя ночь, жаркая пьянящая атмосфера нарядного зала, веселая, бравурная музыка, очаровательные, как цветки, девушки, от платьев которых веяло ароматом духов «Белая роза»… Многие из них привыкли к балам и держались вполне непринужденно: в ручках, украшенных драгоценными камнями, они держали шляпы и, протягивая их гостям, лепетали бойкой скороговоркой:
– Прошу вас, еще немножко… Жертвуйте еще, господа…
На мужчин это действовало безотказно. Первым бросил деньги граф Фудзисава. За ним потянулись иностранные послы, не успевшие даже сообразить, что может настать день, когда их взносы превратятся в залпы по кораблям их же держав; бросали деньги и прижимистые крупные дельцы, не успевшие даже посетовать на то, что после пожертвований и покупки билета на концерт у них умудряются вымогать еще и еще… Мелькали кредитные билеты, со звоном падали золотые и серебряные монеты, а в ответ слышалось:
– Жертвуйте, жертвуйте, господа… Можно и эти часы, пожалуйста…
– Благодарю вас…
– Приходите же к нам в гости…
Тем временем старик с досадой наблюдал за оживлением, поднявшимся в зале, и вдруг почувствовал, что кто-то остановился возле него. Оглянувшись, он увидел хорошенькую девочку лет двенадцати-тринадцати, протягивавшую ему шляпу.
Она стояла без улыбки, без тени смущения на серьезном строгом личике, – не девочка, а настоящая маленькая леди в старинном кимоно лилового цвета, незаметно переходившего в более светлый тон у подола, с длинными рукавами, украшенными узором, который изображал лепестки цветов и струи воды; высоко на груди был аккуратно и чинно повязан широкий вышитый парчовый пояс, уложенный сзади сложным бантом. Сквозь черную как смоль челку, просвечивал белоснежный лоб, детская прическа «тигова» «Тигова» – старинная прическа девочек в дворянских семьях.

скреплена большой серебряной шпилькой в виде летящего журавля. Личико у нее было немного продолговатое, с прямым носом, белое, почти прозрачное и лишь слегка нарумяненное, маленькие подкрашенные губки сжаты в прямую линию, а черные ясные глаза под густыми, почти мужскими бровями без малейшей робости в упор смотрели на старика.
Так они глядели друг на друга – маленькая леди на старика, а старик – на маленькую леди, затем рука старика опустилась в карман, извлекла оттуда старенький суконный бумажник, и несколько медных монет со стуком упали в шляпу. Накрашенные губки чуть приоткрылись, показав прелестные, белые, как молоко, зубы, и маленькая леди, поклонившись, отошла прочь.
– Девочка, девочка! – торопливо окликнул ее сидевший рядом со стариком господин в хаори и в хакама. Маленькая леди остановилась и оглянулась через плечо. – Позвольте и мне пожертвовать!
Хаори и хакама размахивали билетом в пять иен. Смерив его пренебрежительным взглядом, маленькая леди, ни слова не ответив, молча прошла вперед.
– Какая гордячка! Впрочем, внешность исключительная… Стоит подождать… этак лет пять… – послышался позади чей-то шепот.
– Дочка – в мать… – развязно откликнулся другой голос.
– Чья она?
– Э нет, благодарю покорно, от роли свата отказываюсь…
– Глупец! Я спрашиваю, чья она дочь?
– Однако ты, кажется, не на шутку заинтересовался… Это, друг мой, Китагава.
– Китагава?! Дочь графа Китагава?.. Этого известного волокиты? Ну, если со временем окажется, что дочка пошла в отца, тогда, брат, пропали все мужчины…
– Может быть, следовало бы поручить ее воспитание такому праведнику, как ты?.. Ой, нет, вряд ли из этого вышло бы что-нибудь хорошее… – говоривший рассмеялся.
Между тем девицы, по-видимому, закончили обход, не оставив без внимания ни одного уголка. Императорские высочества проследовали в комнату отдыха. За ними, словно по команде, встала вся толпа и, как рухнувшая на берег волна уходит в сотни и тысячи ямок и расщелин в прибрежном песке и в камнях, разошлась по курительным, балконам, комнатам для дам, коридорам, разом наполнив все эти помещения говором и гулом.

3

Луна поднялась высоко, наступил час, когда засыпают цветы. Нетерпеливо ржут лошади, сонно зевают заждавшиеся господ кучера и рикши, а в собрании, где никому и в голову не пришло бы тревожиться о таких пустяках, веселье в самом разгаре. Чем заняты высокие гости, удалившиеся в особые покои, не видно, так как двери, ведущие туда, закрыты. Другие гости расположились на балконе. Граф Осада держит в руке чашку с кофе и, завывая волком, декламирует стихи собственного сочинения. Его слушатели ухмыляются. Некий простодушный губернатор думает о том, как хорошо было бы продемонстрировать свою близость к его сиятельству, этому прохвосту, члену префектуральной управы: «А то он, негодяй, ни во что меня не ставит». Несколько поодаль знаток лошадей толкует сановнику о породах и мастях, а тот, зная о лошадях только то, что им положено иметь четыре ноги, усиленно поддакивает.
Рядом с ними, вцепившись в новоявленного японского Вандербильда, какой-то титулованный скупщик антикварных подделок умоляет во что бы то ни стало уступить ему «ту картину Сэссю, Сэссю (иначе Тоё Ода, 1420–1506) – знаменитый японский художник, один из основателей национальной японской школы живописи.

о которой мы недавно говорили». В коридоре пробравшийся в клуб газетный репортер пристает к юному сотруднику министерства иностранных дед:
– Значит, это произойдет через месяц, да? Скажи те же!
– Неудобно, если эти сведения станут известны широкой публике. Прошу вас не разглашать их…
И государственная тайна выбалтывается. В углу несколько молодых людей, с цветками вишни, с программами в руках и с карандашами в нагрудных карманах, недовольно ворчат: «Почему распорядителями назначили только мужчин? Где же справедливость?»
В галерее, где находится дамская комната, расположились дамы. На груди у многих значки членов комиссии по устройству вечера, но все хлопоты, связанные с их обязанностями, они возложили на представителей сильного пола. «Да, нужно уметь носить вечерние туалеты в обществе иностранцев…», – сокрушенно вздыхает одна. На днях жена посла такого-то удостоила ее комплимента по поводу ее манеры одеваться, и это обстоятельство позволяет ей считать себя авторитетом в области европейских мод. Другая, забыв о том, как несколько часов назад, садясь в экипаж, отхлестала по щекам горничную за недостаточно низкий поклон, говорит:
– Не выношу бывших даймё Даймё – так в Японии называли крупных феодалов.

и аристократию… Это высокомерие, эта манера корчить из себя больших господ… Нет, теперь не прежние времена…
При этом она люто ненавидит гордо восседающую посередине комнаты княгиню с торчащими зубами и великолепной бриллиантовой брошью, горящей у воротника.
– А вы уже выбрали себе костюм для маскарада? – спрашивает у входа в дамскую комнату молодая особа в сиреневом платье, обращаясь к такой же молодой особе в розовом.
– Я хочу одеться Офелией… Распущенные волосы, цветы в волосах…
– Это будет чудесно… – в душе сиреневое платье убеждено, что этим рыжим патлам не помогут никакие цветы.
– Право, я так занята, так занята… Двадцатого маскарад, послезавтра английская драма… Я никак не запомню монолог Розалинды…
– А кто играет Орландо? Ах, Канаи-сан из университета, тот, с нависшими веками, похожий немножко на Син-Кома? Не забудьте же пригласить меня!
– Удивляюсь, почему сегодня в программе нет Син-Кома? Любоваться лысиной Отохая – не большое удовольствие!
– Я слышала, Фукускэ будет исполнять роль Ёсицунэ Ёсицунэ – Ёсицунэ Минамото (1159–1189) младший брат первого в истории Японии сегуна Ёритомо Минамото. Его многочисленные боевые подвиги и трагическая судьба (Ёсицунэ покончил жизнь самоубийством, спасаясь от преследований со стороны старшего брата, ревновавшего к популярности Ёсицунэ в войсках и видевшего в нем опасного соперника) послужили сюжетом для множества легенд и сказаний, в которых Ёсицунэ изображается идеальным рыцарем, храбрым и гуманным.

в пьесе «Пропуск через заставу» «Пропуск через заставу» – название широко популярной пьесы классического театра «Кабуки». Героем пьесы является храбрый воин Ёсицунэ и его верный оруженосец Бэнкэй. Эта пьеса сохранилась в репертуаре национального классического театра «Кабуки» вплоть до настоящего времени.

во время предстоящего визита государя на виллу Киносита… – вмешивается в разговор подошедшее золотистое платье.
– Правда?
– Мне говорил Сугимото-сан.
– В самом деле? Ну, значит, хлопот опять прибавится… И отчего это времени так в обрез, право! Вчера бал, сегодня концерт… Ведь только надевать и снимать эти европейские платья и то утомительно. В последнее время мне все снятся танцы. Просыпаюсь, а ноги все еще дергаются… Честное слово, это уже настоящая «танцевальная болезнь». Я измучилась… – узкие, как серп молодого месяца, брови – предмет гордости розового платья – слегка хмурятся.
– Но ведь этим мы тоже способствуем пересмотру договоров… Одеваться по-европейски, танцевать – это наш долг…
– О, какая патриотка!
– Вовсе нет, ведь я же не Китадзима-сан! А эта госпожа Китадзима, хотя и умеет так прекрасно писать и говорить умные речи, но на самом деле она, право же, невыносима… Вот и недавно…
Две головы склоняются поближе, к самым губам розового платья.
– Не может быть! Неужели это правда? -
– Правда, конечно! Мне говорила служанка…
– И про графа Фудзисава – правда?
– 'tis quiet possible…
– А графиня Китагава? Правду говорят, будто она и граф Фудзисава?..
– Выдумки!
– Да, но я сама слышала, как минуту назад граф Фудзисава сказал Митико – этой, видели, такой молчаливой девочке… Все говорят, что из нее вырастет красавица, но я терпеть не могу таких надутых, серьезных детей…
– Так что же граф Фудзисава сказал Митико?
– Что?.. А-а, он сказал: «Мама не приедет сегодня? Кланяйся ей от меня».
– Что вы тут толкуете о графе Фудзисава?
Перед испуганно обернувшимися девицами внезапно появилось толстое лицо госпожи Китадзима. Розовое платье смутилось особенно сильно, залилось краской и забормотало что-то.
– Сейчас будет выступать Комароцци. Ступайте в зал, нечего тут шушукаться.
– Да-да, мы сейчас…
Китадзима удалилась, и розовое платье, слегка передернув плечами, предерзко высунуло ей вслед язык.
– Взгляните-ка!
Сиреневое платье кивком указало подругам на старика, угрюмо проходившего через комнату со скрещенными на груди руками, похожего на странную комету, случайно залетевшую в солнечную систему.
– Настоящий король Лир, правда?
– Или Тимон…
Старик вышел в вестибюль к подъезду.

4

Как побывавший в Токио провинциал внезапно проникается отвращением к привычной деревенской пище и к привычным деревенским запахам своего дома и торопится переделать свое хозяйство на новый столичный лад, так и человек, вернувшийся из поездки по Европе, видит все на родине убогим и жалким. Граф Фудзисава немедленно пришел к выводу, что в эти дни, когда уже заложены основы конституционного правления и вот-вот должна, наконец, открыться первая сессия первого японского парламента, делом неотложной важности является введение новых обычаев и преобразование нравов. По его инициативе на этот счет дождем сыпались указы и распоряжения; пример же должны были показать высшие слои общества.
Выходец из захудалого рода, многие поколения которого унижались перед сильными мира сего, граф всегда нестерпимо завидовал немногим баловням судьбы – богатым аристократам, и в эти весенние апрельские дни почувствовал, наконец, что настало его время, время удовлетворения страстной жажды наживы и власти, унаследованной с кровью дедов и прадедов.
Теперь он мечтал ослепить иностранцев этим концертом, культурой одного случайного вечера и немедленно потребовать пересмотра договоров; Пересмотр договоров. – В первой половине XIX в. США и европейские державы – Англия, Франция и другие, пользуясь слабостью феодального правительства, навязали ему неравноправные торговые договора, направленные на экономическое порабощение Японии и превращение ее в колонию западного капитала.
После революции 1868 г. одной из главных внешнеполитических проблем, вставших перед новым правительством, была скорейшая ликвидация этих неравноправных договоров. Вопрос о пересмотре договоров являлся одним из главных пунктов, из-за которого правительство подвергалось яростным нападкам со стороны деятелей либерального движения «Дзию минкэн ундо», обвинявших правительство в медлительности и умышленном затягивании переговоров с западными державами по этому вопросу. На протяжении 70-х, 80-х, 90-х гг. эта проблема волновала умы в Японии и являлась одним из важных объектов внутриполитической борьбы между различными буржуазными партиями. Неравноправные договоры были ликвидированы лишь в конце XIX в.

показать единственную искусственно взращенную в теплице ветку сливы и заявить: видите, весна наступила, выполняйте же обещания, верните то, что забрали в долг. И хотя трудно было допустить, что иностранцы, обольщенные приветливым обращением, но ни на минуту не забывающие своих точно рассчитанных выгод, растают от комплиментов и попадутся на приманку, – но кто не рискует, тот и не выигрывает! Во всяком случае, граф считал, что теперь, накануне открытия парламента, с вопросом о пересмотре договоров необходимо покончить и что этот путь – единственный. Недаром в свое время господа Икс и Игрек беседовали с графом за рюмкой вина и чрезвычайно настойчиво уговаривали его прислушаться к просьбам деловых кругов. Один-единственный кивок графа Фудзисава, голова которого уподобилась молоту бога Дайкоку, приносящего богатство, создал тогда ему из ничего великолепный особняк в центре столицы.
Сегодня вечером, в клубе, граф уклонился от чести пребывать в обществе высочайших особ, готовых удостоить его своим вниманием, и расположился в дымной курительной комнате. Сидя в мягком кресле с сигарой в зубах, он находился в самом приятном расположении духа, чувствуя себя драконом, оседлавшим непокорные тучи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43