М-ль Гогота Бишлон зашарила под юбками в поисках за жиденьким кошельком, который доверила ей при отъезде г-жа маркиза де Морамбер; слушая речь атамана она дрожала всем телом перед господами разбойниками, между тем как м-ль де Фреваль при виде их не проявляла ни малейшего волнения. Она спокойно рассматривала человека, командовавшего ими, который готов уже был швырнуть полученное им подаяние в руки одного из бандитов, как вдруг этот бандит круто повернулся и повалился ничком наземь, сраженный пулею, и в тот же момент мушкетная стрельба перемешалась со стуком копыт, бряцаньем сабель и криками, среди которых можно было различить: «драгуны, драгуны».
Вокруг кареты завязалась очень горячая схватка. Дрались грудь с грудью. Разбойники, настигнутые отрядом драгун, защищались храбро. Королевская кавалерия пыталась использовать преимущества, проистекавшие от внезапности нападения, а также свое численное превосходство. Обе стороны яростно бросались в атаку. В карете, одно из стекол которой разбилось вдребезги, м-ль Гогота Бишлон лишилась чувств. М-ль де Фреваль, заботливо поддерживая ее, не упускала ничего из открывавшегося перед ней зрелища. Освещенные луной, которая снова показалась во всем своем блеске, группы сражающихся нападали друг на друга. Воздух был наполнен криками, руганью, стонами. Полупогасшие факелы дымились на земле. Иногда раздавалось ржанье лошади, которая лишившись своего седока, натыкалась грудью на сражающихся, вставала на дыбы и гарцевала под деревьями. В течение всей этой свалки м-ль ле Фреваль не спускала глаз с атамана разбойников. Прислонясь к дереву и забаррикадировавшись трупом павшей лошади, он защищался против четырех или пяти драгун, которые наседали на него, и которых он держал на почтительном расстоянии точными движениями своей шпаги. Он потерял шляпу, и лицо его было прекрасно от ярости и отваги. Вдруг м-ль Де Фреваль увидела, что он нанес страшный удар шпагой одному из нападавших на него, одним прыжком вскочил в седло лошади, с которой только что сшиб седока, напугал лошадь другого своего противника, ранил третьего выстрелом из пистолета, перепрыгнул через ров, окаймлявший дорогу, и исчез в кустарнике. Увидя это, разбойники, стойко державшиеся до тех пор, прекратили сопротивление. Они пустились удирать кто куда может, и вскоре на поле битвы остались одни только мертвые и раненые, так как драгуны пустились в погоню за беглецами. Между тем офицер, командовавший отрядом, считая, что сражение выиграно, соскочил с лошади и направился к карете, где м-ль де Фреваль растирала виски м-ль Гоготы Бишлон, чтобы привести ее в чувство. Что касается кучера и форейтора, спрятавшихся под кузов кареты, то они вылезли оттуда лишь после тог, как поднялся на ноги г-н Аркнэн, не рискнувший сделать это во время стычки.
Тот же Аркнэн объяснил офицеру общественное положение путешественниц, на выручку которых так кстати подоспели королевские драгуны. Г-н Аркнэн, кроме того, похвалялся тем, что он первый пустил в ход пистолеты. Разве не его выстрел повлек за собой мушкетный огонь разбойников, и разве не эта стрельба послужила драгунам сигналом к вмешательству? Поздравляя их с тем, что они явились так своевременно, г-н Аркнэн не в меньшей степени поздравлял самого себя с тем, что послужил причиной их появления, радуясь не столько своему собственному избавлению, сколько избавлению особ слабого пола, сидевших в карете. Бог знает, чему подверглись бы эти женщины со стороны этих гнусных рож, какие грязные оскорбления пришлось бы им претерпеть от них! Ведь столько рассказывают о дерзких нападениях на большой дороге. М-ль Гогота Бишлон могла еще, пожалуй, дешево отделаться, посколько она, наверное, не является больше девственницей, но м-ль де Фреваль находится в совсем другом положении, и подобный ущерб мог бы иметь для нее самые при скорбные последствия. Что сказали бы г-жа маркиза де Морамбер и г-н барон де Вердло, если бы в дороге стряслось несчастье над молодой барышней, вверенной его, Аркнэна, попечению? Да и ему, Аркнэну, какую мину пришлось бы скорчить, если бы он доставил в замок одну только пустую карету, так как подчас случается, что господа разбойники не только обесчещивают девушек, но уводят их с собою пленницами в свои берлоги и вертепы, чтобы пользоваться ими для своего удовольствия и заставлять служить себе. А разве молодость м-ль де Фреваль не является приманкой для этих несчастных? Каким только опасностям не способны были подвергнуть ее прелести слабого тела и очаровательного личика! Это мнение, впрочем, всецело разделял также и офицер, который, слушая г-на Аркнэна, внимательно смотрел внутрь кареты. Луна в то время достигла полного блеска, и то, что он увидел при ее свете, являлось наиприятнейшим зрелищем, какое только можно вообразить. М-ль де Фреваль, по-видимому, не обнаруживала никакого беспокойства в опасной обстановке, в которой она только что находилась. Она казалась всецело погруженной в глубокую задумчивость, и производила такое впечатление, точно она витает где-то за тысячу лье от происходящего вокруг нее. Уши ее оставались глухими к словам, глаза явно не видели предметов, на которые смотрели, и все ее внимание было направлено на мысли, очень далекие от окружающего. Эта рассеянность м-ль де Фреваль позволяла офицеру разглядывать ее с почтительным восхищением. Разумеется, если бы он был разбойником, он не пренебрег бы такой свеженькой добычей, но он был дворянином, а не бродягой с большой дороги. Армейский офицер короля Людовика XV, лейтенант одного из его полков, он, как таковой, умеет быть галантным с барышнями, но в то же время он должен быть почтителен к тем, кто заслуживают почтения. М-ль де Фреваль принадлежала как раз к числу последних, свидетельством чему был интерес, проявляемый к ней г-жей маркизой де Морамбер и г-ном бароном де Вердло. Поэтому офицер обратился к ней с почтительной речью:
– Разрешите, сударыня, представиться вам: Жан-Филипп де Шазо, лейтенант королевских драгун, из роты Дурадура, и поздравить себя со случаем, позволившим мне быть вам полезным; но не свои почтительные чувства желал бы принести я к вашим ногам, я желал бы сложить у них голову вожака этих бандитов, которые осмелились потревожить ваш путь, и дерзость которых заслуживала бы примерного наказания. Увы, какое рвение мы ни прилагаем для их преследования и для очищения от них королевства, они наводняют его своими преступлениями! Да что я говорю? Их наглость растет с каждым днем и переходит все границы. Они не только без всякого зазрения совести очищают карманы путешественников, но, при случае, не останавливаются даже перед убийством. Наши провинции и наши города кишат ворами, карманниками, грабителями, мошенниками, контрабандистами. Вдобавок, они всюду находят каких-то таинственных потакателей и соучастников. Всюду они поддерживают полезные сношения, обеспечивающие им безнаказанность и поощряющие их постыдное ремесло. Вследствие этого они создают во многих местах настоящие шайки, умело организованные и возглавляемые отважными вожаками, разрушающими наши планы преследования либо при помощи стратегических хитростей, либо при помощи открытого вооруженного сопротивления, как это было сделано шайкой, только что счастливо рассеянной моими драгунами. Мы, впрочем, уже не первый раз схватываемся с этой шайкой. Я твердо надеюсь, что в один прекрасный день мы уничтожим ее начисто, и что нам удастся захватить в плен ее главаря. Это отчаянная голова, и он способен стать знаменитостью, если мы не примем против этого меры. Говорят, что он человек благородного происхождения и служил в армии, но на этот счет у нас нет достоверных сведений. Как бы там ни было, он храбрец. В то время, как его люди маскируются, чтобы их нельзя было узнать, он сражается с открытым лицом, и оно обладает той замечательной особенностью, что черты его каждый раз кажутся различными, как если бы этот черт имел в своем распоряжении природные маски и последовательно надевал бы их в силу какой-то исключительной привилегии, которой он обязан прозвищем «Столикий атаман». Но сейчас он обезврежен. Шайка его сильно потрепана в многочисленных стычках с королевскими войсками, и я не буду удивлен, если она окажется надолго парализованной после сегодняшнего дерзкого выступления. Так что это вы, сударыня, будете очаровательным поводом счастливой новости, которую я возвещу по нашем прибытии в Вернонс, до которого, для большей безопасности, я буду иметь честь эскортировать вас с частью моих ребят, тогда как другие останутся здесь, чтобы предать земле павших и оказать помощь раненым.
Во время этой речи, на которую м-ль де Фреваль ответила краткой благодарностью, кучер взобрался на козлы, а форейтор сел верхом на одну из лошадей eпряжки. Г-ну Аркнэну была дана лошадь одного из убитых в стычке драгун, и карета снова тронулась в путь Г-н де Шазо ехал верхом у дверцы кареты; но временами он наклонялся в надежде увидеть профиль м-ль де Фреваль, от которой он ожидал ответного взгляда, но не встречал его. М-ль де Фреваль снова погрузилась в рассеянность и задумчивость. Г-н де Шазо, видя, что от нее ничего не добьешься, намотал это себе на ус. Пожав плечами, он пришпорил лошадь и поехал во главе отряда, все время глядя в серебряное лицо месяца, которое прикрывалось иногда скользящею черною маскою легкой тучки.
II
Не принадлежа ни к очень древнему, ни к славному роду, г-н де Вердло, де Морамбер и де Шомюзи были все же очень почтенного происхождения. Во время произведенной в 1666 году Ревизии узурпаторов дворянского звания провинциальный интендант, г-н де Премартэн, которому королем было поручено произвести перепись благородных фамилий королевства и составить Гербовник после проверки документов, предъявленных претендентами, призвал дворянство Жана Ла Эрод, сьера де Вердло и де Шомюзи, законным. Многим лицам пришлось пострадать от строгостей г-на интенданта и не удалось добиться от него утверждения в их звании. Одни были исключены из списка вследствие недостойных дворянина занятий, другие благодаря недостаточности представленных ими доказательств. Некоторые были присуждены к штрафу за предъявление подложных или сомнительных документов. Жан Ла Эрод принадлежал к числу тех, кто могли бесспорно доказать свое благородное происхождение. При помощи доброкачественных и законных бумаг он доказал свое происхождение от Луи Ла Эрода, командира пятидесяти вооруженных людей отряда г-на маршала де Куржево, пожалованного дворянством в 1573 году за военные заслуги. С тех пор, и даже раньше, как об этом свидетельствовала жалованная грамота, Ла Эроды жили всегда благородно. Один из них путем женитьбы приобрел поместье Морамбер, маркизат, который сделался с тех пор титулом старшего члена семьи, между тем как второй удержал поместье Вердло, возведенное в баронию. Что касается третьего Ла Эрода, то он удовлетворился тем, чтобы его величали г-н де Шомюзи. В 1739 году эта тройная фамилия принадлежала троим братьям Ла Эрод: Жану Этьену, маркизу де Морамбер, Шарлю Жозефу, барону де Вердло, и Люку Франсуа де Шомюзи.
Жан Этьен, маркиз де Морамбер, родившийся в 1679 году, служил, – служил хотя и без блеска, но с честью. Впрочем, выражение «без блеска» не совсем правильно, ибо во время осады Доллингена он был довольно тяжело ранен осколком гранаты при атаке прикрытого пути, что не способствовало приобретению им особого вкуса к военной службе, и он обладал им ровно в такой степени, в какой это полагается для каждого человека знатного происхождения. Поэтому г-н де Морамбер воспользовался легкой хромотой, оставшейся у него после раны, чтобы бросить ремесло, при занятии которым подвигаешься вперед лишь ценою потери одной ноги, причем, того и гляди, что лишишься обеих. Но если г-н де Морамбер питал лишь весьма посредственную любовь к войне, зато он неумеренно любил жизнь и не пренебрегал ее приятностями. Между тем бивуачное существование не слишком благоприятствует доставлению их нам. Оно держит нас в зависимости от своих превратностей и взваливает на нас тяготы, которые по доброй воле мы не взяли бы на себя. Г-н де Морамбер решил, что с него довольно, и что пора предоставить другим испытать превратности военной карьеры.
Эти соображения не мешали г-ну де Морамбер держаться благородного образа мыслей и быть твердо преданным королю и государству. Он горячо желал их преуспеяния и почтения к ним от всей вселенной. Это почтение следовало обеспечивать дипломатическим искусством и, в случае надобности, силой оружия. Г-н де Морамбер в тем большей степени склонялся к мнению о спасительности этого последнего средства, что сам принял решение не прибегать больше к нему. Он очень любил рассуждать о завоевательных войнах, которые вынужден бывал предпринимать король, и выказывал крайне нетерпимое отношение ко всему, что считал упущением по службе его величеству государю. Послушать его, так наши армии должны непрерывно быть в походе. Г-н де Морамбер не только горячо желал королевству славы и могущества: он находил, кроме того, что в нем всегда было мало порядка и власти. Народ создан для повиновения, и никакие требования к нему нельзя считать чрезмерными. Он должен не только проливать кровь, но также жертвовать своим богатством, и не в праве отказываться от уплаты налагаемых на него податей. Хвастая своими познаниями в области финансов и политики, г-н де Морамбер был весьма плодовит по части проектов реформ. Он охотно излагал свои взгляды и мероприятия, необходимые для проведения их в жизнь, подробно рассуждал о них, обосновывал их доказательствами и цифрами, подкреплял солидными доводами, сообщал им широту и размах, заботясь в то же время об изгнании из них всякой химеричности.
Эти проекты составили ему репутацию человека умного. Считалось, что в его кабинете хранится множество записок, посвященных славе и благоденствию королевства. Он разрабатывал там планы войн и походов, намечал на картах движение войск, а равным образом составлял обширные проекты, касающиеся учреждений и законов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25