Рояль пепельно-зеленый, привинчен к стене, ножками не касается пола.«А как же играть?»«Лунными руками».И появляется весь в белом, синие глаза, похож на Блока, но губы тонко сжаты. Сел за рояль и не сводя с меня глаз, будто читая с моего лица ноты, начал играть, пальцы розовые.И еще четверо похожих, белые, они вышли из звуков и, сплетаясь, закружились. И я невольно верчусь с ними и чувствую, как весь я переменился: мое лицо перелистывается как ноты.И мы впятером, кружась, подымались над роялем к потолку, и не потолок, а над нами ночь.«Куда мы?»«На луну!» Чучело Моя комната в больнице для двоих. Я один. Кровать, столик и табуретка, а в головах чучело: тигр. Как живой стоит, не спускает с меня глаз – моя сиделка. За сиделку надо платить, а с тигром и так обойдется. И пыль не нужно смахивать, самораспыляется, и не курит.«Ваша Rue Boileau Rue Boileau – улица Буало.

, говорит Блок, ничуть не меньше 14 линии Васильевского Острова 14 линия Васильевского Острова – последний петербургский адрес Ремизова.

», и проходит в соседнюю комнату: там он собирается окончить свою пифагорейскую поэму: «Сам сказал». Поэма нигде не напечатана, и не войдет в полное собрание сочинений.Лицом к тигру, я продолжаю свою мысль о Пифагоре. Про Пифагора говорилось, что «пришел на землю не бог, не человек, а Пифагор». А основанная им «обезьянья палата» называлась «Союз пифагорейцев»: бесприкословное и упо е нное повиновение царю Асыке, учителю Пифагору: «Сам сказал» «пришел на землю не бог, не человек, а Пифагор»; А основанная им «обезьянья палата» называлась «Союз пифагорейцев»; ...царю Асыке, учителю Пифагору... – Темой сна является ироническое сопоставление мистико-философского Союза пифагорейцев, по преданию основанного полулегендарным греческим философом Пифагором, с придуманным Ремизовым шуточным «тайным обществом» Обезьянья Великая и Вольная палата, которое возглавлял «обезьяний царь Асыка».
«Сам сказал» – формула, принятая в Союзе пифагорейцев для обозначения абсолютного авторитета Пифагора.

.От Пифагора перехожу к «Слову», о тайне слова, Тигр внимательно следит за моими мыслями, по его глазам замечаю.«Слово возбуждает дух, от слова умиляется сердце и яснеет ум. Но тайнее тайны слова – тайна слуха к слову. Слово беззвучно, звучит только по чувству кто его произносит и по чувству того, к кому обращено: не любить – не слышать, любить услышать, даже больше чем будет сказано. В начале было слово, нет, в начале было чувство – расположение к слову: без твоего чувства никогда не прозвучит слово – оно и самое высокое и самое громкое и самое сокровенное останется безразличным знаком, а если перевести на литературу, «ничего не понимаем».Тигр качнулся, и лапы его пригнулись.«Оживает!» подумал я.И выхожу – «дверей не буду затворять, я сейчас!»Слякотно как осенью. Ветром наносило на тротуар желтые листья. Пустынно и тоскливо, как на выставке собак.Ни ветер, ни листья, живые человеческие губы, вздрагивая, мне внятно повторяли: «Буду я тоской томиться...» Тигр по-прежнему стоял в головах, но голова его была глубоко наклонена. И я хожу по комнате и чувствую, что и не глядя, он следит за мной.«От любимого человека, продолжаю свою мысль, слово звучит совсем по другому и никогда не дойдет слово от нелюбимого».И я выхожу к Блоку.Комната в коврах и вся заставлена. Едва я пробрался к столу. Блок, не отрываясь, пишет: «Сам сказал».Я говорю ему о моем Тигре: «оживает, и что нам делать».«Потускнеет»! говорит Блок и поспешно свертывает рукопись уходить.«И что же осталось, говорю, от гармонии чисел и музыки небесных сфер?»«Пифагоровы штаны», ответил, не обертываясь, Блок.Стемнело. Или и всегда было темно, но только я сейчас так отчетливо понял всю мою темь.Окно без занавесей – пустые глаза. И два зеленые огонька мне сверкают из тьмы.Шопотом я покликал Блока и, не оглядываясь, тихонько вышел в коридор.И у меня такое чувство, лучше было бы пропасть, эти глаза – истомили. «Буду я тоской томиться...» – звучит мне и во мне переговаривает.По стенке пробирается кто-то, лица не вижу. Я коснулся до него рукой; шершавый.«Не видали ли, говорю, Блока, сидел у меня с Пифагором?»И тот, тряся лохмами, озирается, точно хочет сказать, что он не Блок и вовсе не Пифагор. И еще чьи-то руки и лохматая спина и не одна – как винные ягоды нанизаны, руками по стенке.«Куда вы, говорю, там нет никого!»И не могу понять, как они могли войти в дом, дверь заперта, или их впустил Блок.И я отворил дверь в кухню.Но войти и думать нечего. И все разряженные и говорят, понять ничего нельзя, и уверенно, без возражений.«Кто вас пустил, говорю, и разве я вас звал?»И слышу в ответ и все понимаю:«Кого захочет наградить Бог, в окошко пошлет».«Дверь не заперта, вдруг вспоминаю, да ее сам, выходя, оставил открытой».И ощупью пробираюсь медленным коридором к себе, повторяя: «потускнеет!» И дойдя, наконец, до своей тигровой комнаты, и приоткрыл дверь и тянусь рукой зажечь электричество.И я видел: как желе, тряслись и таяли зеленые огоньки, и Блок над Пифагором. Я очень обрадовался и смело вошел – вошел и пропал: у меня на глазах тигр меня съел. Альбом Альбом со стихами. Стихи не написаны: разноцветные кружки и фигурки. Читает Блок. И мы летим. Над головой прямо на нас спускается огненный шар – черные гривой космы делают его еще несговорней, как для моих глаз месяц на ущербе. Я повернулся на спину, лечу, как плыву. А шар в глаза, не миновать, перережет. Блок, обратившись в лягушку, нырнул в воду. А я только и успел, что закрыл глаза и под толчком очутился в водосточной трубе. Свинцово – сыро и зелень – крыжовник.«Слава Богу, говорят, теперь вы хорошо устроились». Туфельник Когда бы я ни проснулся, всякое утро он сидит в моей туфле: вроде он крысы, только шерсти на нем нет, по голому редкие длинные волоски.Проснулся я – мое жестокое утро! – и он так и бегает, да скоро так бежит, то в сторону и назад, то наискосок и кругом, очень забеспокоился: видит, я проснулся, а туфли и нет, сидеть-то ему негде и мучит меня.Вы, мои беспросветные при утреннем свете мысли и неизбывные – о тебе, ты моя крылатая лазурь! – и почему в твоем голосе мне слышится загубленная жизнь?Вот отыскал он туфлю, вот он уселся в ней, сидит и смотрит, облезлый караульщик мой.Нет не продам я его – нашелся один, сосед просит: продай. Как же расстаться нам, погасить мою мысль?Знаю, я бессилен поправить в твоей судьбе и в моей с тобой, но не думать я не могу.И вдруг я понял, что чудак сосед мой скоро с ума сойдет. У хвоста Магазин «Hфtel de Ville «Hфtel de Ville» – здание, в котором размещается городская администрация Парижа.

». Почтовую бумагу взял, а пакет с конвертами забыл. А у нас ни жеванного, а писать письма надо и не «описания природы», а все о деньгах. Придется вернуться.Подходит нищий: голова тыква, голая, ни волоска, а уши – тоненькие красные ручки. А у меня нечего подать, все ухлопал на бумагу и конверты, только что на метро. И я скорее назад в «Hфtel de Ville». Да никак не могу найти, пропал из глаз. А этот нищий оборвал себе уши и сует мне в руку красные ручки.«Да на что они мне, говорю, мне надо конверты».«А как же, отвечает нищий, ходить с ручкой».Тут наехала на меня лошадь: тележка – камни и песок возят. Ухватился я за край – думаю: «продержусь как-нибудь». А какая-то мышиная бабушка, черная бархатка на цыплячьей шее, тоже подмята, цапается за телегу.И перевернулась телега, и я очутился у хвоста. Кричу: «остановитесь!» Да из под хвоста кому слышно. И терпеливо тащусь, слежу за хвостом.Улица за улицей, конца не видать. Наконец-то лошадь остановилась, хвостом по глазам махнула. И я очнулся.И что же оказалось: самый обыкновенный московский извозчик, а я в пролетке, с боков у меня гора – пакеты с бумагой, и сзади гора – конверты: извозчик заснул и лошадь по своей воле идет. Брандахлыст Брандахлыст – наваристый (или – иронически – жидкий) суп.

Сварил я кусок говядины и режу на тоненькие ломтики: «положу, думаю, в суп: очень у нас жидковато, одна вода». Режу и все раздумываю, какой это выйдет суп наваристый куриный.«Вскипячу раза два и все съем зараз».И когда я нарезал полную тарелку, а кусок по теперешнему (1942) порядочный, на две «тикетки» на две «тикетки» – Ticket – ( фр. , букв.: билет, квитанция) – во время немецкой оккупации – продовольственная карточка; после войны – купюра достоинством в одну тысячу старых франков (что равно 10 новым).

90 г., и оставалось только с тарелки в кастрюлю положить, вдруг вспоминаю: этот самый кусок на две «тикетки» вчера мною съеден, помню хорошо, без остатка, чистая тарелка.И я проснулся с досадой: ни класть, ни мечтать не о чем? Мой портрет В саду на дереве медная пластинка, вытравлен портрет: допотопное чудовище многорогое и глаза не на месте. Подпись: мое имя и фамилия художника.«Как он меня изукрасил, подумал я, хочет оправдать».А художник и идет, узнаю по портрету: спереди, сзади и из карманов висят груши. И я спрятался за картину, выглядываю: узнает свое произведение или пройдет мимо?А он грушей в меня как ахнет и попал прямо в глаз: «оправдал!» Сорокоушник «Не то страшно, говорю, что некуда пойти, а страшнее, что некуда возвращаться».«А мне дверей не надо, я религиозный, отзывается мой гость сорокоушник Сорокоушник – тот, кто читает «Сорокоуст», поминальную молитву на сороковой день после похорон.

. Ни входа, ни выхода и никакого олимпийского тумана, я от голода религиозный».«Что и от чего, говорю, не важно, все дело в искусстве вызывать в человеке его тайные силы: лошадь из пчелы или слона из розы или, если хотите, кита из инфузории».И начинаем наперебой разворачивать слова:«Лошадь – шадь; слон – лон; ря – ря – ды – ды – ря – ря».«Не могу, гу-гу». Задохнувшись, сорокоушник. Из ничего Бумага из четвертого измерения: нарезаны квадратики, ни карандаш, ни перо не берет, и ничего общего с промокашкой. А называется бумага «ничего».«Весь секрет, говорит кто-то, как, вопреки очевидности, из ничего сделать чего».И не касаясь «ничего», все равно по-пусту, я мысленно горожу «чепуху». Под абажуром Плывет рыба, а за рыбой, в стирке пропавшие, мои единственные цельные шерстяные чулки, а за чулками лампа, у которой в починке подменили абажур. И подают счет.А платить нечем, это я сразу сообразил и нырнул под абажур. Жасмин Снегу намело – где застало, там и стой. Под теплым низким небом стою, сам как из снега вылепленный.И выпорхнул, летит из под снега, я его узнал: это был с белыми вощаными крыльями Лифарь Лифарь Серж (Сергей Михайлович, 1905–1986) – артист балета, хореограф и педагог. Ремизов посвятил ему очерк в книге «Пляшущий демон» (1949), а также ряд эпизодов в «Мышкиной дудочке». В коллекции Лифаря хранилось несколько графических альбомов Ремизова.

. И откуда ни возьмись баран: баран сгробастал Лифаря и дочиста съел.И на моих глазах Лифарь превратился в жасмин. Без отопления Всякие бывают и не такие еще, а эта на вешалку похожа. А висит на ней мой новый теплый костюм. Принесла его померить.Всматриваюсь, и вижу, такой размер разве слону попона.А слон и идет, помахивает хоботом – обрадовался.«Холод, говорю, и зверю не радость, правда, кожу слона, что и носорога, не берет пуля, а попробуйте-ка заставьте без отопления писать, и самого простого сна не запишешь». Зубы с волосами «Зубы с волосами или Священное писание?» спрашивает Лев Шестов Шестов (Шварцман) Л. И. (1866–1938) – русский философ, один из ближайших друзей Ремизова. Шестову был посвящен первый цикл снов «Бедовая доля» (1900–1909). Подробнее об их взаимоотношениях см. во вступ. ст. и коммент. И. Даниловой и А. Данилевского к публикации: Переписка Л. И. Шестова и А. М. Ремизова. – Русская литература. СПб., 1992. № 1–6; 1993. № 1,3.

.«Шесть часов», растерянно отвечает Блок.И я видел, как часы упали на подоконник. Я протянул руку за окно, пошарил и в горстку себе. И показываю.А никаких зубов, а лоскутки от обой, в середке клешня.
Мы видим сны: но как они милее действительности! Мы грезим и грезы милее жизни. Но ведь без грез, без снов, без «поэзии» и «кошмаров» вообще, что был бы человек и его жизнь? – Корова, пасущаяся на траве. Не спорю, – хорошо и невинно, – но очень уж скучно. В. В. Розанов. Темный лик. СПБ. 1911 Пушкин и пять невест И я увидел: Пушкин.И совсем-то он на себя не похож, ни на один портрет: курносый. А около на столике кофий.«Спасите, говорит он и показывает, пять невест».И в моих глазах пять красных языков.«И всех разобрали», говорит Пушкин и читает: немецкий, французский, английский...И я понимаю, что теперешний Пушкин профессор языковедения и спасать его не от чего – без языка нет речи. Непрямое высказывание «Сила слова подкрепляется жизнью», так говорят философы, далекие от всякой жизни.На столе две фигурки – экзистенциональная философия Экзистенциональная философия (в современном написании: «экзистенциальная») – наиболее представительное в послевоенной Франции философское направление, оказавшее значительное влияние на литературу и искусство. Многие моменты мировоззрения и творчества Ремизова были созвучны установкам экзистенциалистов (к числу которых можно отнести и Л. Шестова; подробнее см.: Козьменко М. В. Мир и герой Алексея Ремизова. – Филологические науки. 1982. № 1). Ср., однако, резкую оценку основных выразителей этой философии (Н. Бердяева. Ж.-П. Сартра, А. Камю) в письме Кодрянской от 25 марта (7 апреля) 1948 г.: «А теперь – через 46 лет – почему имя Бердяева громко? Да потому, что все эти годы до последнего месяца марта он говорил „банальные вещи“, популярное изложение (как Сартр, Camus). <...> Никакого „безобразия“ ни в мысли, ни в слове, все до-нельзя прилично, на середину, эту приглаженную читательницу, которая и ест и спит, все во время и в меру» (Ремизов в своих письмах. С. 102).

. А около сметана и две пятисотенные бумажки: одна от неизвестного, а другая – от «известного вам».И вытащился из стола кулак, а из кулака лезет консьержка. Вспоминаю, «я должен консьержке тысячу франков».Консьержка не одна: с ней два ее помощника, лестницу убирают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10