п. Все это по меньшей мере странно…Подробное обсуждение роли Хрущева в репрессиях начала 1950-х годов имеет важный смысл вовсе не потому, что дает основания для дискредитации этого деятеля; оно необходимо для верного понимания всей исторической ситуации в период с конца 1940-х и до начала 1960-х годов.Дело в том, что Хрущев, стремясь представить себя спасителем страны от чудовищной по масштабам и жестокости послевоенной репрессивной политики Сталина и якобы «помогавшего» ему (и даже превосходившего его по жестокости) Берии, крайне преувеличил политический террор того времени, утверждая, например, что к моменту смерти Сталина имелось 10 миллионов заключенных, — притом в основном политических. В действительности их было, как уже сказано, в 20 раз меньше, а тех из них, кто были приговорены к длительным срокам заключения — в 45 раз меньше! В строго секретном документе МВД, составленном в марте 1953 года, констатировалось, что «из общего числа заключенных количество особо опасных государственных преступников… составляет всего 221435 человек»317, — притом большинство из них было осуждено не в последние годы жизни Сталина, а еще в конце 1930-х, или во время войны, или же сразу после ее окончания (об этом — ниже).Поэтому версия, согласно которой с конца 1949-го и до смерти Сталина «работой» МГБ руководил Хрущев, вовсе не означает, что при его участии было репрессировано (по политическим обвинениям) огромное количество людей; ведь 10 миллионов заключенных (в основном политических) — это его, Хрущева, вымысел, призванный показать, от какого безмерного ужаса он избавил страну…Словом, изложенные выше соображения о том, что именно Хрущев с конца 1949 года до начала 1953 года играл в репрессивном аппарате ту роль, которую он без всяких оснований приписывал (для этих лет) Берии, не превращает его в «сверхпалача», каким сам Хрущев изображал Берию.Но причины этого отнюдь не в личных качествах Хрущева, а в изменении самого «политического климата», совершившемся в послевоенные годы. В 1946 году по политическим обвинениям было осуждено 123294 человека, в 1947 году количество политических приговоров снизилось более чем в полтора раза (78810), а в 1952-м (по сравнению с 1946-м) более чем в четыре раза (28800)318.Между тем до сего дня многие сочинения так или иначе внушают читателям, что Сталин в последние свои годы становился все более свирепым. Сразу же следует сказать, что причины сокращения политических репрессий вовсе не в «смягчении» самого Сталина ( лично он , как явствует из ряда фактов, отнюдь не «смягчился» в свои предсмертные годы), но в эволюции режима в целом, в конечном счете — в ходе самой истории. Попытки объяснить этот ход теми или иными «изменениями» в индивидуальном сознании и поведении Сталина — все тот же культ личности в его «негативном» варианте.Поскольку этот культ Сталина «наизнанку» все еще тяготеет над сознанием людей, послевоенное время предстает в нынешних сочинениях как чуть ли не «апогей» политических репрессий.
* * *
Обращусь в связи с этим к недавней (1997 года) обширной статье под названием «ГУЛАГ: государство в государстве», посвященной в основном именно послевоенному периоду и принадлежащей перу профессионального историка — кандидата исторических наук Г. М. Ивановой. Смущает уже хотя бы тот факт, что она ссылается как на якобы достоверный «источник» на очень популярные лет десять назад сочинения Антона Антонова-Овсеенко, сына известнейшего революционного деятеля, сыгравшего, кстати сказать, немалую роль в репрессиях 1920-1930-х годов, а затем расстрелянного; сын его оказался в ГУЛАГе в качестве ЧСИР («член семьи изменника родины»).Между прочим, в кратком предисловии к одному из сочинений А. Антонова-Овсеенко доктор исторических наук В. Логинов справедливо утверждал, что в это сочинение кроме изложения реальных фактов вошел (цитирую) «целый пласт изустных рассказов и преданий», характерных «для сталинских времен», — хотя и сей «пласт» представляет «ценность как отражение эпохи в сознании ее современников»319.Несомненно, что это «сознание современников», эти «изустные предания» заслуживают и внимания, и изучения, но вместе с тем необходимо все же принципиально разграничивать историческую реальность и то или иное ее «отражение в сознании современников», и В. Логинов совершенно правильно счел для себя обязательным ввести процитированные слова в свое предельно лаконичное (1 / 2 страницы) предисловие к сочинению Антонова-Овсеенко.Среди современников «сталинской эпохи» были люди, воспринимавшие всю ее как эпоху тотального «уничтожения народа», и Антонов-Овсеенко заявил в сочинении, о котором идет речь, что Сталин-де сумел «уничтожить» в 1929-1933-м (то есть в годы коллективизации) 22 миллиона человек, сталинский террор 1937-го и соседних годов "унес еще 20 миллионов… А впереди — война, с десятками миллионов напрасных (выделено Антоновым. — В.К. ) жертв, и новая полоса репрессий"320 (то есть уже послевоенных).Цифры эти — плод безудержной фантазии. Согласно всецело достоверным новейшим подсчетам321 из населения начала 1929 года, составлявшего 154,6 млн. человек, к 1934-му умерли 18,4 млн., то есть 11,9%. Число 18,4 млн. вроде бы близко к 22 млн., указанным Антоновым-Овсеенко. Но обратимся к предшествующему более или менее «мирному» — «нэповскому» — пятилетию 1923-1927 годов: из 137,8 млн. населения начала 1923 года к началу 1928-го умерли 10,7 млн., то есть 7,8% населения — всего на 4,1% меньше, чем в 1929-1933-м.Это означает, что в 1929-1933 годах «должны» были умереть — если бы не было «коллективизационных» репрессий и жестокого голода — 7,8% от 154,7 млн. (население начала 1929-го), то есть 12 млн. человек, и, следовательно, «сверхсмертность» составила в эти годы 6,4 млн. человек (примерно такую цифру погибших в период коллективизации указывают все серьезные демографы). Таким образом, Антонов-Овсеенко завысил число «уничтоженных» в это время на 15,6 млн. человек, в три с половиной раза…Что же касается 20 млн., будто бы уничтоженных во время репрессий «1937-го», эта цифра попросту нелепа, ибо из населения начала 1934 года, составлявшего 156,8 млн. человек, к началу 1939-го умерли 9,6 млн. человек, то есть 6,1% — доля, на 1,7% меньшая, чем в «мирных» 1923-1928 годах! Это уменьшение было обусловлено, очевидно, очень существенным ростом и совершенствованием медицинского обслуживания, оздоровления и просвещения населения СССР во второй половине 1930-х годов. «Наблюдатель», который едва ли был склонен «идеализировать» положение в СССР, германский генерал Гудериан, записал 14 сентября 1941 года, когда его танковая армия после почти трехмесячного похода по стране вторглась в Сумскую область: «Ночь я провел… в здании школы в Лохвице… Школа находилась в прочном здании и была хорошо оборудована, как и все школы в Советской России, находившиеся почти повсюду в хорошем состоянии. Для школ, больниц, детских домов и спортивных площадок в России было сделано много. Эти учреждения содержались в чистоте и полном порядке»322 (выделено мною. — В.К. ).По давно уже рассекреченным точным сведениям во время террора «1937-го» было вынесено менее 0,7 млн. смертных приговоров, и, следовательно, Антонов-Овсеенко, назвав цифру 20 млн., преувеличил почти в 30 раз!Из этого вроде бы ясно, что нет смысла опираться на сочинения Антонова-Овсеенко как на сколько-нибудь достоверный «источник». Однако, как ни странно, профессиональный историк Г. М. Иванова находит возможным ссылаться на «сведения» Антонова-Овсеенко. Он утверждал, например, что «враги народа», которых в послевоенные годы отправлял в ГУЛАГ, по убеждению Антонова, конечно же, не кто иной, как Берия323, могли прожить в созданных там условиях "не более трех (выделено самим Антоновым. — В.К. ) месяцев" (там же, с. 103). Цитируя это «свидетельство», Г. М. Иванова делает из него следующий вывод:"Видимо324, именно этим обстоятельством в первую очередь можно объяснить большую текучесть лагерных кадров. Например, в 1947 году ГУЛАГ принял 1490959 вновь осужденных, выбыли из ГУЛАГа за тот же период 1012967 заключенных… Примерно та же картина наблюдалась и в другие годы…"325 (то есть в 1948-1952-м).«Картина», конечно же, чудовищная, способная сокрушить душу, — особенно если учитывать, что в той же статье, признавая факт наличия заключенных не только в СССР, но и «в каждой стране», историк Г. М. Иванова говорит о специфической роли наших мест заключения, которые, по ее словам, имели целью «уничтожать в зародыше… ростки инакомыслия и вольнодумства» (с. 216). Из этого суждения читатель, вполне естественно, сделает вывод, что ГУЛАГ заполняли в 1947-м, 1948-м и последующих годах политические заключенные, которые в силу специально созданных лагерных условий за три месяца превращались в трупы…Итак, если верить Ивановой, в послевоенном ГУЛАГе погибал примерно миллион заключенных за год… Вопиющая абсурдность сей «картины» неопровержимо обнаруживается в том, что, согласно всецело достоверным подсчетам, к 1948 году в СССР имелось 121 млн. 141 тыс. людей старше 14 лет, а через пять лет, к началу 1953-го, их осталось 115 млн. 33 тысячи326, то есть за эти пять лет в стране умерли 6 млн. 108 тысяч человек (не считая детских смертей), но, если верить Ивановой, примерно 5 млн. из них умерли не «своей» смертью, а были фактически убиты в местах заключения.Абсурдность в данном случае очевидна, ибо получается, что, если бы 5 млн. людей не были бы погублены в ГУЛАГе, за пять лет (1948-1952) из 121,1 млн. людей умерли бы всего лишь 1,1 млн. человек, — в среднем за один год 220 тысяч, то есть 0,18 процента… Между тем в современных США, например, умирает в течение одного года в среднем 0,9 процента населения — то есть в пять раз большая доля! И, конечно же, из 6,1 млн. умерших в СССР в 1948-1952 годах людей только очень незначительная часть умерла в заключении, ибо в действительности слово «выбыли» по отношению к заключенным вовсе не означало «умерли». В 1947 году (о чем подробнее ниже) умерли не 1 012 967 заключенных, а 35 668 — почти в 30 раз (!) меньше327. Люди «выбывали» — что вполне естественно — по истечении срока заключения. Во многих нынешних сочинениях утверждается, что для послевоенного времени был-де типичен почти «вечный» срок заключения — 25 лет. Но вот рассекреченные сведения о заключенных, относящиеся к 1951 году: имели сроки свыше 20 лет всего 4,8 процента заключенных, а сроки от 1 до 10 лет — 81,9 процента328. Кстати сказать, в 1947 году заканчивались десятилетние сроки многих из тех, кто были репрессированы в 1937 году, и поэтому нет оснований удивляться множеству «выбывших» в 1947-м из ГУЛАГа.Правда, в 1948 году в связи с общим обострением (о чем ниже) политической ситуации некоторые из уже отбывших свои сроки заключения людей были возвращены в ГУЛАГ; в литературе нередко употребляется возникшее тогда слово «повторники» . Но количество этих людей склонны очень сильно преувеличивать: речь идет чуть ли не о миллионах… Между тем, согласно точным сведениям, количество политических заключенных к 1949 году увеличилось, в сравнении с началом 1948-го, всего на 4540 человек329.Но вернемся к статье Г. М. Ивановой — и не потому, что это какая-нибудь оригинальная статья, а как раз из-за ее типичности для нынешней историографии послевоенного периода330.К сожалению, уже процитированные и многие другие положения этой статьи не выдерживают элементарной проверки фактами — и, как говорится, по всем параметрам. В самом начале своей статьи Г. М. Иванова говорит о преимуществах «современного историка»: «Сегодня в его распоряжении огромный корпус ранее засекреченных документов» (с. 207). Однако сама она этим «корпусом» почти не пользуется, а подчас ссылается на «сведения», подобные процитированному ею «преданию» из сочинений Антонова-Овсеенко… И вот ряд безосновательных положений ее статьи (что характерно и для многих других нынешних авторов).1) Сообщая, что в 1947 году были осуждены 1490959 человек, Г. М. Иванова явно стремится внушить, что речь идет о политических обвиняемых (например, по ее словам, об «инакомыслящих и вольнодумцах»). На самом деле, как очевидно из уже пять лет назад рассекреченных документов МГБ (а в этом ведомстве велся строжайший учет), по политическим обвинениям в 1947 году было осуждено 78 тыс. 810 человек — то есть всего лишь 5,2 процента от общего количества осужденных в этом году331. Обилие осужденных в целом объясняется тем, что в 1947 году был принят «Закон об усилении ответственности за имущественные преступления» — закон, без сомнения, очень жестокий: даже за мелкие хищения государственной, общественной и личной собственности предусматривалось заключение — нередко весьма длительное — в лагерях и колониях. Дело в том, что война, которая довела миллионы людей до крайней нищеты и даже ставила их на грань голодной смерти, а кроме того, подрывала в их сознании элементарные моральные нормы, породила чрезвычайно широкую волну всякого рода хищений, и государство стремилось подавить эту волну, правда, — что нельзя отрицать — нередко поистине беспощадными мерами. И, скажем, в январе 1951 года в местах заключения находилось 1 млн. 466 тыс. 492 человека, осужденных за всякого рода «имущественные» (а вовсе не политические!) преступления.Нельзя не заметить, что Иванова, явно противореча своей собственной — сугубо тенденциозной — общей постановке вопроса, упомянула все же, что начиная с 1947 года "колхозник, укравший мешок картошки, стал… едва ли не главной фигурой ГУЛАГа" (с. 224); то есть в лагеря отправлялись, в основном, не политические обвиняемые (они составляли в 1947 году, как сказано, всего только пять с небольшим процентов осужденных), а разного рода расхитители, — правда, нередко слишком жестоко караемые…К 1959 году — то есть через двенадцать лет после принятия закона 1947 года и через шесть лет после смерти Сталина — количество заключенных по этого рода обвинениям сильно сократилось, но все же составляло 536 тыс. 839 человек!332Тем, кто не знакомы с криминальной статистикой, приведенные цифры могут показаться слишком грандиозными, но, согласно опубликованным в 1990 году сведениям, количество осужденных, скажем, в 1985 году, когда не было государственного «беспредела», составляло 1 млн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66