Положительные эмоции Wodolei.ru
«Одно из двух: или открытие страны, или война!» Он считал, что до сих пор требования открыть страну для внешнего мира были излишне мягкими, и позиция западных держав в отношении военного правительства Японии должна ужесточиться. Бесполезно пытаться открыть закрытую страну вежливыми увещеваниями – нужна угроза применения военной силы! В зависимости от развития ситуации Перри даже собирался оккупировать архипелаг Рюкю на юге Японии.
Позиция Перри оказала на японцев гораздо более сильное воздействие, нежели ожидал коммодор. В стане японской оппозиции закипели требования выступить с оружием в руках на защиту страны и «изгнать варваров» То есть не допустить в страну иностранцев, неяпонцев.
. Правительство же склонялось к мысли, так сказать, «подняться с колен, склонив голову», то есть признать собственное поражение и пойти на контакты с внешним миром.
Ожесточенная схватка сторонников этих двух подходов и стала тем фоном, на котором пошла к своему концу история сёгуната Токугава.
Что же касается предложения заключить договор о торговле, с которым также выступал Перри, то в кругах японской элиты его единодушно считали неприемлемым:
– Зачем капитулировать до решающего сражения? Нужно сначала вступить в бой, бросить все силы на борьбу, и только в случае поражения пойти на соглашение! – полагали сторонники «изгнания варваров». На западе Японии они группировались вокруг императора Комэй, на востоке страны наиболее рьяным проповедником таких взглядов был Нариаки из Мито…
Так или иначе, в самый разгар сумятицы, вызванной появлением «черных кораблей» коммодора Перри, сёгун Иэёси приказал долго жить.
Сообщая Перри о кончине сёгуна, чиновники правительства бакуфу были вынуждены изобрести новое слово «тайкун „ – „великий господин“: до тех пор, пока в Киото находился император, сёгуна никак нельзя было называть правителем страны. Равным образом нельзя было дословно перевести слово „сёгун“ как „генерал, командующий“: тогда он становился обыкновенным военным, что никак не соответствовало его действительному статусу. Для того, чтобы выйти из этого тупика, в конце концов и было создано не виданное ранее в японском языке слово, которое иностранцы, в частности, французы, поняли и перевели как „император“, «коронованный глава“. И в определенном смысле они были правы: действительно, подлинный властелин этой страны ушел в мир иной, а его место занял умственно несостоятельный наследник.
Глава III
Ёсинобу неоднократно имел аудиенции у сёгуна Иэсада, но когда Хираока Энсиро, ставший его ближайшим помощником, спрашивал господина: «Каков он, верховный правитель?», то Ёсинобу отмалчивался или коротко говорил: «Высших не обсуждают». На самом деле Ёсинобу был блестящим оратором, поток его красноречия часто невозможно было остановить, но когда заходила речь о сёгуне, он молчал, словно глухонемой – видимо, сказывалось конфуцианское воспитание, полученное в Мито.
В действительности он не раз имел возможность удивиться странностям в поведении Иэсада. Однажды, когда тот был еще наследником, Ёсинобу прибыл для аудиенции в его особняк, расположенный в Западном бастионе сёгунского замка в Эдо.
– Кто там? – быстро поднял голову Иэсада. Его глаза бегали, треугольное лицо было бледным. У ног Иэсада стояла позолоченная переносная жаровня, в которой на угольях покоился глиняный горшок. Держа в руке бамбуковые палочки, сёгунский наследник предавался любимейшему своему занятию – жарил бобы. – А, это ты, Ёсинобу? Возьми! – наследник отсыпал гостю горсть бобов.
В это время в замковый сад забрел домашний гусь. Заметив птицу, Иэсада спрыгнул с веранды и с громким криком бросился за ней в погоню. Никак нельзя было поверить в то, что это взрослый мужчина, уже успевший похоронить двух своих жен: сначала он был женат на дочери регента Такацукаса, потом – на дочери канцлера Итидзё. Обе скончались вскоре после свадебных церемоний…
С тех пор, как Иэсада стал сёгуном, все аудиенции Ёсинобу по высочайшему поведению давались в саду Иными словами, Ёсинобу не допускали в сколько-нибудь значимые помещения замка и участки его территории.
. Иэсада был в саду и на этот раз: неровным шагом, словно прихрамывая, он быстро ходил по тропинке вдоль берега пруда, держа в руках европейскую винтовку со штыком. Иэсада очень любил эту винтовку – подарок голландцев – и с криками «Огонь! Огонь!» часто гонялся за своими приближенными, в шутку держа их на мушке. Приближенные смертельно бледнели и не знали, как увернуться от штыка.
Вот и сейчас Ёсинобу прокрался к пруду и, преклонив колени, ждал, когда уляжется вся эта кутерьма. Наконец, Иэсада сообразил, что дожидающийся его человек есть не кто иной, как Ёсинобу. Отбросив в сторону винтовку, он посмотрел на гостя так, словно увидел дьявола:
– Осигэ! Я боюсь! Здесь Хитоцубаси! – чуть не плача позвал он кормилицу. Как член сёгунской фамилии, Ёсинобу не раз встречался с Иэсада, но такой бурной реакции на его появление не было никогда.
Растерявшиеся приближенные сёгуна попросили Ёсинобу удалиться, что он и сделал. Юношу не покидала досада. «Неужели я так похож на чудовище?» – снова и снова спрашивал себя Ёсинобу. Видимо, кто-то подбросил Иэсада эту мысль. А кроме женщин из внутренних покоев сделать это было некому…
Вместе со сменой правителя, естественно, менялся расклад сил в женском окружении сёгуна. При Иэсада внутренний женский круг возглавляла его родная мать О-Мицу. Она была дочерью знатного самурая Атобэ Юдзаэмон и прислуживала предыдущему сёгуну Иэёси еще в те времена, когда он был наследником. О-Мицу, можно сказать, посчастливилось. Покойный сёгун Иэёси, хоть и не был столь ярым сластолюбцем, как его отец Иэнари, но все же успел за свою не очень долгую жизнь вступить в близкие отношения с 50–60 женщинами. Двенадцать из них забеременели от военного правителя, но почти все его дети умерли во младенческом возрасте. Выжил лишь слабоумный сын О-Мицу. Вот это и была улыбка фортуны.
После смерти Иэёси, когда Иэсада стал сёгуном, О-Мицу взяла себе имя Хондзюин То есть приняла постриг и формально стала буддийской монахиней.
и стала по степени влиятельности чуть ли не вровень с самим правителем. Ведь слабоумный Иэсада мог вести доверительные разговоры только со своей матерью или с кормилицей, и поэтому теперь одна лишь О-Мицу могла донести до страны мнение «великого господина» Японии.
О-Мицу до крайности ненавидела дом Мито, полагая, что Нариаки с помощью Хитоцубаси Ёсинобу стремится захватить власть в сёгунском доме Токугава. И, надо сказать, она была не столь уж далека от истины; наверное, в действительности так оно и было.
Ведь если Ёсинобу станет сёгуном, то его родной отец Нариаки займет в бакуфу высокую должность регента. Войдя в замок Эдо вместе с Ёсинобу, Нариаки наверняка перекроит правительство бакуфу и займет жесткую позицию по отношению к зарубежным странам. Собственно, отношения с заграницей О-Мицу не особенно волновали, но ведь этот отвратительный Нариаки наверняка порушит весь внутренний круг сёгуна, и, само собой, первой будет низвергнута сама О-Мицу.
– Сущий черт он, этот советник из Мито! – день и ночь нашептывала О-Мицу своему высокородному сыну. – Да и сынок его, этот господин Хитоцубаси, тоже черт изрядный. Разве не ясно, что будет с Вами, если он станет наследником?
Словно жрица, надувающая бумажную куклу Речь идет о бумажной фигурке катасиро, которую японцы использовали в обрядах очищения. В частности, они верили, что, пустив такую фигурку по течению реки, можно уберечься от пожара.
, женщина снова и снова нашептывала эти слова своему сыну, самому могущественному человеку Японии…
Озаренный внезапной догадкой, Ёсинобу понял все.
– Так вот оно что! Так вот почему меня ненавидят в Ивовом лагере Ивовый лагерь – (полевая) ставка сёгуна. Название происходит от старинного обычая возводить ивовый палисад вокруг ставки главнокомандующего. Первый такой палисад соорудил полководец Чжоу Яфу еще во времена китайской императорской династии Хань (206 г. до н.э. – 220 г. н.э.).
, вот почему не пускают ни в центральную, ни в западную часть укреплений замка! – помрачнел он.
Среди многих природных достоинств самурая из Мито было одно особо ценное: Ёсинобу никогда не терял присутствия духа. Кроме того, он был совершенно лишен честолюбия. Сам он ни секунды не испытывал желания стать ни наследником сёгуна, ни самим сёгуном.
– Но это же глупо! – снова и снова повторял Ёсинобу, лежа вечером в спальне рядом с наложницей по имени Сюка. Каждый раз, когда Ёсинобу произносил: «Глупо!», Сюка вздрагивала, думая, что это относится к ней или к тому, что происходит в спальне между ней и хозяином…
Ёсинобу всю свою жизнь стремился к плотским наслаждениям. Крепкий телом, он рано повзрослел и впервые познал наложницу в неполные семнадцать лет. Естественно, выбирал ее не сам незрелый годами юноша, а его приближенные. Они-то и указали на Сюка, дочь самурая по имени Иссики из дома Мито. Кстати сказать, Сюка не разлучалась с Ёсинобу до самой его смерти.
Вначале, когда девушка только пришла на службу к своему господину, ее тело вызывало у Ёсинобу неподдельный интерес, совсем как когда-то – ловля рыбы закидным неводом.
– Ну все не так, как у мужчин! – Пододвинув бумажный фонарь к самому краю постели, юноша внимательно, словно школьник на уроках, рассматривал тело Сюка.
Впрочем, странности Ёсинобу этим не ограничивались. Однажды он вызвал к себе Хираока Энсиро и со словами «А ты знаешь, как устроено тело у Сюка?» изобразил на роскошной китайской бумаге для рисования что-то вроде раскрывшегося цветка ириса. Хираока пришел в замешательство, однако на лице Ёсинобу не появилось ни тени улыбки. Не зная, как поступить, Хираока только низко поклонился. Но Ёсинобу оставался серьезным. Пододвинув к себе тушечницу, он начал раскрашивать рисунок, детально передавая не только оттенки цветов, но и полутени. Склонив голову, юноша внимательно смотрел, как расплываются по бумаге цветные пятна, и только когда добился того, что цвета стали точь-в-точь, как на теле Сюка, снова обратился к Хираока: «Вот так она выглядит. И что, женщины все так устроены?» Хираока не отвечал: он никогда не смотрел на эту часть тела своей жены.
– Не знаю, – признался, наконец, самурай. Ёсинобу впервые улыбнулся:
– А все потому, что ты в этом деле неумеха!
То ли виной тому было полное отсутствие у Ёсинобу чувства стыда, то ли у Хираока в семье никогда об этом не говорили, но только никогда в жизни верный слуга не был в столь затруднительном положении…
А теперь, обнимая Сюка, Ёсинобу снова и снова повторял «Глупо! Глупо!», так что девушка, в конце концов, взяла его лицо в свои руки и дрожащим голосом спросила:
– Господин, это Вы обо мне?
Только тогда Ёсинобу с удивлением сообразил, что говорит вслух. Он вовсе не хотел, чтобы Сюка поняла, как жалеет он об охлаждении отношений с сёгуном Иэсада и его матерью. Поэтому вслух сказал совсем другое:
– Женщины – страшные существа…
Ведь что будет, если эта Сюка, которая сейчас так изогнулась, принимая его ласки, возьмет да и воспримет его семя и родит сына? Да при том сам Ёсинобу станет сёгуном? Тогда этот сын станет наследником правителя, а Сюка, как сейчас О-Мицу (или, точнее, госпожа Хондзюин), возвысится до того, что сможет влиять на государственные дела!
– Действительно глупо! – спустя некоторое время снова произнес Ёсинобу.
– Господин, Вы это о нас? – Сюка, несмотря на то, что была на два года старше Ёсинобу, никак не могла уследить за прихотливыми изломами мысли юноши. Ёсинобу размышлял уже о другой, трагикомической ситуации: два ничтожных человека, мать и сын, О-Мицу и Иэсада, держат в своих руках все нити власти в японском государстве. И именно сейчас, когда стране грозит беспредельная опасность, когда вот-вот придется отражать агрессию варваров – никто ничего с ними сделать не может.
– А может быть, мне взяться? – подумал Ёсинобу. – Нет уж, увольте!
Записные патриоты всех рангов не случайно так жаждали видеть Ёсинобу сёгунским наследником: используя права Ёсинобу, они могли бы получить реальную власть в стране. Однако сам Ёсинобу этого не хотел. Не по годам развитый юноша в этом вопросе вел себя как умудренный старец, поступая по китайской пословице «держись в тени – и спасешься»…
И здесь в нашем рассказе появляется еще одно действующее лицо.
– Нужно пойти на любые жертвы, но добиться того, чтобы Хитоцубаси Ёсинобу стал сёгуном! Другого пути спасти страну нет! Если этого не сделать – Япония будет раздавлена! – с жаром повторял этот человек. Он начал объединять сторонников Ёсинобу (которые только и ждали такого призыва), собирал деньги и, в конце концов, с головой ушел в новое движение. Естественно, сам Ёсинобу не только не просил его об этом, но и вообще едва знал этого человека. Имя его было Мацудайра Ёсинага, но чаще всего его называли просто «правитель Этидзэн». Позднее, в годы Ансэй Ансэй – девиз императорского правления с ноября 1854 по март 1860 года.
, когда среди сторонников Ёсинобу прокатились повальные аресты, он также был заключен под домашний арест, во время которого принял имя «Сюнгаку» – «Весенняя вершина» Иероглиф «гаку» («горная вершина») напоминает по написанию другой иероглиф с таким же чтением «гаку», но со значением «арест».
. Под этим именем он и вошел в японскую историю.
Сюнгаку – Мацудайра Ёсинага – возглавлял клан Фукуи в провинции Этидзэн и имел доход в 320 тысяч коку риса в год. Выходец из самурайского дома Таясу, Ёсинага в возрасте восемнадцати лет вошел в качестве приемного сына в дом Мацудайра и стал в нем наследником. Обычно даймё, которые получили свой титул в результате усыновления, были сильнее и активнее наследственных феодалов. И таких активных деятелей за последние триста лет в Японии появлялось немало. Сюнгаку еще до прихода Перри начал в своем клане реформы по западному образцу.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
1 2 3 4 5 6
Позиция Перри оказала на японцев гораздо более сильное воздействие, нежели ожидал коммодор. В стане японской оппозиции закипели требования выступить с оружием в руках на защиту страны и «изгнать варваров» То есть не допустить в страну иностранцев, неяпонцев.
. Правительство же склонялось к мысли, так сказать, «подняться с колен, склонив голову», то есть признать собственное поражение и пойти на контакты с внешним миром.
Ожесточенная схватка сторонников этих двух подходов и стала тем фоном, на котором пошла к своему концу история сёгуната Токугава.
Что же касается предложения заключить договор о торговле, с которым также выступал Перри, то в кругах японской элиты его единодушно считали неприемлемым:
– Зачем капитулировать до решающего сражения? Нужно сначала вступить в бой, бросить все силы на борьбу, и только в случае поражения пойти на соглашение! – полагали сторонники «изгнания варваров». На западе Японии они группировались вокруг императора Комэй, на востоке страны наиболее рьяным проповедником таких взглядов был Нариаки из Мито…
Так или иначе, в самый разгар сумятицы, вызванной появлением «черных кораблей» коммодора Перри, сёгун Иэёси приказал долго жить.
Сообщая Перри о кончине сёгуна, чиновники правительства бакуфу были вынуждены изобрести новое слово «тайкун „ – „великий господин“: до тех пор, пока в Киото находился император, сёгуна никак нельзя было называть правителем страны. Равным образом нельзя было дословно перевести слово „сёгун“ как „генерал, командующий“: тогда он становился обыкновенным военным, что никак не соответствовало его действительному статусу. Для того, чтобы выйти из этого тупика, в конце концов и было создано не виданное ранее в японском языке слово, которое иностранцы, в частности, французы, поняли и перевели как „император“, «коронованный глава“. И в определенном смысле они были правы: действительно, подлинный властелин этой страны ушел в мир иной, а его место занял умственно несостоятельный наследник.
Глава III
Ёсинобу неоднократно имел аудиенции у сёгуна Иэсада, но когда Хираока Энсиро, ставший его ближайшим помощником, спрашивал господина: «Каков он, верховный правитель?», то Ёсинобу отмалчивался или коротко говорил: «Высших не обсуждают». На самом деле Ёсинобу был блестящим оратором, поток его красноречия часто невозможно было остановить, но когда заходила речь о сёгуне, он молчал, словно глухонемой – видимо, сказывалось конфуцианское воспитание, полученное в Мито.
В действительности он не раз имел возможность удивиться странностям в поведении Иэсада. Однажды, когда тот был еще наследником, Ёсинобу прибыл для аудиенции в его особняк, расположенный в Западном бастионе сёгунского замка в Эдо.
– Кто там? – быстро поднял голову Иэсада. Его глаза бегали, треугольное лицо было бледным. У ног Иэсада стояла позолоченная переносная жаровня, в которой на угольях покоился глиняный горшок. Держа в руке бамбуковые палочки, сёгунский наследник предавался любимейшему своему занятию – жарил бобы. – А, это ты, Ёсинобу? Возьми! – наследник отсыпал гостю горсть бобов.
В это время в замковый сад забрел домашний гусь. Заметив птицу, Иэсада спрыгнул с веранды и с громким криком бросился за ней в погоню. Никак нельзя было поверить в то, что это взрослый мужчина, уже успевший похоронить двух своих жен: сначала он был женат на дочери регента Такацукаса, потом – на дочери канцлера Итидзё. Обе скончались вскоре после свадебных церемоний…
С тех пор, как Иэсада стал сёгуном, все аудиенции Ёсинобу по высочайшему поведению давались в саду Иными словами, Ёсинобу не допускали в сколько-нибудь значимые помещения замка и участки его территории.
. Иэсада был в саду и на этот раз: неровным шагом, словно прихрамывая, он быстро ходил по тропинке вдоль берега пруда, держа в руках европейскую винтовку со штыком. Иэсада очень любил эту винтовку – подарок голландцев – и с криками «Огонь! Огонь!» часто гонялся за своими приближенными, в шутку держа их на мушке. Приближенные смертельно бледнели и не знали, как увернуться от штыка.
Вот и сейчас Ёсинобу прокрался к пруду и, преклонив колени, ждал, когда уляжется вся эта кутерьма. Наконец, Иэсада сообразил, что дожидающийся его человек есть не кто иной, как Ёсинобу. Отбросив в сторону винтовку, он посмотрел на гостя так, словно увидел дьявола:
– Осигэ! Я боюсь! Здесь Хитоцубаси! – чуть не плача позвал он кормилицу. Как член сёгунской фамилии, Ёсинобу не раз встречался с Иэсада, но такой бурной реакции на его появление не было никогда.
Растерявшиеся приближенные сёгуна попросили Ёсинобу удалиться, что он и сделал. Юношу не покидала досада. «Неужели я так похож на чудовище?» – снова и снова спрашивал себя Ёсинобу. Видимо, кто-то подбросил Иэсада эту мысль. А кроме женщин из внутренних покоев сделать это было некому…
Вместе со сменой правителя, естественно, менялся расклад сил в женском окружении сёгуна. При Иэсада внутренний женский круг возглавляла его родная мать О-Мицу. Она была дочерью знатного самурая Атобэ Юдзаэмон и прислуживала предыдущему сёгуну Иэёси еще в те времена, когда он был наследником. О-Мицу, можно сказать, посчастливилось. Покойный сёгун Иэёси, хоть и не был столь ярым сластолюбцем, как его отец Иэнари, но все же успел за свою не очень долгую жизнь вступить в близкие отношения с 50–60 женщинами. Двенадцать из них забеременели от военного правителя, но почти все его дети умерли во младенческом возрасте. Выжил лишь слабоумный сын О-Мицу. Вот это и была улыбка фортуны.
После смерти Иэёси, когда Иэсада стал сёгуном, О-Мицу взяла себе имя Хондзюин То есть приняла постриг и формально стала буддийской монахиней.
и стала по степени влиятельности чуть ли не вровень с самим правителем. Ведь слабоумный Иэсада мог вести доверительные разговоры только со своей матерью или с кормилицей, и поэтому теперь одна лишь О-Мицу могла донести до страны мнение «великого господина» Японии.
О-Мицу до крайности ненавидела дом Мито, полагая, что Нариаки с помощью Хитоцубаси Ёсинобу стремится захватить власть в сёгунском доме Токугава. И, надо сказать, она была не столь уж далека от истины; наверное, в действительности так оно и было.
Ведь если Ёсинобу станет сёгуном, то его родной отец Нариаки займет в бакуфу высокую должность регента. Войдя в замок Эдо вместе с Ёсинобу, Нариаки наверняка перекроит правительство бакуфу и займет жесткую позицию по отношению к зарубежным странам. Собственно, отношения с заграницей О-Мицу не особенно волновали, но ведь этот отвратительный Нариаки наверняка порушит весь внутренний круг сёгуна, и, само собой, первой будет низвергнута сама О-Мицу.
– Сущий черт он, этот советник из Мито! – день и ночь нашептывала О-Мицу своему высокородному сыну. – Да и сынок его, этот господин Хитоцубаси, тоже черт изрядный. Разве не ясно, что будет с Вами, если он станет наследником?
Словно жрица, надувающая бумажную куклу Речь идет о бумажной фигурке катасиро, которую японцы использовали в обрядах очищения. В частности, они верили, что, пустив такую фигурку по течению реки, можно уберечься от пожара.
, женщина снова и снова нашептывала эти слова своему сыну, самому могущественному человеку Японии…
Озаренный внезапной догадкой, Ёсинобу понял все.
– Так вот оно что! Так вот почему меня ненавидят в Ивовом лагере Ивовый лагерь – (полевая) ставка сёгуна. Название происходит от старинного обычая возводить ивовый палисад вокруг ставки главнокомандующего. Первый такой палисад соорудил полководец Чжоу Яфу еще во времена китайской императорской династии Хань (206 г. до н.э. – 220 г. н.э.).
, вот почему не пускают ни в центральную, ни в западную часть укреплений замка! – помрачнел он.
Среди многих природных достоинств самурая из Мито было одно особо ценное: Ёсинобу никогда не терял присутствия духа. Кроме того, он был совершенно лишен честолюбия. Сам он ни секунды не испытывал желания стать ни наследником сёгуна, ни самим сёгуном.
– Но это же глупо! – снова и снова повторял Ёсинобу, лежа вечером в спальне рядом с наложницей по имени Сюка. Каждый раз, когда Ёсинобу произносил: «Глупо!», Сюка вздрагивала, думая, что это относится к ней или к тому, что происходит в спальне между ней и хозяином…
Ёсинобу всю свою жизнь стремился к плотским наслаждениям. Крепкий телом, он рано повзрослел и впервые познал наложницу в неполные семнадцать лет. Естественно, выбирал ее не сам незрелый годами юноша, а его приближенные. Они-то и указали на Сюка, дочь самурая по имени Иссики из дома Мито. Кстати сказать, Сюка не разлучалась с Ёсинобу до самой его смерти.
Вначале, когда девушка только пришла на службу к своему господину, ее тело вызывало у Ёсинобу неподдельный интерес, совсем как когда-то – ловля рыбы закидным неводом.
– Ну все не так, как у мужчин! – Пододвинув бумажный фонарь к самому краю постели, юноша внимательно, словно школьник на уроках, рассматривал тело Сюка.
Впрочем, странности Ёсинобу этим не ограничивались. Однажды он вызвал к себе Хираока Энсиро и со словами «А ты знаешь, как устроено тело у Сюка?» изобразил на роскошной китайской бумаге для рисования что-то вроде раскрывшегося цветка ириса. Хираока пришел в замешательство, однако на лице Ёсинобу не появилось ни тени улыбки. Не зная, как поступить, Хираока только низко поклонился. Но Ёсинобу оставался серьезным. Пододвинув к себе тушечницу, он начал раскрашивать рисунок, детально передавая не только оттенки цветов, но и полутени. Склонив голову, юноша внимательно смотрел, как расплываются по бумаге цветные пятна, и только когда добился того, что цвета стали точь-в-точь, как на теле Сюка, снова обратился к Хираока: «Вот так она выглядит. И что, женщины все так устроены?» Хираока не отвечал: он никогда не смотрел на эту часть тела своей жены.
– Не знаю, – признался, наконец, самурай. Ёсинобу впервые улыбнулся:
– А все потому, что ты в этом деле неумеха!
То ли виной тому было полное отсутствие у Ёсинобу чувства стыда, то ли у Хираока в семье никогда об этом не говорили, но только никогда в жизни верный слуга не был в столь затруднительном положении…
А теперь, обнимая Сюка, Ёсинобу снова и снова повторял «Глупо! Глупо!», так что девушка, в конце концов, взяла его лицо в свои руки и дрожащим голосом спросила:
– Господин, это Вы обо мне?
Только тогда Ёсинобу с удивлением сообразил, что говорит вслух. Он вовсе не хотел, чтобы Сюка поняла, как жалеет он об охлаждении отношений с сёгуном Иэсада и его матерью. Поэтому вслух сказал совсем другое:
– Женщины – страшные существа…
Ведь что будет, если эта Сюка, которая сейчас так изогнулась, принимая его ласки, возьмет да и воспримет его семя и родит сына? Да при том сам Ёсинобу станет сёгуном? Тогда этот сын станет наследником правителя, а Сюка, как сейчас О-Мицу (или, точнее, госпожа Хондзюин), возвысится до того, что сможет влиять на государственные дела!
– Действительно глупо! – спустя некоторое время снова произнес Ёсинобу.
– Господин, Вы это о нас? – Сюка, несмотря на то, что была на два года старше Ёсинобу, никак не могла уследить за прихотливыми изломами мысли юноши. Ёсинобу размышлял уже о другой, трагикомической ситуации: два ничтожных человека, мать и сын, О-Мицу и Иэсада, держат в своих руках все нити власти в японском государстве. И именно сейчас, когда стране грозит беспредельная опасность, когда вот-вот придется отражать агрессию варваров – никто ничего с ними сделать не может.
– А может быть, мне взяться? – подумал Ёсинобу. – Нет уж, увольте!
Записные патриоты всех рангов не случайно так жаждали видеть Ёсинобу сёгунским наследником: используя права Ёсинобу, они могли бы получить реальную власть в стране. Однако сам Ёсинобу этого не хотел. Не по годам развитый юноша в этом вопросе вел себя как умудренный старец, поступая по китайской пословице «держись в тени – и спасешься»…
И здесь в нашем рассказе появляется еще одно действующее лицо.
– Нужно пойти на любые жертвы, но добиться того, чтобы Хитоцубаси Ёсинобу стал сёгуном! Другого пути спасти страну нет! Если этого не сделать – Япония будет раздавлена! – с жаром повторял этот человек. Он начал объединять сторонников Ёсинобу (которые только и ждали такого призыва), собирал деньги и, в конце концов, с головой ушел в новое движение. Естественно, сам Ёсинобу не только не просил его об этом, но и вообще едва знал этого человека. Имя его было Мацудайра Ёсинага, но чаще всего его называли просто «правитель Этидзэн». Позднее, в годы Ансэй Ансэй – девиз императорского правления с ноября 1854 по март 1860 года.
, когда среди сторонников Ёсинобу прокатились повальные аресты, он также был заключен под домашний арест, во время которого принял имя «Сюнгаку» – «Весенняя вершина» Иероглиф «гаку» («горная вершина») напоминает по написанию другой иероглиф с таким же чтением «гаку», но со значением «арест».
. Под этим именем он и вошел в японскую историю.
Сюнгаку – Мацудайра Ёсинага – возглавлял клан Фукуи в провинции Этидзэн и имел доход в 320 тысяч коку риса в год. Выходец из самурайского дома Таясу, Ёсинага в возрасте восемнадцати лет вошел в качестве приемного сына в дом Мацудайра и стал в нем наследником. Обычно даймё, которые получили свой титул в результате усыновления, были сильнее и активнее наследственных феодалов. И таких активных деятелей за последние триста лет в Японии появлялось немало. Сюнгаку еще до прихода Перри начал в своем клане реформы по западному образцу.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
1 2 3 4 5 6