Брат Макарий хотел было вновь наполнить свой кубок, но выжал из кувшина всего лишь несколько капель и с большим неудовольствием отодвинул пустую посуду.
– Расскажу-ка я вам одну притчу. Был один завзятый пьяница, мастер заложить за воротник, известный во всем уезде выпивоха. У него была привычка: как только переложит сверх меры, лезет на дерево и поет там аллилуйю. Однажды, только он разошелся, только взял высокую ноту, да тут же и свалился с ветки. Стали его приводить в чувство, поливая водой. А этот пропойца, почувствовав вкус воды, открыл глаза и говорит: «Вода? А с какого же дерева надо упасть, чтобы получить стакан венгерского?»
– Притча неплохая и намек понятный, – похвалил пан Гемба. – Неужели ты, хозяин, устоишь перед тем, У кого на языке чистое золото?
Матеуш от радости заржал, поставил новый кувшин и на доске, что висела над печкой, поставил мелом еще одну черточку.
– Эй, вы там! – рявкнул пан Топор. – Играйте, да веселее, голытьба несчастная! А ты, поп, получай грош в свой кошель. Ты его заслужил, что и говорить.
Квестарь ловко подхватил на лету монету, дохнул на нее, старательно потер о рукав и спрятал за пазуху. Потом подошел к мужикам, у которых тоже голова ходила кругом, и, размахивая, как регент, рукой, затянул песню:

Стоит пить мне перестать –
Тут и смерть моя придет,
И меня не станет ждать,
А с собою заберет.


Вы в подвал меня снесите –
Там я часто был живой,
И меня вы положите
К винной бочке головой.

Припев подхватили все хором, а громче всех выводил лохматый Матеуш, подбоченясь, как танцор или скоморох:

«К винной бочке головой».

И поднялся такой гам, что птица в курятнике переполошилась, завыли собаки, как в лунную ночь при виде висельника, раскачивающегося на ветке. В деревне жители стали поспешно закрывать ворота, думая, что напали татары.
Квестарь с кубком ходил между столами, чокаясь со всеми.

Слез не нужно: над могилой
Пусть вина поставят жбан.
Вы же гряньте что есть силы:
«Был он пьяница, но пан».

Хор громко подхватил:

«Был он пьяница, но пан».

Пан Топор в восторге вновь хватил кубком оземь и опять безрезультатно. Пан Гемба рявкнул своему секретарю в ухо:
– А ну-ка, милейший, скажи что-нибудь подходящее. Пан Литера спросонья что-то бормотал себе под нос.
– Дурак ты, милейший, и невежда, хоть я и взял тебя из университета, с факультета богословия. Дурак ты, дурак и хвост собачий!
– Nullus amicus поп habendi, – наконец выговорил пан Литера, хлопая глазами. – У неимущего нет друзей.
Шляхтич подтвердил это изречение своим обычным «вот именно!» и подсел к квестарю.
– Видишь, отец, какого я себе дурака купил.
Брат Макарий ласково обратился к секретарю:
– Что с тобой, брат мой?
Пан Литера тупо таращил телячьи глаза.
– Тоска меня грызет смертная, – пропищал он.
– Эх, братец, – сказал ему квестарь, – вот если бы нас на свете не было, действительно была бы тоска смертная. Ты только посмотри, – он показал на крестьян, сгрудившихся в другом конце избы. – Эти простолюдины жуют что перепадет, грызут колбасу да пьют водку. Им тоже нелегко, но жизнь сильнее их.
В этот момент через горницу пробежала девушка, черная, как смоль, и стройная, как тополь.
– Тэта, – закричала она, – там какие-то гости приехали!
Хозяин, ни слова не говоря, бросился к воротам. Пан Гемба схватил девушку и привлек к себе.
– Ах, хороша, – причмокнул он с видом знатока, крепко держа вырывающуюся девицу.
– Лопнешь, добрый пан, от излишней прыти, – поддразнила она шляхтича, старавшегося притянуть ее поближе.
– Не с одной такой справлюсь, – задыхаясь и краснея от напряжения промычал пан Гемба.
– Ты сначала брюхо подтяни, – засмеялась красотка.
– Эй, Кася, Кася! – назидательно заметил брат Макарий. – Оставь брюхо в покое, ведь это такое украшение, которому позавидовать можно.
– Как же! Мы, женщины, на этот счет другого мнения.
Пан Гемба, смешно шевеля усами, старался чмокнуть Девицу в щечку, но та ловко отстранялась, и шляхтич неизменно промахивался.
Пан Топор схватил квестаря за рукав.
– Ты, попик, мудрец большой. А что ты об этой Девке скажешь?
Брат Макарий почесал бородавку, которую носил на кончике носа со дня своего рождения.
– Лик ее приятен и, кажется, добра телом.
Этот ответ показался пану Топору недостаточным.
– Мало, – возразил он. – А сердце?
– Сердце? – рассмеялся квестарь. – Сердце девушки, как собор: в нем есть главный алтарь и еще много боковых приделов.
– Вот это уже лучше, – одобрил шляхтич, – хотя твое знание женщин не стоит и глотка пива.
Вдруг ни с того ни с сего заговорил пан Литера. Показывая пальцем на дочь хозяина, вырывающуюся из рук пана Гембы, он промямлил:
– Бесстыдную женщину не убережешь ни псом, ни стражей, как сказал святой Иероним.
– Вот дурак набитый, – сердито рыкнул пан Гемба и выпустил девушку. Кася мгновенно исчезла, только ее и видели. – Ох, и удовольствие получит тот, кому она достанется, – добавил шляхтич, еще чувствуя в руках теплоту ее тела.
Пан Литера шатаясь привстал, поднял вверх руку и затянул:
– Речет святой Григорий, что белую ворону легче найти, нежели добрую жену.
– Замолчи, дурак! – крикнул пан Гемба и бросился на секретаря, тот увернулся и залез со страха под скамейку.
– Дай-ка ему, ваша милость, сто палок, – посоветовал пан Топор, – нет лучшего лекарства в мире. Я так лечу своих слуг, – лентяи они, работают спустя рукава. А ты, – обратился он к квестарю, – не проявил скромности, к которой тебя обязывает монашеская одежда.
– Ошибаешься, пан, – возразил брат Макарий, приложившись предварительно к жбану. – То, что мы называем скромностью, обычно представляет полное отсутствие какой-либо возможности согрешить. Только люди нескромные постигают тайны жизни и дают нам возможность наслаждаться всесторонним познанием вещей и природы.
Пан Топор схватился за голову.
– Мелешь ты языком так, что ничего не понять. Но я спорить с тобой не буду: спать хочу.

«Восхвалите уста наши пресвятую деву…» –

раздалось вдруг заунывное пение из-под скамейки. Это тщедушный секретарь затянул спросонок. Пан Гемба попытался извлечь его оттуда, но сам потерял власть над собственным телом, поэтому лишь махнул рукой и тут же захрапел.
Вдруг дверь в горницу с треском распахнулась, и, пятясь задом, вошел Матеуш, отвешивая поклоны до земли, а за ним какой-то благородный пан в роскошной одежде из персидской парчи. В дверях суетилась челядь, разодетая в яркое, пышное платье. Волынка смолкла, и в наступившей тишине слышался лишь громкий голос брата Макария, завершавшего беседу с паном Топором:
– За кем последнее слово, тот и прав.
Пан Топор ничего не ответил, и брат Макарий обратился к прибывшему важному гостю:
– Пусть этот последний глоток вина будет первым приветствием вашей милости.
Квестарь поднял кубок и, откинувшись назад, вытянул его содержимое до дна.
Гость остановился посреди комнаты. Медленно снял перчатки и бросил их назад, где толпились слуги, потом с любопытством осмотрелся и остановил свой взгляд на квестаре.
– Я вижу, что ты, преподобный отец, читаешь проповеди в пьяном виде.
Брат Макарий отер рот, спокойно поставил кубок на стол и, склонив голову, смерил дерзким взглядом высокомерного шляхтича. Наконец, поправив на животе веревку и спрятав в рукава рясы руки, сказал:
– С нашим народом без выпивки ничего не сделаешь. А с вином и короля выберешь, и дело свое уладишь, и людей помиришь, да еще молодцом тебя назовут, общее уважение заслужишь.
– Что ты этим хочешь сказать, святой отец? – медленно цедя слова, ответил магнат.
– Если бы я не знал наших порядков и обычаев, то в мой мешок не перепало бы ни гроша.
Знатный пан приблизился к брату Макарию. Мановением руки он приказал слугам снять роскошный подбитый мехом плащ. В свете очага искрились бриллиантовые пуговицы, золотая цепь свисала до пояса, и весь плащ был усеян драгоценными камнями; стоил он, пожалуй, нескольких деревень и сотни две душ.
– Значит, святой отец занимается сбором милостыни?
– Выходит так, – ответил брат Макарий. – Угадал, ваша милость.
– Не очень-то ты, святой отец, надрываешься на этой работе. Руки у тебя гладкие, как у женщины. – В голосе вельможи звучала насмешка.
Квестарь вытянул руки и внимательно осмотрел их.
– Гладкие они у меня, это верно, – сказал он, поднимая голову и хитро заглядывая в глаза магнату, – руки-то у меня гладкие, но вот мозги зато в мозолях от
размышлений.
Вельможный пан попытался выдержать взгляд квестаря, но неожиданно рассмеялся и хлопнул в ладоши:
– Неплохой ответ!
Он ловко повернулся на каблуке и дал знак Матеушу приниматься за выполнение своих обязанностей. Тот немедленно выпроводил мужиков. Не надевая шапок и низко кланяясь, они исчезли за дверью один за другим. Потом корчмарь подошел к панам Гембе и Топору, которые сидели в молчании, не понимая, как они должны вести себя в присутствии такой высокопоставленной персоны, и зашептал им на ухо, но те и слушать ни о чем не хотели. Слуги вельможи тем временем вносили покрывала, скатерти и посуду, разложили посреди комнаты ковер и начали хлопотать около вертелов. Пан Топор громко напоминал о своем шляхетском гербе, но вельможа делал вид, что ему нет дела до громких речей шляхтича, и от нетерпения хмыкал. Матеуш продолжал нашептывать шляхтичам что-то на ухо, но те только злобно мычали, хватаясь за сабли. В конце концов они все же убрались из комнаты.
– Ноги моей здесь больше не будет, – выкрикнул на прощанье пан Топор, швыряя горсть монет на стол. – Пойду к еврею, не будь я Топор, герба Топор!
Корчмарь выбежал за ним, раздирая на груди рубаху в доказательство того, что он совершенно бессилен против столь знатного пана, решившего провести ночь в его корчме.
Брат Макарий потянулся было за своим мешком, но вельможа дал ему знак остаться. Квестарь сообразил, что здесь ему перепадет куда больше, чем у Мойше, поэтому уселся в углу и стал наблюдать за беготней челяди. Когда все приготовления были закончены и комната, устланная персидским ковром и завешанная турецкими тканями, приняла вид, достойный такого высокопоставленного лица, слуги внесли сверкающий оловянный таз, наполненный розовой водой, и льняное полотенце, которое два гайдука держали осторожно, словно ребенка на крестинах. Вельможа смочил пальцы и тщательно вытер их. Можно было приступать к ужину. Матеуш, склонив голову, стоял в углу и, вероятно, про себя уже подсчитывал барыши, которые останутся от посещения его корчмы столь знатной особой. На каждый знак пальцем он срывался, как заяц с межи, и бежал сломя голову, не забывая, однако, покрикивать на слуг. Магнат уселся поудобнее на специально положенных сафьяновых подушках и вытянул ноги. Двое слуг опустились на колени и осторожно сняли с него сапоги.
– Что это ты, святой отец, смелость потерял? – спросил вельможа дружеским тоном.
– Я смелость теряю только при виде полного бочонка, содержимое которого старше меня, – ответил брат Макарий.
– Определение точное, – сказал магнат, – только не подходящее для данного случая. Ты, отец, молчишь, словно в первый раз человека увидел. Признайся, тебе, наверное, не приходилось встречать таких, как я? Добродетель монахов заключается в послушании и правдивости.
– Напротив, добродетель монашеских орденов – это логика и диалектика. А что касается высоких господ, то я знал одного видного магната.
– Кто же был этот высокий пан? – зевая во весь рот, спросил вельможа.
– Заучить его титулы мне было трудно – такие они были длинные и запутанные. Однако я его хорошо запомнил.
– Что же ты можешь мне о нем сказать?
– Ничего не скрою из того, что я о нем знаю, – продолжал брат Макарий. – Он был, скажу я вам, так же глуп, как и богат.
При этих словах один из стоявших рядом слуг бросился на квестаря. Это был, судя по поведению, шляхтич, но, видно, из захудалых: и одежда у него была заношенная, и своего хозяина он охранял, как цепной пес.
– Оставь его, пан Тшаска, – жестом успокоил вельможа своего прислужника. – Продолжай, отец.
– Так вот, я и говорю, – пан этот был так же богат, как и глуп, а так как богатства его никто не подсчитывал – такое оно было большое, – то и величину его глупости трудно было постигнуть.
Вельможа улыбнулся, словно догадываясь, кого квестарь имел в виду. Наверное, он считал героем рассказа одного из своих недругов, и это доставляло ему удовольствие.
– Ну, и что же дальше, отец?
– А больше я не запомнил, прошу прощения у вашей ясновельможной милости.
– От тебя, смотрю я, толку мало, преподобный. Ну, а как ты исполняешь монашеский обет?
Брат Макарий ударил себя в грудь.
– Я мирянин и никаких монашеских обетов не давал. Хожу собираю милостыню, пользуюсь людской добротой и врожденным стремлением к благим делам.
– Да ты хоть «Pater noster» знаешь?
– Знаю благодаря моей матушке, которая эту науку вбивала мне палкой в спину, повторяя вслух молитву для укрепления своих собственных сил перед недремлющим оком божьим.
Магнат, потянувшись, расправил конечности и приказал подать вина. Брат Макарий заерзал на скамейке. Он сразу учуял, каким вином угостит Матеуш такого благородного гостя, и уж теперь никакая сила не смогла бы вытащить его из комнаты, старайся тут хоть тысяча слуг.
– А ты знаешь, отец, кто я такой? – спросил вельможа.
– Догадываюсь.
– Тогда выскажи свою догадку надлежащими словами.
– Ты, наверное, один из тех, кто не сеет, не жнет, а в житницы собирает.
Вельможа гневно засопел и покосился на квестаря, который, сложив руки на животе, сидел, с невинным видом уставившись в пространство.
– Что ты хотел этим сказать? – высокомерно фыркнул магнат. – Если в этих словах заключается что-либо оскорбительное, ты будешь примерно наказан.
Вельможа двинул пальцем, и шляхтич, которого звали Тшаска, грохоча кривой саблей, подскочил к столу. Как коршун, навис он над головой квестаря.
– Ну, отец! Забыл, что ли, как языком поворачивать?
Брат Макарий взглянул исподлобья на пана Тшаску.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35