Будто в улей кусок вонючего помета засунули.
Эконом ударил коня каблуками, подъехал к квестарю и, ухарски подбоченясь, рявкнул:
– Я выполняю приказы моего пана, а кто будет противиться, получит дубинкой по шее.
– А что же это за приказы, от которых бабы расходились, как молодое вино в погребе?
Верховой вызывающе свистнул плеткой и уселся поудобнее на лошади; ехал он без седла и, видимо, натер зад.
– Они моего пана средь бела дня обворовывают, да еще имеют наглость жаловаться, мужичье окаянное. Ноги бы им повырывать да в рот забить!
– А чем же они провинились, что ты на них так гневаешься?
– Ты, поп, за своим поясом присматривай, а то съезжу тебе по физиономии, тогда перестанешь удивляться.
– Полно, пан эконом, – спокойно сказал квестарь. – Может, тебе кровь в голову ударила, что ты из себя выходишь? Это и нездорово и невежливо.
Эконом огрел дубиной стоявшую поблизости женщину, та от боли согнулась почти до земли. Потом повернул коня и подъехал к слугам, которые расправлялись с крестьянином. Снова в эконома полетел град камней, кто-то сбил шапку с его головы. Разъяренный эконом бросился на женщин и стал гоняться за ними по лужайке. Отогнав их на почтительное расстояние, он выхватил из-за кушака бумагу и, делая вид, что читает, торжественно прокричал заученный им на память приказ:
– Приказываю моему эконому, а также дворовым вылить на землю водку, принадлежащую Яну Брузде, Петру Сливе и Юзефу без прозвища из деревни Мора-вицы, поскольку они не заплатили винного оброка и отказываются пить мое вино. Бартроса Липняка приговариваю к ста ударам палкой за то, что он пил водку у арендатора пана Конопки, нанося этим моему имуществу ущерб и нарушая божественное право, в чем и подписываюсь от своего и божьего имени.
Эконом гордо огляделся и медленно сложил бумагу.
– Ну, что скажешь, поп? Господь бог с моим паном заодно, как ты только что своими ушами слышал.
– Слышать-то я слышал. Только, видать, у твоего пана бог-то иной, чем у меня. Мой бог приказывает поступать по-другому.
Эконом презрительно расхохотался:
– А как по-твоему, монастырское ты дерьмо, для тебя и для знатного пана бог одинаков? Если ты так думаешь, то ты дурак и остолоп.
– Может быть, и так, – мягко согласился квестарь, приблизившись к эконому, – может, я и остолоп, но ты глупее меня, потому что ты глуп как пробка.
Эконом покраснел от злости и дернул коня, который, ничего не подозревая, спокойно пощипывал траву.
– Смотри, поп, получишь! Ну-ка, убирайся попроворней отсюда! Бабы запричитали, умоляюще протягивая руки к брату Макарию.
– Отец, спаси! Мужиков у нас поубивают!
Квестарь еще ближе подошел к эконому.
– Как же иначе можно назвать того, кто хочет вылить, как воду, настоящий божий дар, ниспосланный нам для веселия и радости? Это грех великий и глупость непомерная.
Эконом зло сверкнул глазами и презрительно плюнул квестарю под ноги, потом отвернулся и приказал слугам делать свое дело. Верзилы обступили связанного крестьянина и, сорвав лохмотья, едва прикрывающие спину, обнажили его. Бедняга отбивался руками и ногами, хватался за землю; один из слуг уселся ему на ноги, а другой схватил с телеги длинную плеть и, желая показать свое усердие, так огрел его, что Липняк взвыл от боли, а у баб вырвался крик ужаса. Эконом подъехал к месту истязания и начал громко подсчитывать. Плеть, точно молния, прорезала воздух, оставляя на теле крестьянина кровавые полосы.
– Раз… два… три… Сильней, болван, а то сам получишь! – покрикивал эконом.
Дворовый замахивался и бил изо всех сил, опасаясь, как бы самому не получить. После нескольких ударов крестьянин перестал шевелиться, изо рта у него потекла струйка крови, он умолк. Эконом вел счет не спеша, удобно развалившись на коне. Брат Макарий подвинулся совсем близко, но один из дворовых так толкнул его, что квестарь отлетел на несколько шагов. Эконом тем временем приказал приступить к выполнению второй части приговора: с телеги сняли бочки, на одну из них уселся дворовый и вышиб затычку. Водка струей хлынула на землю. Квестарь потянул носом. Запах спиртного подействовал на него так же, как на рыцаря вид обесчещенной святыни. Сметая все на своем пути, он ринулся вперед.
– Бабы, за мной! – загремел его бас, и он так сильно ударил коня эконома под брюхо, что конь, заржав, присел на задние ноги и сбросил эконома на землю.
Женщины не заставили просить себя дважды. С громкими криками они вырвали крестьянина из рук палачей, затем, схватив колья, набросились в ярости на дворовых, стащили их с лошади и начали избивать. Бабы налетели на эконома, не успевшего подняться после падения. Квестарь предоставил им право осуществить справедливый акт возмездия, а сам молнией бросился к бочке, приподнял, как перышко, сидящего на ней слугу и отбросил его далеко в сторону, ладонью заткнул отверстие в бочке и победоносно огляделся.
– Трофеи захвачены! – радостно воскликнул он, размахивая рукой. – Бейте этих бездельников, бабоньки, лупите, колотите изо всех сил! Никому не спускайте, ведь написано: какой меркой тебе мерят, такой надо и возвращать. Не ленитесь, бабоньки! Всыпьте им как следует за ваших мужиков. Бейте этих собачьих детей!
Женщины рьяно принялись за дело. Дворовых мигом разложили, как снопы, на лужайке, а на тех, кто пытался убежать, взгромоздились бабы и, придавив их своими задами к земле, отдыхали после жестокого боя.
Брат Макарий, воодушевленный победой, плясал от радости, но не мог отойти от бочки: затычка куда-то затерялась и бочонок нечем было закрыть. Тогда он оторвал край рясы, сделал из него кляп и забил отверстие, а ладонь с блаженным видом облизал – уж очень ему пришлась по вкусу эта водка.
– Неплохо вышло, – сказал он, обходя поле боя. Избитые дворовые, скуля, просили о пощаде.
– Так вам, собачьим детям, и надо! Так вам и надо – не выслуживайтесь на чужой беде. Повесить бы вас на сухой осине! Скулите, изверги окаянные, скулите! На кол бы вас посадить, рожей сунуть в муравьиную кучу, подлецы проклятые!
Бабы гордо ходили вокруг. Особенно крепко они избили эконома, у которого все лицо распухло от ударов. Квестарь хвалил женщин, похлопывая их по спинам.
– Ну и задали мы им жару! – потирал он руки.
– Да ведь ты, отец, в это время не помогал нам, а бочкой занимался, – сказала одна растрепанная женщина в сильно порванном платье.
– Ах ты, неблагодарная! – всплеснул руками брат Макарий. – Да кто же вас распалил огнем ангельским? Кто же усмирил гордыню эконома, кто повел вас в этот бой?
Женщина, подбоченившись, вызывающе ответила:
– А бочонок, преподобный отец?
Квестарь молитвенно сложил руки и опустил взор.
– Несчастная! Разве тебе не известно, что нам, духовным лицам, никак не пристало заниматься делами, недостойными монашеской одежды и святого обета.
– А бочонок, преподобный отец?
– Не бочонок, а бочка, душенька. Разве можно было допустить, чтобы дар божий зря пропадал?
– К черту водку! – хором закричали бабы. – В ней все наше горе! Это зараза дьявольская!
Они, размахивая кулаками, подскочили к бочкам, которые спокойно лежали на лугу в зарослях репейника и ромашки.
Квестарь, раскинув руки, собственной грудью прикрывал бочки.
– Не трогать! Это моя военная добыча! In nomine patris! – отгонял он баб, наскакивавших со всех сторон, а ту, которая оказалась поближе, угостил даже веревкой, и она, охнув от боли, отступила.
Вдруг шум усилился – это эконом попытался было бежать, но женщины быстро выбили у него эту мысль из головы, и он покорно съежился, закрыв от стыда лицо руками.
Квестарь, обеспечив сохранность водки, проворно поймал лошадь, которая без присмотра паслась на лугу, и запряг ее в телегу. Все гурьбой вышли на дорогу. Избитого мужика положили на сено. Женщины взяли его на свое попечение. Дворовых гнали впереди, и бабы, злость у которых уже прошла, посмеивались над ними. Квестарь же удачным словцом подзадоривал победительниц.
– А ну-ка, мать, давай сюда похлебку, которую ты оставила ради рыцарского ремесла, – обратился он к Ягне, угощавшей его перед побоищем.
Молодка мигом привела себя в порядок и вынесла брату Макарию дымящуюся миску.
– На, отец, подкрепись с божьей помощью.
Брат Макарий усердно принялся за еду, и в миске показалось дно еще до того, как он сумел послать благодарственный вздох богу. Затем он вытер рот и, наполнив свою кружку для подаяния водкой, завершил трапезу.
Бабы начали проявлять нетерпение. Ребятишки уже хныкали: солнце зашло и приближалась пора ужинать. Поэтому квестарь приказал дворовым подойти к бочкам, налил каждому водки и заставил пить, пока у тех глаза на лоб не вылезли. Затем, взяв плеть, брат Макарий пригрозил слугам:
– Слушайте вы, холуи несчастные. Ради милосердия человеческого я отпускаю вас, но смотрите, чтобы вы в последний раз брались за такую работу. Иначе я приду, всыплю вам по первое число, ноги повыдергиваю и на перекресток выброшу на радость воронам и лесным зверям.
Женщинам не хотелось отпускать своих мучителей, но когда квестарь строго приказал им, пригрозив проклятием, они перепугались и оставили дворовых в покое.
– Отец, отпусти и меня! Я глубоко раскаиваюсь, – взмолился эконом, которого продолжали охранять как зеницу ока.
– С тобой, – заявил ему брат Макарий, – я рассчитаюсь сам, потому что ты неисправимый грешник и негодяй, достойный виселицы. А вы, милые сердцу моему бабоньки, идите по домам и вознесите хвалу небесам, что встретили меня и что я вас вдохновил на такие дела.
– Повесь его! – требовали бабы, собираясь уходить.
Эконом задрожал от страха, как осиновый лист.
– Хорошая мысль, – похвалил квестарь, – ничего лучшего он не заслуживает. Я сам займусь этим, вешать разбойников – моя специальность.
При этих словах он так грозно нахмурился, и голос его зазвучал так строго, что успокоенные женщины разошлись, а эконом для поднятия духа запел молитву.
– Пой, пой, – приговаривал квестарь, готовясь в путь, – только голову задери повыше, а то тебя на небе не услышат. А вы, бабоньки, возьмите-ка своего мужика да обложите его мокрым листом, вот он и оправится от угощения, которое пан по щедрости своей не жалеет вам.
Они сделали то, что он им посоветовал, и понесли крестьянина в деревню.
Квестарь тем временем оседлал коня, аккуратно прикрепил бочонок и, ласково попрощавшись, тронулся в путь, ведя на аркане эконома.
Они выбрались на большак. Уже стемнело, взошедшая луна кое-как освещала им путь. Эконом шел в мрачном настроении, угнетаемый печальными мыслями; он тяжело вздыхал и, готовясь к самому худшему, читал молитвы.
Квестарь не обращал на него никакого внимания, он весело беседовал с конем, похваливал водочку, то и дело ощупывая бочонок, из которого доносилось приятное бульканье.
Когда дорога, минуя деревню, свернула в густой лес, эконом уперся и не хотел двигаться дальше. Брат Макарий подбодрил его:
– Ну, еще немного, я тебе такой сучок выберу, что лучшего не найдешь во всей округе. Это будет сук, достойный твоей особы. Я не могу допустить, чтобы ты висел на какой-нибудь захудалой ветке.
Эконом упал на колени в дорожную пыль.
– Отец, прости мой грех. Повесь нашего пана: всей округе добро сотворишь.
– Ах ты, поганый дармоед, да если бы твой пан попался мне в руки, ему было бы то же. Ну, пошевеливайся, а то до сухой ветки я тебя познакомлю с веревкой, которой я подпоясываюсь, а она не одну умную голову утихомирила. – И, наклонившись, он дал эконому понюхать железный крест, висевший у пояса.
– Неужели нет милосердия у отцов духовных? – взмолился эконом.
– Нет, – отрезал квестарь.
– А ты казался мне святым, такая доброта на твоем лице написана.
– В этом нет ни малейшего сомнения, – ответил брат Макарий, – но и святым противен такой бездельник, как ты, пан эконом.
– Я исправлюсь, отцом родным буду для крепостных.
– Это хорошо, что в тебе совесть заговорила, разбойник-слуга у разбойника-пана. Черти учтут твое раскаяние и в аду приготовят тебе смолу попрохладнее. Ну-ка, вставай, а то мне нужно еще успеть в одно место.
Видя, что покорность не трогает сердца квестаря, эконом поднялся с коленей и поплелся рядом, спотыкаясь и едва волоча ноги. Он то скрежетал от злости зубами, то фыркал, как конь, и бросал на квестаря взгляды, полные ненависти. Въехав в лес, брат Макарий стал внимательно осматриваться по сторонам и наконец остановился у одного развесистого дуба.
– А ну-ка, милостивый пан эконом, – показал он на толстый сук, нависший над тропинкой, – посмотри, соответствует ли этот сук твоему званию и должности?
Эконом опустил голову и замер.
– Эй, пан эконом, – продолжал брат Макарий, слезая с коня. – Мне кажется, что ты доволен выбором. В таком случае приступим к делу. А впрочем, ваша милость, может быть, тебе этот дуб не нравится? Ты только скажи, я с удовольствием подберу другое дерево, хотя мне лично кажется, что дуб – королевское дерево и твоему достоинству ущерба не причинит. Но тут есть и хороший каштан и бук растет. Так выбирай же, ваша милость, а то, говорю тебе, мне некогда, – тихо посмеивался брат Макарий, кружа около узника, как ястреб. – Ну, если тебе не хочется самому выбирать сук, на котором тебе придется богу душу отдать, то положись на меня, я в этом деле кое-что понимаю, а ты мне нравишься, поэтому я не хочу позорить тебя. Этот дубок в самый раз, ты на нем будешь отлично болтаться.
И квестарь, подпрыгнув, как юноша, схватился за сук и с минуту на нем покачался.
– Веточка прочная, на такой не зазорно висеть, – с видом знатока заявил он, соскочив на землю.
Потом брат Макарий перебросил ремень через сук, аккуратно сделал петлю и пристроил ее на шее у эконома.
– Встань, ваша милость, чуть-чуть поближе, так мне будет легче подтянуть тебя, – любезно попросил он.
Узник шарахнулся назад, затянул ремень на шее и чуть не задохнулся.
– Значит, милостивый пан эконом, ты хочешь повеситься без моей помощи? Ну, разве хорошо так поступать? Ты хочешь лишить меня удовольствия? Я-то собираюсь тебя на небо отправить, обдумываю, как бы получше это сделать, а ты… О неблагодарность человеческая, нет тебе меры!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35