На время своего отсутствия верховную власть в Москве он передал митрополиту Киприану, который, по положению своему, лучше, чем кто-либо, мог вдохновить людей на подвиг и меньше всех рисковал в случае пленения татарами. Шену свою, великую княгиню Евдокию Дмитриевну, – со дня на день ожидавшую родов, – государь тоже пока оставил в столице, наказав приближенным вывезти ее из Москвы, как только она разрешится от бремени и сможет выдержать переезд. Время на это было, ибо орда Тохтамыша, по слухам, еще находилась на левом берегу Волги.
Весть о том, что татары уже идут через Оку, мгновенно долетела до Москвы и взбудоражила всех. Из окрестных сел и монастырей множество народу устремилось в столицу, под защиту ее каменных стен. Москвичи всех принимали охотно: места на кремлевских площадях и улицах хватало, запасов, казалось, было много, а при обороне города никто лишним не будет.
Но среди оставшихся в Москве бояр и старшин сразу проявились несогласия: одни настаивали на том, что надо защищать столицу, другие, – и этих было гораздо больше, – говорили, что силами одних посадских да смердов города все равно не удержать, и чем погибнуть зря, – лучше бежать из него, пока еще есть время. Митрополит Киприан, – человек не русский, – не обнаружил той высоты духа, которую в грозные часы истории неизменно проявляли русские иерархи: вместо того, чтобы пристыдить малодушных и своим
авторитетом возглавить оборону, он одним из первых попытался покинуть Москву.
Совсем иное настроение царило в простом народе, особенно в пришлом: он собрался сюда именно для того, чтобы защищаться. И потому поведение митрополита и бояр, начавших уезжать из города, вызвало вспышку негодования, быстро перешедшего в открытый мятеж.
Все городские ворота были заперты, со звонницы Архангела Михаила ударил набат, созывая народ на вече. Оно было чрезвычайно бурным, но выявило полное единодушие горожан: почти все стояли за то, чтобы защищать город, из которого постановили никого не выпускать. Во всех воротах стали вооруженные люди, осыпавшие камнями и бившие кнутами каждого, кто делал попытку выбраться из Москвы. Тщетно совсем растерявшийся митрополит просил выпустить его и великую княгиню, – ему отвечали угрозами и оскорблениями. Многие бояре, высказавшиеся за оставление Москвы и хотевшие уезжать, были жестоко избиты, а хоромы их разграблены. Остальные попрятались, стараясь ничем не привлекать к себе внимания мятежного люда.
Народ взял власть в свои руки, ему не хватало только вождя, опытного в военном деле. Но такой вождь неожиданно появился: к вечеру того же дня в Москву случайно приехал молодой литовский князь Остей, внук Ольгерда. Узнав, что здесь происходит, он возглавил оборону города и восстановил в нем некоторый порядок. По его настоянию митрополиту Киприану и великой княгине Евдокии Дмитриевне, с новорожденным сыном Андреем, позволили выехать из столицы. Княгиню свою народ проводил почтительно, но возок митрополита при выезде был разграблен толпой, а его самого осыпали бранью и насмешками.
Весь остаток дня прошел в напряженной подготовке к обороне. Как всегда в таких случаях делалось, – городской посад был сожжен, чтобы не оставлять неприятелю укрытия; на стены кремля втаскивали короба со смолой и котлы для ее кипячения, складывали груды камней и бревен; к тюфякам подкатывали ядра и бочки с порохом; чернецам и смердам раздавали оружие, какое нашлось в Москве, а несведущим в военном деле показывали – где им стоять и что делать, когда орда пойдет на приступ.
К заходу солнца появились татары, – три тумена, накануне утром выступившие из Серпухова. Несколько всадников, подъехав вплотную ко рву, спросили – здесь ли князь Дмитрий? Со стен им ответили, что великого князя нет в Москве.
Не начиная военных действий, татары до самой темноты кружили вокруг города, видимо, изучая укрепления и высматривая – с какой стороны лучше вести приступ. Осажденные во множестве высыпали на стены и тоже глядели на татар, радуясь и укрепляясь духом оттого, что враг был немногочислен. О том, что это лишь передовой отряд, за которым двигаются главные силы Орды, никто еще не догадывался.
Когда совсем стемнело и татары, расположившись поодаль от стен, разожгли костры и стали готовить себе еду, – в городе разбили погреба бежавших бояр и выкатили на улицы бочки с хмельным. Всю ночь по Москве шли гульба и пьянство, которые бессилен был прекратить князь Остей, тщетно взывавший к благоразумию горожан.
– А пошто нам не гулять? – отвечали ему. – Гуляй и ты с нами, князь! Ин татар-то вовсе немного. Где им взять наши стены? Небось отобьемся, а скоро и государь наш сюды подойдет со своим войском. А то еще, гляди, ждать не станем, а сами вылазку учиним и посекем всех поганых в крошево!
Едва рассвело и растаяла в небе страшная хвостатая звезда, вот уже много ночей подряд пугавшая суеверную Русь своим зловещим видом, – во всех московских храмах зазвонили колокола, созывая народ на молебны о даровании победы над басурманами. Людей в городе было столько, что церкви не вмещали молящихся, хотя многие, в ком еще не унялся ночной хмель, молиться и не пошли: поднявшись вместо того на стены и потрясая оружием, они принялись осыпать окружавших город татар ругательствами и насмешками.
– Эй, вы, поганые сыроядцы! – кричали им. – Не нашего Бога косоглазые дураки! Где вам взять Москву! Да в городе нашем на каждого из вас трое! Видать, не потрафили вы своему Аллаху, и привел он вас сюды на погибель! Текайте лучше не оглядаясь, покуда живы!
– Куды им текать? – вторили другие. – Нехай остаются! За свиньями нашими будут ходить! Мы их выучим свинью уважать!
Татары на эти насмешки почти не отвечали, лишь изредка посмеивались и грозили осажденным нагайками. Но на приступ не шли и даже близко к стенам не подходили.
Почитая это за слабость и боязливость, москвичи продолжали весело изощряться в похвальбе и в ругани. Эта перебранка, то затихая, то снова разгораясь, длилась часов до девяти. V
Но вдруг она внезапно замерла: на широкие луговины Заречья из лесу начала выходить новая орда, которой, казалось, нет ни конца ни краю. В нескольких местах сразу переправившись через реку, она черным потоком потекла вокруг города и к полудню обложила его плотно сомкнушим-ся живым кольцом.

ГЛАВА 20

И тогды татарове лествицы прислоняху ко граду и лезахуть на стены. Гражане же воду и смолу в котлех варящу и кипятнею лияхуть на ня, стрелами стреляхуть с заборал, инии же камением шибахуть, а друзи же тюфякы пущаху на ня отошедшим и паки приступлыпим, и тако три дни бьяхуся межи собе.
Московская летопись
Вскоре после полудня к Фроловым воротам кремля подъехали два татарина и именем великого хана Тохтамыша потребовали сдачи города, всем, кто в нем находится, обещая в этом случае пощаду.
На стене, у ворот, в тот миг не было никого из старшин. Тут стояла сотня ремесленников из подмосковной Гончарной слободы да несколько монахов и горожан, вооруженных кто чем горазд. Потолковав между собою, они решили звать князя Остея, чтобы он говорил с татарами. Но едва один из гончаров отправился на поиски князя, как сюда подошел десятский Игнашка Постник, из Дмитровской сотни, стоявшей рядом. Узнав, что тут происходит, он, долго не раздумывая, решил дело по-своему.
– Князь тут вовсе не надобен, – заявил он, проталкиваясь к бойнице. – Ежели он, к примеру, велит отворить ворота поганым, нешто мы его послухаем? Да я его за такое своими руками со стены сопхну! А коли так, то у нас с ханскими послами можен токмо такой разговор…
В средневековой Москве все городское и слободское население делилось, в административном отношении, на сотни, во главе которых стояли выборные сотские и десятские. Эти сотни назывались или по роду деятельности соответствующей слободы (например, Гончарная, Кожевенная и др.), или по названию своей улицы, приходской церкви, ближайших городских ворот и т. п.» Отсюда сотни – Дмитровская, Мясницкая, Покровская и т. д.
С этими словами он натянул тетиву лука и пустил стрелу в одного из посланцев Тохтамыша, ожидавших по ту сторону рва. Его примеру немедля последовало еще несколько горожан, имевших луки. Но ордынцы, предвидевшие возможность такого ответа и потому одетые в кольчуги, от стрел не пострадали. Погрозив москвичам нагайками и выкрикнув несколько русских и татарских ругательств, они повернули коней и ускакали, провожаемые свистом и улюлюканьем осажденных.
Малое время спустя к стенам со всех сторон подступили татарские лучники и начали бить по стоявшим наверху людям, по скважням заборала и по бойницам башен. Со стены им отвечали дождем стрел, и в течение получаса между осаждающими и осажденными длилась жаркая перестрелка.
Среди москвичей умелых стрелков было мало, а потому они наносили лишь незначительный урон татарам, которые искусно закрывались щитами и все время были в движении. Но почти ни одна татарская стрела не пропадала даром, и вскоре все стоявшие на стенах люди вынуждены были попрятаться за укрытиями. Тогда, под защитой лучников, из ордынских рядов во множестве выступили вперед пешие воины, вооруженные только саблями и щитами. Они приближались группами человек по пятьдесят и несли с собою длинные лестницы, явно намереваясь идти на приступ.
– Все готовься отбивать поганых, – говорил князь Остей, обходя стены. – Стрелять боле не надобно, эдак лишь себя подставите под татарские стрелы. Жди, когда поставят лестницы и полезут наверх, а тогда вали на них каменья да поливай смолой и кипятком! Лестницы отпихивай шестами либо, коли собьешь с них людей, – тяни крючьями к себе, на стену!
Остей годами был еще совсем молод, и на Руси его не знали, а потому, несмотря на свою личную храбрость и воинское умение, он особого доверия москвичам не внушал. Из своих бояр и воевод никого на стенах не было, – почти все они либо ушли с войском Дмитрия, либо покинули город до начала осады, – а те немногие, что остались в Москве, видя мятежное настроение горожан, предпочитали отсиживаться по домам. Поэтому, хотя князь Остей и был объявлен набольшим воеводой, – на деле начальство над городом оказалось в руках слободских старост и сотских да тех.бывалых воинов, которые в этот грозный час оказались в Москве и сумели показать себя знающими дело и толковыми распорядителями. Наибольшим же уважением всех московских низов пользовался Юрий Сапожник, – славный воин, в Куликовской битве потерявший руку, когда заслонил собою раненого великого князя.
Волею событий оказавшись сейчас головой народного движения, Юрий не мешал распоряжаться князю Остею, покуда находил его действия правильными. Но в душе он считал, что москвичи и сами, – без помощи этого литовского князька, – сумеют удержать Москву до подхода государя с войском, а потому со своей стороны руководил обороной и отдавал приказания, будто бы Остея тут и не было. Последний сразу это заметил и хотел было осадить Юрку, но когда увидел, с какой готовностью повинуется ему весь этот мятежный и полупьяный люд, – почел за лучшее смолчать и не вызывать в столь ответственную минуту лишних осложнений.
– Заряжай тюфяки, – говорил Юрка, – да нацеливай их на поганские ватаги с лестницами, поколе они не подошли под стены. Энто им не лук и не самострел, – такого гостинца они еще отродясь не пробовали. Небось от одного грому басурманская душа паром выйдет!
Несколько минут спустя первую пушку изготовили к бою, но пока горел запальный фитиль, полусотня татар, на которую она была наведена, продвинулась далеко вперед, и каменное ядро, со злым урчанием прорезав воздух, шлепнулось позади нее, не причинив никому вреда. Однако громоподобный выстрел произвел среди татар замешательство, – они внезапно остановились, и это позволило из второго тюфяка выпалить удачней: ядро угодило в самую гущу людей, разнесло в щепы лестницу, которую они несли, и убило несколько человек. Почти сейчас же, изрыгая черный дым и пламя, со стены рявкнули еще две пушки, попадания которых тоже были удачны. *
Видя, что в рядах ордынцев происходит смятение, стоявшие на стене москвичи разразились восторженными криками. Но к великому их разочарованию татарские воины, понукаемые своими начальниками, бросились не назад, а вперед и, прежде чем пушкари снова зарядили орудия, – успели подбежать так близко, что стрелять по ним уже было нельзя. И тотчас орда пошла на приступ. В то время как вся ее главная сила, прихлынув к стенам и поставив лестницы, с устрашающим воем полезла наверх, – искуснейшие "татарские стрелки, стоя чуть поодаль, метко били из луков по бойницам и по верху стены, едва там кто-нибудь показывался.
Защитники города, – среди которых только очень немногие имели кольчуги и шлемы, – десятками падали под вражескими стрелами, но приступ отбивали дружно, не жалея себя. На лезущих по лестницам ордынцев со стены посыпались камни, полилась кипящая смола. Но в то время как одни падали вниз с переломанными костями или с воплями корчились под стеной от жестоких ожогов, – другие сейчас же заступали их место н упрямо лезли наверх.
Наиболее яростный приступ осаждающие вели с восточной стороны, где стены были ниже и где нетрудно было перебраться через ров, вода в котором в это время года почти совсем пересыхала.
Вот, между Никольской и Собакиной башнями, приставив две лестницы рядом, в затылок полезли по ним татары, прикрывая головы круглыми коваными щитами. Верхним оставалось до края стены уже рукой подать, когда вдруг над заборалом показалось тяжелое, поднятое за два конца бревно и рухнуло вниз, как муравьев сметая поганых с обеих лестниц. Одна из них при этом была поломана в куски, другая уцелела; накинув крючья, осажденные потянули ее наверх, но под градом татарских стрел сразу же должны были выпустить. И снова по ней полезли ордынцы. Дав время переднему подняться почти до самого заборала, – выступил из-за укрытия бородатый мужик в лаптях и в рубахе-распояске, обеими руками держа над головой тяжелый камень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29