те, у кого не было на завтра чистых рубах, отправились к ближайшим ручьям и речкам, постирать свои. Яркий солнечный день постепенно бледнел и гас, как бы проникаясь томительным предчувствием близкой грозы.
Часа за два до захода солнца прискакали вестники от поставленной впереди стражи и сказали: идут татары. Вскоре их передовые тумены показались на открытом месте, верстах в четырех от русского стана. Взрыв свирепых криков, долетевший оттуда, ясно говорил о том, что и они заметили неприятеля. Потоптавшись немного на месте, – видимо в ожидании приказаний от хана, – они продвинулись еще версты на полторы вперед и растеклись во всю ширину поля, разбивая свой стан. До самой темноты к этому рубежу черным потоком текла с юга несметная орда. Шла она, видно, и ночью, ибо на татарской стороне все поле, доколе хватал глаз, светилось огнями костров и факелов, а в лагере их почти до рассвета слышались крики, движение и возня. Дмитрий Иванович, хотя и знал, что татары не любят воевать ночью, все же приказал, помимо обычного охранения, выставить далеко впереди русского войска многочисленные сторожевые посты и бдительно следить за всем, что делается у противника.
Шатер великого князя был поставлен в безопасном месте, позади Большого полка. Целый день Дмитрий, поглощенный делами и заботами, в него не заглядывал, – пришел лишь затемно, когда все распоряжения были сделаны и русский лагерь начал погружаться в сон. Не раздеваясь, он лег на постель и попытался заснуть. Но, вместо сна, пришло чувство гнетущего одиночества и смутной, нарастающей тревоги. Все помыслы князя были с войском, ему казалось, что покуда он тут лежит, – там, впереди свершается или каждый миг может свершиться нечто непредвиденное и важное, отчего дальше все пойдет совсем не так, как предположено. Этак промаявшись около часу, он понял, что здесь не уснет, – встал, пристегнул к поясу меч, накинул плащ и вышел из шатра.
Вокруг было тихо, в русском стане почти все спали. Миновав Большой полк, Дмитрий вступил в расположение Передового. Тут тоже царило безмолвие, лишь отфыркивались и всхрапывали лошади на коновязях, да кое-где потрескивали догорающие костры, освещая блеклым червонным пламенем тела спящих повсюду людей. Заметив в стороне молящегося на коленях воина в белой рубахе, Дмитрий подошел к нему.
Увидев великого князя и узнав его, воин поспешно поднялся на ноги.
– Молись, молись, брате, – промолвил Дмитрий – я тому не помеха.
^ – Ништо, государь, еще помолюсь… А может, ты для какой службы человека ищешь? – помолчав, добавил воин. Это был крепкого сложения мужик, лет сорока, с лохматыми русыми волосами и стриженной вполукруг бородой.
– Нет, я так… Как звать тебя и откуда родом?
– Степан я, прозванием Новосел, а родом из-под Юрьева княже.
– Уже бывал в войнах?
– Не случалось доселева. Был я в общине старостой, так меня в войско не брали.
– Что же, боязно завтра в битву идти?
– Нет, княже. Чего бояться-то? Все под Богом… Я ноне своею охотою пошел.
– __А вот, молишься, когда другие спят. Значит, душа не спокойна.
– Так нешто я от боязни? За Русь сердце болит, – что народу-то завтра ляжет! Молил я Господа, чтобы полегче далась нам победа.
– А веришь, что победим?
– Вестимо, верю! Завтра народ будет биться, как николи еще не бился, всякий разумеет, за что в сечу идет. Истинный Бог, побьем поганых, – ты, государь, в том не сумлевай-ся! Хоть бы и воеводы оплошали, – все одно побьем!
– Не оплошают и воеводы! А в победе и у меня сумнений нет, – разве с такими людьми возможно не победить? – Дмитрий шагнул вперед, обнял воина и троекратно его поцеловал. – Всех не могу; а тебя одного за всех! – сказал он. – Ну, молись, брате Степан, Христос с тобою, а я пойду. О том же и я молю Господа еженощно.
Эта короткая беседа с воином вернула Дмитрию душевное равновесие и уверенность. Выйдя за линию Передового полка, он с минуту поглядел на мерцавшие вдали костры татарского стана, затем расстелил под кустом свой плащ, лег и почти мгновенно уснул.
Проснулся великий князь от весьма чувствительного удара в бок. Приоткрыв глаза и все еще находясь во власти сна, он увидел стоявшую над ним темную фигуру, готовящуюся на-
градить его вторым пинком. Еще не вполне сознавая – где он и что происходит, Дмитрий сел, протирая рукой заспанные глаза.
_ Так– то ты службу несешь, пес смердящий, – раздался
голос, по которому Дмитрий сразу опознал своего зятя, князя Бо брока-Волынского. – Ну, не я бы на тебя набрел, а татары?
_ Где татары? – вскакивая на ноги, воскликнул князь. – Окстись, Дмитрей Михайлович! Ты что, в разуме повредился?
– Матерь Божья! Это ты, Дмитрей Иванович?
– Слава Христу, хоть теперь признал! – засмеялся Дмитрий. – Чай, больше ругать не станешь?
– Прости для Бога, государь! Нешто могло мне на ум прийти, что это ты тут спишь? Подумал – страж нерадивый на посту заснул, ночь темна, не видать, кто лежит. А ты как здесь случился?
– Притомился малость, обходя стан; прилег тут да и заснул ненароком. Видать, уже поздно?
– Уж давно перешло за полночь.
– А ты что не спишь?
– Вышел стражу проверить да поглядеть, что у татар
деется.
– Ну, пойдем вместе.
Князья молча прошли с версту и остановились, не доходя немного до речки Чуровки, на которой стояли русские передовые посты. Ночь была душной и темной, поздно взошедшую ущербную луну закрывали низкие облака; на юге, за татарским станом, яростно полыхали зарницы; зловеще и нудно где-то, совсем близко, выл одинокий волк, да вдали, на Непрядве, гоготали и хлопали крыльями гуси.
Позади, в русском стане, было тихо, словно и нет никого. У татар повеюду пылали костры, слышались крики, ржание коней, дикое, непривычное русскому уху пение и грохот бубнов.
– Видать, поганые загодя победу празднуют, – промолвил Дмитрий. – Только не рано ли?
– Завтра им будет не до песен, княже. Вон, погляди на сполохив небе, над самой ордой: рдяны, ровно бы кровь из них брызжет. То для них худая примета.
– А вот, к слову, Дмитрей Михайлович: сказывают, у вас на Волыни колдуны вельми искусны и знает через них
Сполохи – зарницы.
народ много верных примет и гаданий. Может, и ты там чему научился?
– Перед битвой у нас слушают голоса земли, – не сразу ответил Боброк. Он был лет на десять старше своего шурина, и Дмитрий с большим доверием относился к его военному опыту и житейской мудрости. – И кому дано понимать их, тот может сказать, чья будет победа.
– А ты можешь?
– Бывало, мог.
– А ну, спробуй!
Боброк лег на траву, правым ухом припал к земле, закрывши ладонью левое. Он лежал не шевелясь, так долго, что Дмитрия начало разбирать нетерпение.
– Ну, что слышал? – спросил он, едва Боброк поднял голову.
– Плачет земля, Дмитрей Иванович! Сперва услыхал я лишь один стон и плач великий, а после стал различать в нем два голоса: в одной стороне вроде бы татарская женка голосит по мертвому, а в другой, жалостливо так, – ровно свирель пастушья, – плачет русская дева. Без числа воинов падет завтра и у нас, и у татар. Но победа будет твоя.
– Как ты о том сведал?
– Стал я слушать еще, и вот, там где татарка плакала, помстилосьмне, будто вороны закричали, а на русской стороне зазвонили колокола. Господь нам готовит победу, тому верь, государь.
– Слава Христу и Его Пречистой Матери, коли так, – перекрестился Дмитрий. – Устояла бы Русь, а что многие тут навеки лягут, – не без того. Может, и нас с тобой завтра не будет… Не зря бы только.
– Зря не будет, да и мы, Бог даст, своими глазами победу увидим, – промолвил Боброк. – А ты все же отдохнул бы теперь, Дмитрей Иванович. Утром небось все силы снадо-бятся.
– И то, пойду. Твой шатер где?
– За Смолкой, в дубраве. Только я еще обойду стражу, протру ей глаза, ежели что. Сейчас, перед рассветом, сугубо бдить надобно.
– Протираешь ты знатно, на себе испытал, – улыбнулся Дмитрий. – Ну, коли так, оставайся с Богом!
Помстилось – показалось.
Проводив взором фигуру великого князя, скоро утонувшую во мраке, Боброк зашагал к полосе кустарников, окаймлявших речку Чуровку. Стало заметно светлее, – близился рассвет, да и луна начала изредка проглядывать сквозь прорывы поредевших облаков.
На первых двух постах все оказалось в порядке. Но на третьем было неладно; дозорный сидел на кочке и, опершись на рукоять меча, поставленного меж колен, спал, негромко прихрапывая. Боброк подошел тихо, как волк, изловчился и с силою ударил ногой по мечу. Воин, внезапно лишившись опоры, рухнул с кочки кулем и ткнулся головой в землю.
Он тотчас вскочил, еще не понимая, что с ним стряслось, но грянувшая, как с неба, затрещина разом привела его в себя.
«Коли десятник, ништо, – мелькнуло в мозгу, – даст еще раз-другой, того и будет!» Но, подняв глаза, обмер: перед ним стоял грозный Волынский князь, которого в войске боялись пуще всех иных воевод. Узнал его и Боброк: это был костромич Фомка Кабычей, незадолго до того схваченный в Москве за разбой. Будь другое время, ему бы несдобровать, но поелику люди были нужны для похода, – в меру постегав батогами, его поставили в войско, дабы честною службой искупил он свою вину.
– Тать шелудивый! – сурово сказал Боброк. – Тебе бы ныне за троих усердствовать, а ты в страже спишь, ровно и не Русь за тобой. Ну, пеняй на себя: ежели стоять невмоготу, будешь висеть!
– Князь пресветлый! – возопил Кабычей, понимая, что не мольбы о пощаде, а лишь находчивость может спасти его от петли. – В животе моем и в смерти ты волен! Только не спал я, милостивец, сгореть мне на этом месте, не спал!
– Вона! – насмешливо произнес Боброк. – Стало быть, это мне только привиделось?
Слово «привиделось» внезапно вдохновило Кабычея, который до этого и сам не знал еще, что станет врать в свое оправдание.
– Не спал я, княже, Богом тебе клянусь, – проникновенным голосом сказал он. – А было мне в тот самый час небесное видение.
– Видение?! Да ты, никак, из разбойников одним скоком во святые угодил?
– Нешто только святым бывают видения, княже милостивый? Господь печется о всех. Может, через тое самое восхотел Он наставить меня на путь правды и святости! Мало, что ли, святых смолоду бывали разбойниками?
– Вишь, куда ты наметил! Только не поспеешь ты стать святым, ежели так службу несешь!
– Помилосердствуй, княже, не прими греха на душу! Нешто моя в том вина, что на службе Господь послал мне видение?
– Что же такое тебе привиделось?
– Глянул я, княже, ненароком на небо и вот, вижу: летит с ордынской стороны облако великое и прямо на Русскую землю! Полыхают с того облака молоньи и громы, спущается оно все ниже, и вот почала выходить из него несметная рать. Но тут, со стороны полуденной, внезапу пришли два витязя юных, в све.тлых одеждах и с вострыми мечами в руках… На-дысь, были то святые Борис и Глеб! И приступили они без страху к татарским воеводам, рекуче: «Кто вам, поганым нехристям, сыроядцампроклятым, дозволил тревожить Святую Русь?» И как почали сечь басурманов своими мечами, индо стон смертный пошел по всей ихней орде! В недолго время посекли всех до единого и само облако то искрошили в шмотья… А после, гляжу, – святой Глеб прямо сюды идет, до мене! И тут я в страхе сомлел и сник, – энто как раз в тот са «шй миг было, когда ты подошел и вдарил, думая, что я заспал…
– Ну и здоров ты врать! – подивился Боброк.
– Пусть я в землю врасту, ежели солгал тебе, всесветлый князь! Истинно так все было, как я сказал. Надо быть, в этом знамение Божье, что пособят нам посечь татар святые Борис и Глеб!
Боброк пристально поглядел на Кабычея, усмехнулся, малость подумал, потом сказал:
– Ну, слушай теперь меня, провидец: в иное время я бы с тебя за такое велел спустить три шкуры. Одну за то, что в дозоре спишь, а другие две, дабы уразумел ты, что меня не столь легко обмануть. Но возблагодари Господа: сегодня нам твое «видение» вельми сгодится. С зарею будет тебе смена, – ходи по полкам и всем пересказывай то, что и мне сказал!
Утром по всему стану только и судачили о том, что некоему
Татар на Руси называли «сыроядцами» потому, что до принятия Ордой ислама, во время походов, – когда не было времени для варки пищи, – они ели сырую конину. Утром, при выступлении, всадник клал под седло тонкий пласт мяса, – к полудню оно бывало «готово».
святой жизни мужу, Фоме Кабычею, от Бога было в ночи знамение, чтобы русские воины шли в битву с верою и без страха, ибо будут среди них невидимо сражаться святые Борис и Глеб, коим Господь велел посечь орду. Слыша такое, даже робкие укреплялись духом, и только лишь в сотне Кабы-чея, где он был хорошо известен, люди дивились и не знали, что думать.
– Это наш Фомка-то святой жизни муж? – говорил Ва-сюк Сухоборец, высокий и жилистый воин, судя по щеке, изуродованной шрамом, уже побывавший в битвах. – С эдаким святым повстреваться в лесу не приведи Господь!
– Шалыган как есть! – подтвердил другой воин, Юрка Сапожник. – Чтоб меня ноне убил первый татарин, коли не соврал он про тое видение! Таким шпыням видениев не бывает!
– Кто знает, братцы! Может, оно и вправду было, – промолвил огромный, похожий на лешего, но миролюбивый Федяй Зернов. – Не токмо попам да боярам Господь чудеса являет. Сподобляются того и простые люди!
– За простых людей кто говорит! Да Фомка-то ведь разбойник!
– Ну и што? Разбойник о бок с самим Христом был распят!
– Эко сказал! Нешто наш Кабычей с того стал лучше? Что хошь говори, а не поверю я, чтобы ему было видение!
– А чего бы он стал врать-то?
– Вона, чего! Тут и дите уразумеет: выпялиться хотит перед людьми, вот и врет!
– Он ловок, Фомка-то! За тую выдумку ему еще, гляди, и перепадет чегось!
В этот миг из-за ближайшего куста появился и сам Фома Кабычей. Он не шел, а шествовал, словно епископ, весь преисполненный сознанием своей значимости. С минуту все молча глядели на него, потом кто-то засмеялся, а Васюк сказал:
– А вот и сам преподобный угодник грядет! Здрав буди, честной отец! Так было тебе, говоришь, видение?
– Вестимо, было, – буркнул Кабычей.
– Ан врешь!
– Ан не вру! Ты поди послухай: все войско о том гутарит!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29