Альбре. – Мы приготовили для тебя сюрприз, ты нам сюрпризик подсунул... чтоб тебе пусто было. А твоему отцу и братьям мы скоро такой подарочек преподнесем, что им тошно станет.


ГЛАВА VI. «В ЧАС, НАЗНАЧЕННЫЙ БОГОМ...»

На просторном дворе замка Кастель-Фьеро Филиппа приветствовала шумная толпа празднично одетых молодых людей. Филипп узнал многих своих друзей, представителей знатных и могущественных родов Гаскони и Каталонии, а также молодых сенаторов из поместных дворян и зажиточных горожан. Со стороны за господами с интересом наблюдали воины из их свиты, оруженосцы, пажи и слуги.
Когда возбуждение, вызванное появление Филиппа, пошло на убыль, молодые люди по знаку Гастона д’Альбре расступились, образовав широкий полукруг, в центре которого оказался Филипп. К тому времени он уже понял, что здесь происходит, и сердце его учащенно забилось.
Гастон сказал Шатофьеру, как бы ставя точку на затянувшемся споре:
– Что ж, ладно, Эрнан. Пожалуй, ты прав. Хотя я старше, но по праву хозяина первенство принадлежит тебе. Начинай.
Разговоры на площади мигом прекратились, и в воцарившейся тишине Эрнан важно подступил к Филиппу, вынул из ножен шпагу и церемонно отсалютовал ему. Филипп знал, что сейчас будут произнесены слова, которые круто изменят всю его жизнь, слова роковые и столь желанные им.
– Я, Эрнан де Шатофьер, граф Капсирский, перед лицом Господа Бога всемогущего и в присутствии благородных вельмож, признаю вас, государь Филипп, единственным и законным наследником герцогства Аквитания, княжества Беарн и Балеарских островов и графств Испанской Марки, в силу чего приношу вам присягу, как будущему своему сюзерену.
Эрнан вернул шпагу в ножны, преклонил перед Филиппом колени и вложил в его руки свои.
– Государь! В час, назначенный Богом, я стану вассалом вашим от графства Капсир со всем принадлежащим ему, что было пожаловано вашими предками мне и моим предкам. Клянусь служить вам верой и правдой, защищать вашу честь и ваше достоинство, как свои собственные, исполнять все обязанности вассала вашего, как требует того закон...
Слушая слова присяги, в общем традиционные, лишь несколько видоизмененные с учетом неординарности ситуации, Филипп внутренне переживал бурю разноречивых чувств. Формально эта присяга не имела никакой юридической силы и по сути была пережитком прошлого. К середине XV века в Галлии оставалось только две ступени феодальной иерархии: все галльские князья были вассалами короля, а все землевладельцы в галльских княжествах непременно были вассалами своего князя, и отношения подданства определялись не взаимными договорами в форме вассальной присяги, а законом, обязательным для всех. Однако в данном случае затеянное группой заговорщиков во главе с Гастоном и Эрнаном представление имело более чем просто символическое значение. Молодые вельможи во всеуслышание заявляли о том, что вопреки традиционным правам наследования и вопреки воле своего сюзерена, признают его наследником его младшего сына, и предлагали Филиппу согласится с их требованиями. Иными словами, его принуждали публично предъявить свои претензии на родовой майорат. Это был самый настоящий бунт, акт вопиющего неповиновения законной власти.
– ...Если же я нарушу свой долг, – произносил последние слова присяги Шатофьер, – пусть покарает меня Бог и ваше правосудие, государь!
Филипп на мгновение замешкался, перефразируя формулу принятия в вассалы.
– Сударь! Мы, Филипп, граф Кантабрии и Андорры, принимаем вашу присягу, дабы вступила она в силу в час, назначенный Богом. И в час сей вы становитесь вассалом нашим от графства Капсир со всем принадлежащим ему. Как ваш будущий сюзерен, мы подтверждаем все заверения и права, данные вам и вашим предкам нашими предками.
– Аминь! – произнес Эрнан и в знак скрепления присяги поцеловал распятие, поднесенное ему капелланом замка. Филиппу же целовать распятие не полагалось, так как считалось, что от государя достаточно данного им слова.
Потом пришла очередь Гастона д’Альбре. За ним, в порядке, установленном накануне жребием, принесли присягу около полусотни молодых гасконских и каталонских вельмож. Филипп выслушивал их и отвечал почти автоматически, а сам думал о том, что кроме согласия отца (которого он никогда не дождется), существует единственный способ узаконить происходящее – резолюции Сенатов Аквитании, Беарна и Каталонии, лишающие Гийома и Робера права наследования и требующие от герцога признания младшего сына наследником всего майората. В таком случае спорный вопрос будет вынесен на рассмотрение высших инстанций: король и Сенат Галлии должны будут решить будущее Аквитании и Каталонии, а судьба Беарна окажется в руках папы и императора Римского, как номинальных суверенов, патронов княжества.
Что касается провинциальных Сенатов, то в их благоприятном решении Филипп ничуть не сомневался. А вот с королем и Сенатом Галлии было гораздо сложнее. Дядя Филиппа, Робер III, возможно, и рад был бы помочь племяннику, но уж очень шатким было его положение на престоле, и представлялось весьма сомнительным, чтобы он пошел на открытую конфронтацию с герцогом Аквитанским. Галльский же Сенат, как обычно, погрязал во внутренних склоках, раздираемый региональными противоречиями, и заведомо был неспособен принять сколько-нибудь серьезное решение.
С Беарном и Балеарами дела обстояли не лучше. Короли Италии традиционно избегали вмешиваться в отношения галльских князей, а папа Павел VII, сильно обеспокоенный растущим могуществом рыцарского ордена Сердца Иисусова, вряд ли захочет портить отношения с герцогом Аквитанским – одним из самых верных своих сторонников.
Так что вопрос о наследовании, скорее всего, надолго повиснет в воздухе. Филипп со всей отчетливостью увидел свое будущее: он будет вынужден многие годы провести на чужбине, ожидая смерти отца – человека, которого он хоть и не любил, но глубоко уважал и от всей души желал ему долгой жизни...
Наконец отзвучали слова последней вассальной присяги, и Филипп с облегчением вздохнул. Он уже порядком устал от этой изнурительной церемонии, первоначальная эйфория уступила место мрачным раздумьям о предстоящем изгнании, и только мысль о Луизе согревала его. Он страстно желал, чтобы скорее настала ночь, ему не терпелось вновь оказаться в ее объятиях и забыться...
К Филиппу подошел Гастон д’Альбре – уже облаченный в роскошную мантию с регалиями верховного судьи Беарна, которым он был избран полтора года назад. Он обратился к присутствующим со следующими словами:
– Господа! В соответствии с моими полномочиями, я принимаю к рассмотрению Беарнского Сената поднятый здесь вопрос о праве наследования и объявляю, что в течение недели извещу всех достопочтенных сенаторов Беарна о месте и времени проведения слушаний. Также я обращусь к верховным судьям Аквитании и Каталонии с предложением в ближайшее время провести подобные слушания в Аквитанском и Каталонском Сенатах, дабы согласованный вердикт был вынесен всеми тремя Сенатами к осени сего года и предложен к вниманию государя нашего Филиппа, князя-протектора Гаскони и Каталонии, властителя Беарна и Балеарских островов!
На этом церемония была закончена.
– Боюсь, – тихо проговорил Гастон, обращаясь к Филиппу, – не жить тебе больше в Тарасконе.
– Я это знаю, – кивнул Филипп. – Придется мне уехать в Кантабрию.
– В Кантабрию? Но почему? Зачем так далеко убегать?
– А где же мне деваться? Если отец не признает меня наследником, а он уж точно не признает, то я должен буду покинуть его владения.
– Так поселись в Андорре. Это приданное твоей матери, и с сегодняшнего дня твой отец никаких прав на него не имеет. Теперь ты совершеннолетний, а Андорра принадлежит к королевскому домену.
– Так то оно так. Но с другой стороны... гм... вернее, со всех сторон она окружена землями отца, и в этом крохотном анклаве я буду чувствовать себя как в тюрьме. К тому же там нет ни одного приличного замка.
– Тогда езжай в Тулузу, – предложил Гастон. – Тебе даже не придется навязываться королю, он сам тебя пригласит.
– Да, разумеется. К этому его обяжет фамильный этикет: ведь я его полуродной племянник, мало того – формально я наследник престола. Он примет меня с распростертыми объятиями и даже виду не покажет, как нежелательно ему мое присутствие в Тулузе. Я поступлю по-свински, если воспользуюсь этим. Не считай меня наивным, кузен, я тоже кое-что смыслю в дипломатии. В общем, я уже все решил – я поеду в Кантабрию... После свадьбы, конечно.
Д’Альбре вздохнул.
– Что ж, ладно, воля твоя. Женись на этой девице, отправляйся в Кастилию, и чтоб тебя... – Он снова вздохнул, и на лице его отразилась печаль. – Мне тебя будет очень недоставать, братишка. Ты даже не представляешь, как я привязан к тебе.
– Ты тоже дорог мне, Гастон, – растрогано ответил Филипп. – Ты мне как брат, как родной брат, а Амелина... Амелинка, родная моя сестричка... И Эрнан... И другие...
Гастон ободряюще похлопал его по плечу.
– Ну, все, довольно мрачных дум! Мы же не на похоронах. Нам предстоит недолгая разлука, только и всего. Выше голову, дружище, держи хвост трубой. У нас праздник, скоро торжественный пир, а пока суть да дело, ступай отдохни пару часиков. И всплакни, если тебе от этого полегчает.
– Я не буду отдыхать, – сказал Филипп. – И плакать не стану. Сейчас я поеду в Тараскон – нужно сообщить обо всем отцу.
– В этом нет нужды. Твой отец узнает обо всем от своих лазутчиков. Он подослал их еще вчера, когда до него дошли слухи о наших приготовлениях. Во время церемонии здесь находилось двое его людей. Один уже уехал, а второй, по моим сведениям, все еще околачивается поблизости. Так что не беспокойся, твой отец будет прекрасно осведомлен.
Но Филипп покачал головой:
– Это не меняет дела. Все равно я должен ехать.
– Глупец! Тебе сильно хочется быть выгнанным в шею?
– Нет, вовсе не хочется. Но поступить, как советуешь ты, значит признать свою вину. А я не чувствую себя виновным, я не собираюсь скрываться от гнева отца. Пусть он сам прогонит меня, так моя совесть будет чиста.
– А если для очистки твоей совести отец решит упрятать тебя в темницу?
Филипп поежился.
– Все равно, – сказал он, храбрясь. – Все равно.
– Упрямец ты этакий! – проворчал Гастон. – Хорошо, я поеду с тобой. Где мне деваться, раз уж я сам эту кашу заварил!


ГЛАВА VII. ИЗГНАНИЕ

– Прошу прощения, монсеньор, – виновато произнес начальник городской стражи, встречавший Филиппа и его друзей на подъемном мосту у главных ворот Тараскона. По всему было видно, что сейчас он предпочел бы находиться где-нибудь другом месте, только не здесь. – Господин герцог, отец ваш, строго-настрого велел не впускать ваше высочество ни в город, ни тем более во дворец... Право, мне очень неловко, – смущенно добавил начальник стражи после короткой паузы. – Ведь вы знаете, как мы к вам относимся. Но приказ есть приказ, мы люди военные и привыкли повиноваться... Вы уж не обессудьте, монсеньор...
– Все в порядке, не беспокойтесь, – сказал Филипп, спешившись; его примеру последовали остальные молодые люди. – Я приехал лишь затем, чтобы сообщить отцу о происшедшем. Но вижу, это сделали и без меня.
– Слухами земля полнится, монсеньор. Ваш отец в ярости, и вам лучше не попадаться ему на глаза. Он хотел было издать указ о вашем аресте, но, слава Богу, преподобные отцы сумели отговорить его.
– Преподобные отцы? – переспросил Филипп, делая ударение на множественном числе.
– Падре Антонио и падре Марк, – пояснил начальник стражи, – какой-то священнослужитель из Тулузы. Он прибыл сегодня днем с посланием от его преосвященства архиепископа.
– Понятно, – сказал Филипп. – Наверное, мы с ним разминулись. Да, кстати, я хотел бы переговорить с доном Антонио. Может, он согласится поехать со мной в Кантабрию.
Начальник стражи утвердительно кивнул:
– В его согласии можете не сомневаться. Его преподобие, узнав о случившемся, немедля изъявил желание покинуть Тараскон и последовать за вашим высочеством, куда бы вы ни направились. Как раз сейчас он занят сбором ваших вещей.
– Вот и хорошо. Я не стану отвлекать его, так что будьте любезны, передайте ему, что я буду ждать его в Кастель-Фьеро.
– Непременно передам, монсеньор.
Филипп хотел еще что-то добавить, но не успел. В это самое время у ворот возникла суматоха, послышался громкий, не терпящий возражений приказ: «Дорогу его светлости!». Толпа зевак, собравшихся перед мостом, поспешно расступилась, освобождая проход. Начальник городской стражи тотчас вытянулся по струнке. Выражение его лица стало непроницаемым.
К мосту приближался герцог. Он шел быстрой походкой, держась неестественно прямо, как всегда, когда испытывал крайнее раздражение. Его сопровождали телохранители и двое слуг с факелами.
Вслед за герцогом шло несколько его дворян, а также два духовных лица – падре Антонио и молодой человек лет двадцати восьми, одетый в длинную мантию черного цвета, обычный по тем временам дорожный наряд высокопоставленных священнослужителей. Преподобные отцы тихо о чем-то переговаривались и перебирали на ходу четки.
Герцог остановился в трех шагах от Филиппа – резко, не замедляя шаг, а просто прекратив в какой-то момент свое движение. Начисто проигнорировав почтительные приветствия молодых людей, он вперил в Филиппа жесткий взгляд и ледяным тоном заговорил:
– Сударь, вашему проступку нет оправдания. Заявив о своих претензиях на то, что по праву вам не принадлежит, вы поставили себя вне закона, и я отрекаюсь от вас как от своего сына. Вам уже четырнадцать лет, отныне вы лишь граф Кантабрии и Андорры и более никто. Забудьте дорогу к этому дому, который когда-то был для вас родным. Вам я сказал все.
Затем он смерил гневным взглядом спутников Филиппа.
– А с вами, господа, я вообще не хочу разговаривать. Вы, в большинстве своем взрослые сеньоры, пошли на поводу у честолюбивого юнца, чей разум помутился от жажды власти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81