– Прекрасно! Ты хочешь со мной поиграть?
– В футбол?
– Можно в блошки. Но сначала поиграем в вопросы-ответы, если ты, конечно, не возражаешь. Дело в том, что я хочу кое-что о тебе узнать. Я от тебя этого не скрываю, потому что ты все равно догадаешься сам.
Жолт размышлял.
– А для чего это нужно?
– Я уже сказал.
– Из-за заикания?
– Нет. К заиканию это отношения не имеет.
Жолт снова нахмурился. И здесь, наверно, какой-то подвох.
– Не надо! – сказал он грубо.
Амбруш откинулся на спинку кресла. Несокрушимая улыбка, освещавшая его лоб, освободила горло Жолта от напряжения. «А он ведь совсем не злой», – подумал мальчик с некоторым разочарованием.
– В конце я, конечно, тебе объясню, для чего это нужно, – сказал Амбруш.
– В конце чего?
– Игры.
– Ладно, – согласился Жолт.
Амбруш неторопливо поднялся и положил на стол кучу коробок. Снимая с них крышки, он, как показалось Жолту, напускал на себя слишком большую таинственность.
От подозрения, что его заманят в ловушку, Жолт не избавился. Тем не менее скованность, напряжение покидали его надолго. А когда они возвращались, он пытался высечь в себе искру злости: не-ет, Амбруш вовсе не друг отца, про это они, конечно, наврали. Будь он другом, он бы к ним приходил и Жолт запомнил бы его шишковатый голый череп; такой череп никогда не забудешь. Значит, Амбруш у них не бывал. Только из-за него, из-за Жолта, они сейчас притворились друзьями. Так думал Жолт, но долго сердиться не мог. Злость его испарялась молниеносно, и секрет этого был чрезвычайно прост: как бы резко ни отвечал он Амбрушу, как бы грубо ни высказывал свои мысли, большелобый врач лишь одобрительно улыбался; он не только его ни разу не осадил, но даже явно хотел, чтобы Жолт оставался самим собой.
К концу первой встречи злость в душе Жолта вспыхнула еще один раз – когда они добрались до игры в вопросы-ответы. Все, что происходило до этого, – если не считать того сверхстранного обстоятельства, что врач просто играет с ним, Жолтом Керекешем, задавая вопросы на сообразительность, словно нет у него иных, более значительных дел! – было, по правде сказать, интересно. Амбруш дал Жолту фотографии каких-то странных мужчин и женщин, истории которых были смешаны, перепутаны, и надо было сложить их в логическом порядке. Одна фотография изображала субъекта с физиономией типичного гангстера, и Жолт долго подозревал, что это закоренелый убийца, который пытается спрятать в машине расчлененную им на части жертву. Но оказалось, что этот человек привез в подарок ребенку куклу. Потом надо было собрать руки – составные их части были сделаны из белого дерева, а пальцы почему-то отсутствовали, – и Амбруш следил по часам, сколько времени потратит на это Жолт. Почему руки без пальцев? Амбруш в ответ лишь улыбнулся. Потом из разноцветных частей Жолт складывал какие-то глупые рожи – забава совершенно дурацкая, но именно потому интересная. Игра в вопросы-ответы поначалу шла тоже отлично: пришлось думать над такими вещами, над которыми прежде Жолт никогда не задумывался. Почему глухой от рождения человек становится еще и немым? Или: как ориентироваться, если ты заблудился в лесу?
Затем Амбруш спросил, где находится остров Целебес. Вот тут-то Жолт обозлился.
– Что это такое? Экзамен? – прошипел он.
– Наберись терпения, Жолт, и тогда все узнаешь.
Жолт продолжал отвечать, но, когда был задан вопрос, чем похожи клоп и гвоздика, он сорвался и с ужасом уставился в лицо Амбруша.
– К-к… к-к… ч-черту… ч-черту… к-клопа… – говорил он, то бледнея, то багровея.
– Тебе что-то вспомнилось, Жолт? Расскажи, в чем дело, и успокойся.
Но Жолт замотал головой и отвел глаза в сторону. Амбруш его не торопил.
– Расскажи, – мягко повторил врач. – Но если не хочешь, оставим это.
Жолт помолчал, сглатывая мешающий ему ком, затем глаза у него блеснули.
– Я расскажу в самом конце.
– Отлично. Продолжим?
Игру они продолжали, но уже в менее безоблачном настроении.
При третьей встрече оба, Амбруш и Жолт, свои обещания сдержали.
Амбруш объяснил, что игры дают возможность определить и выразить числовой формулой интеллектуальный уровень Жолта. Итог исследований уже подведен, и математическое частное выведено. Формула его такова: КИ 109. Это значит, что сообразительность Жолта значительно выше средней. Они еще не раз займутся такими вещами, которые называются тестами. Он, Амбруш, считает тесты своеобразным контролем. Но для него важно лишь то, что рассказывает сам Жолт. Что бы ни говорили отец и обе Магды, что бы ни показывали тесты, ничему окончательно он не верит. Для него существует лишь один правдивый источник – то, что говорит о себе сам Жолт. Если же он и Жолт в чем-то во мнениях разойдутся, то потом они вместе всё подробно обсудят.
Жолт почувствовал облегчение. Впервые в жизни ему отдали предпочтение перед отцом. И лишь его слово Амбруш считает единственно верным. Потом они вместе всё, возможно, обсудят. Вот это уже отношение честное, так и полагается поступать.
И Жолт без всякого принуждения, добровольно рассказал Амбрушу, почему вопрос клоп – гвоздика привел его в такое смятение. Он сразу подумал: у него не все дома. Недаром же тому пьянице в вытрезвителе задали этот вопрос. Но выясняли, наверно, не степень его интеллекта, а степень дурости. Ну конечно, они хотели выразить формулой именно это.
Жолт и Амбруш непринужденно, весело засмеялись. Жолту все чаще казалось, что Амбруша он уже где-то видел – и, может быть, даже во сне. Во всяком случае, Амбруш чужим ему не был.
Надо отметить, что у самого Жолта на этот счет к тому времени появились лишь смутные предположения, зато все домашние могли засвидетельствовать, положа руку на сердце, что мальчик питает к Амбрушу необычайное, почти безграничное доверие и авторитет его для Жолта непререкаем. Однажды Керекеш, уязвленно посмеиваясь, высказался в том смысле, что Амбруш приобрел над Жолтом совершенно необъяснимую власть.
Время шло, и Жолт как-то, набравшись мужества, стал расспрашивать Амбруша о его больных. Он уже знал по опыту, что Амбруш скажет ему чистую правду.
– Почему та женщина не открывает глаза? – спросил Жолт.
– У нее парализован нерв. Ей предстоит операция.
– Но она ведь не хочет их открывать.
– Она утверждает, что родственники ее обобрали, лишив доли наследства, и она не открывает глаза потому, что не желает их видеть.
– Это понятно, – сказал Жолт. – Ее родственники, наверное, гнусные скряги.
– Возможно. Но глаза у нее закрыты не по этой причине.
– А как это стало известно?
– Ее наблюдали во время сна. Она и во сне их не открывает.
– Но все люди ведь спят с закрытыми глазами, – возразил Жолт.
Ему было как-то очень понятно, что женщина не желает видеть отвратительных родственников, хитростью лишивших ее доли наследства.
– Бывает, что человек вовсе не лжет, рассказывая о том, что он якобы видел и слышал, хотя в действительности этого не было. И это тоже болезнь. Галлюцинации, – тихо добавил Амбруш.
Жолт понял и помрачнел.
– Мне тоже предстоит операция? – спросил он.
– Нет, Жолт. Что за фантазии!
– Тогда как же… как меня вылечат?
– Беседами.
Жолт на минуту углубился в себя. Громадный лоб Амбруша излучал спокойную убежденность; так бывает, когда человек говорит о чем-то совершенно естественном, что должно произойти само собой. Можно ли этому верить? Прежде над таким заявлением он и Дани просто бы посмеялись. Жолту не нравилось, что его считают больным. Было бы куда лучше, если б его несчастье называлось попроще. Например, так: иногда ему просто не хочется говорить, иногда у него в горле появляется ком, но это пройдет, как проходит лето или зима…
Несколько месяцев Жолт по совету Амбруша своих приятелей избегал. В семье с ним были все ласково-внимательны, необыкновенно тактичны. Тибор лишь изредка застенчиво просил его сделать массаж, Магда контрабандой подсовывала ему романы Агаты Кристи, а Керекеш обходил его стороной, хотя при этом сконфуженно и ободряюще улыбался.
Вначале все было до чрезвычайности странно, но Жолт к этим переменам вскоре привык, к тому же он получил почти неограниченную свободу. Ведя Зебулона на поводке, он целыми днями бродил в будайских горах. Захочется ему вдруг отправиться в Хорань, и он отправлялся, предупредив об этом только Беату. Он ездил по пригородным железным дорогам, на паромах, в автобусах, ходил пешком, продирался сквозь чащу леса, переваливал через горы, а когда вечером, к девяти, возвращался домой, не слышал ни единого слова упрека. Больше того, на всех лицах при его появлении изображалась величайшая радость, и все высказывали надежду, что он и Зебулон чувствуют себя отлично.
Лишь дважды за лето Жолт сделал попытку вырваться из вынужденного, предписанного ему одиночества и дважды потерпел неудачу; тогда, скрипя зубами, он снова уединялся и, нагнувшись к Зебулону, шептал ему в смущении на ухо, что и на сотню людей он не променяет свою собаку.
В июле с разрешения Амбруша Жолт и Беата уехали к тетке в Замарди. Там, в простом деревенском доме, они предполагали прожить неделю. Тетка была очень ласкова, но излишне чувствительна и говорлива, к тому же по вечерам она вслух читала молитвы. Дети много купались и загорали, но по ночам Жолт спал беспокойно: ему мешали теткины вздохи, напоминавшие чем-то звук непрерывно капающей воды.
Шел пятый день пребывания в Замарди, когда на имя Жолта пришло срочное письмо. Оно было короткое. «Жоли, дружище! – писал отец. – С Зебулоном творится неладное. После твоего отъезда он не ест, не пьет, бродит по квартире как неприкаянный. Он похудел, остались кожа да кости. Один раз ветеринар его накормил насильно, но после этого в приемной у него был приступ эпилепсии, если ты знаешь, что это такое. Советую немедленно ехать домой, тем более что, по договоренности с доктором Амбрушем, тебе осталось провести там всего лишь три дня. Беата пусть останется, она вернется с Магдой пятнадцатого. Зебулон пес удивительный, и ты можешь вполне им гордиться. Обнимаю тебя. Отец».
Жолт в тот же день уехал домой.
Поздоровавшись с отцом на ходу, он бросился в холл.
– Где же этот удивительный пес? – спросил он.
Зебулон, учащенно дыша, кинулся к нему со всех ног. На спине его проступали позвонки, живот обвис, и все ребра были наперечет.
– Дай же я на тебя посмотрю! – сказал Жолт.
Зебулон встал на задние лапы, передние положил Жолту на грудь и, откинув назад голову, с немым обожанием смотрел в лицо хозяину.
Жолт с некоторой неловкостью принял это неистовое проявление любви и, учитывая, что они не одни – отец и Тибор стояли рядом, – тихо бранил щенка. А сам в это время гладил его большие бархатистые уши.
– Ну, что это за капризы, Зебулон? Почему ты не ешь? Ах, как ты похудел! Ты же превратился в дохлятину! Надо есть!
– Бесценная собака! Ни одной сардельки не съела, – сказал двусмысленно Тибор.
Жолту пришлось уделить часть внимания и отцу, так как его изумление заслуживало ничуть не меньшего интереса, чем восторг Зебулона. «Папа не понимает, за что так любит меня собака, и он прав. Но кто это может понять?»
Слегка конфузясь, Керекеш объяснял, что каждый день выводил щенка на прогулку, но гулянье Зебулона не радовало и он все время рвался домой. Дома он обнюхивал углы, словно подозревал, что тот, кого он ищет, ловко спрятался от него; потом уныло укладывался в холле и время от времени скулил так, что разрывалось сердце. Когда его выводили во двор, он забивался в зеленую будку и отказывался от пищи.
– А воду он пил?
– Всего раз или два.
– Сейчас мы посмотрим, болен ты, Зебулон, или здоров.
Жолт принялся готовить обед. Налил в большую белую миску молока, размочил в нем куски хлеба с маслом, потом добавил витаминизированный концентрат для собак, имеющий вкус говядины.
Зебулон в нерешительности помахивал хвостом и к миске не приближался.
– Ешь, Зебу, это твое, – сказал ему Жолт.
И тогда Зебулон, очень довольный, накинулся на еду.
– Да он совершенно здоров. Просто он по тебе тосковал, – сказал Керекеш.
Вечером, прихватив грубошерстное одеяло, Жолт прокрался в холл, улегся на ковер неподалеку от Зебулона и стал поглаживать его черные мягкие уши. Сердце мальчика сильно стучало, а по лицу расплывалась улыбка, когда он слышал глухое довольное ворчание Зебулона.
– Теперь, когда я дома, тебе стало лучше? – спросил он шепотом.
Зебулон вздохнул и с наслаждением потянулся, коснувшись передними лапами шеи Жолта.
– Да не лягайся ты, козлотур! – выбранил его Жолт. – Разве можно так спать!
Тем не менее он заснул и спал всю ночь крепко. А утром Тибор споткнулся о его ноги.
– Это ты? Ты? Спишь на полу с собакой? – запинаясь от возмущения, говорил Тибор.
– В комнате было жарко, – пробормотал Жолт и выскользнул потихоньку из холла.
– Спать на полу! И где? В доме врача! Это же, можно сказать, патология! Да, патология!
В ванной Жолт слегка ополоснул лицо и оделся. Зебулон нетерпеливо бил лапой, визжал и рвался скорей на прогулку.
– Тише! – строго прикрикнул на него Жолт. – Говори лишь в том случае, когда я тебя спрашиваю!
– А что он тебе говорит? – спросил из комнаты голос Магды.
– Что я слишком долго копаюсь и ему непонятно, почему мы еще не мчимся как угорелые по склону горы.
Магда выглянула из двери и засмеялась, Зебулон мычал, как теленок, но все, что он хотел сказать, Жолту было совершенно понятно.

*
Наступил сентябрь, и Жолта вдруг стало тяготить одиночество. Каждое утро он с грустью смотрел в окно, где по улице, крича и размахивая портфелями, шли мальчишки и семенили девчонки в синих фартуках. Только после восьми он, крадучись, выбирался из дому. Безграничная свобода постепенно утрачивала для него свою прелесть, его все реже манили к себе высокие горы, девственные лужайки и лесные тропы.
Больше всего времени Жолт проводил на склоне холма, нависавшем над Куруцлешской дорогой. Он с любопытством наблюдал за Зебулоном. который всегда бывал чем-нибудь занят и никогда не скучал. Жолт пытался понять, что именно заставляет собаку приспосабливаться к одной-единственной, такой беспокойной роли – служить человеку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30