Вдруг она, как пробка, вылетела из грязи на воздух и еще не открыла перемазанные, слипшиеся веки, как руки ее уже впились ногтями во что-то теплое, жилистое, что волокло ее. Бабушка вопила, сама не своя:
- Ах ты гад!
Ее поставили ногами на что-то твердое.
Густой, недовольный голос сказал:
- Мамаша, вы чо когти-то распускаете? Обалдели совсем, да?
Перед ней стоял Валера с грязными по локоть лапами, злобный и бледный.
Рядом находилась вся красная Танюшка, крепко держа Кузю двойным обхватом своих могучих рук. Кузя морщил нос, мордочка у него была заплаканная.
Наверху уже не было людей, все сбежали.
Вдруг раздался громкий бесстыжий пук.
Бабушка обернулась.
В грязи что-то как будто взорвалось, всплеснулись кривые, мокрые, черные плети, как вопросительные знаки, и все исчезло - зал, черное вонючее болото, родные...
Запыхавшись, вся в поту, бабушка проснулась. Звенело в голове. Ощупала свои ноги - тут. Надо же, что приснится!
- А все же их всех повидала, - сказала бабушка, адресуясь к мешкам. Валера мужик хороший, хотя и по жизни мог бы много сделать, чем это предъявите пропуск. Это их Кузя заставил вернуться, наверно. Начал рваться ко мне. Соскочил с рук и побежал.
И тут она заплакала. Однако спать уже не решалась. Мало ли еще какая гадость приснится!
Просто так лежать уже не хотелось, даже назло телевизионщикам. Надо было действовать.
Она поднялась, взвалила на себя оба мешка и вылезла.
В спертом, несвежем воздухе что-то дополнительно пованивало.
На поляне, кое-как освещенное, стояло огромное яйцо. Причем безо всякой подставки.
- Батюшки светы! - охнула бабушка.
Это что же такое происходит?!
У нее мгновенно ослабели колени.
Одна, в этом дурацком каком-то подвале, елки-палки. И эта будущая грязь!
Бабушка, однако, сосредоточилась, сказала себе: "Спокойно, спокойно!", села, стала крепче перевязывать мешки, то есть основательно соединила их веревочками, опять перевесила через плечо. Кузин мешок за спину, Мишкин на грудь. Встала, поправила их, встряхнулась.
Руки освободились.
И она начала таскать елки и сваливать их вокруг яйца. А что еще оставалось делать?
Работа есть работа, к ней бабушка была привычна, а уж убирать и наводить чистоту она умела как никто.
Все дальше приходилось ходить за елками, и все выше росла гора синтетической помойки вокруг яйца.
Разумеется, искусственный лес не кончался, работы было много, и это успокаивало бабушку.
- Мы вас изолируем, - бормотала она. - Ешьте пластик. Оплетайте. Авось подавитесь, гадюки.
Бабушка Лена до того дошла, что стала размахиваться, как метальщик копья, и посылать палки повыше.
Она уже не думала ни про какие съемки, не до того было. Ежели есть у человека работа, то он занят.
- Работа - это выход из любого положения, - вдруг сказала себе бабушка. - Самое жуткое - это ничего не делать. Человек от этого шалеет. Поэтому и курят, и пьют, и все такое, чтобы заняться чем-нибудь хотя бы. Вот взять нашего Валеру. И на работе свободен, и дома как обалдуй. Про мой сон я ничего не говорю, зять оказался молодец. Спасти он может... когда захочет... - Тут она сосредоточилась, поправила мешки и зафиндилила елку на самый верх. - Вообще горы своротит. Ежели ему дело дать. А так спит или сериалы смотрит. Пьет свое пиво и курит. И все, что он взял от жизни. Помрет, кто про него хорошее слово скажет? Кому он помог в жизни? На даче у брата и то не допросишься крышу протекающую покрыть...
В этот момент что-то произошло, какое-то дуновение спертого воздуха.
- Баба, - сказал чей-то густой голос и прокашлялся. - Вообще не понял юмора, это что за компот? Человек приходит после ночи, блин...
Она обернулась и покраснела. За ней стоял Валера собственной могучей персоной и, может быть, все слышал.
- Компот? - переспросила она и отправилась за следующей порцией искусственного хвороста. - Где компот? Ты что, Валера? С дуба упал?
Валера шел следом и гнул свое:
- Да? С дуба. Ну ничего себе! Ночь не спавши, у человека печет в горле, дают компот, он соленый и с землей, плавает морковка, хрен ее знает... это компот, да? Это компот? А этот вообще... Внук ваш... В глаза плюнулся... Как его воспитали, так он и харкает.
Глава одиннадцатая
ГОРОД СВЕТА
Кузя шел по какой-то дороге, рядом, мешая идти, увивался кот Миша. Путь пролегал среди полей, окрестности были как около дачи другой бабушки, вдали синел лес, пели птички, вспыхивали в воздухе стрекозы (Миша то и дело прыгал), а Кузя не мог понять, что происходит. Не то что он был испуган, но он как будто оцепенел.
Шел себе и шел.
Вроде солнышко, ветерок, а плакать хочется. Хочется позвать бабушку и хотя бы прижаться к ее юбке. Взять за ручку. Попроситься, чтобы его понесли, потому что устал. Вздохнуть наконец спокойно.
Вдруг, как облака, перед ним встали далекие шары, купола, возникли башни, сады, засверкали стеклянные грани домов, заклубились высокие фонтаны.
Веяли огромные флаги, доносилась веселая, смешная музыка, но очень тихо.
Там, вдали, вдруг проскакали лошади, на них сидели дамы, и их белые платья развевались на ветру.
Город приближался, как будто Кузя прыгал большими прыжками, но он плелся еле-еле.
Город разворачивался перед ним все явственней.
Красавицы причесывали на башнях других красавиц, шляпы и шали, шлейфы, вуали пролетали как облака, минуя тихо идущего Кузю и его уставшего кота.
Вдруг они оказались на некоторой улице, и Кузя стеснялся спросить, как добраться до дома.
Вообще он уже один раз терялся в большом магазине и плакал при всех, было такое дело. И сам ужасно стеснялся, что плачет, и не мог с собой ничего поделать. Оказался вдруг один.
Поэтому сейчас он даже не глядел на прохожих, а смотрел себе под ноги. Только что были бабушка, какой-то темный лес, а теперь оказалась неизвестная местность, как будто Кузя заснул и пропустил самое главное как он сюда забрался. Вот тебе и на, проснулся неизвестно где.
Светило солнце. Кузя то шел в тени больших деревьев, то выходил на свет. Хотелось есть.
- Какой кот! - сказал голос.
Кузя испугался и подобрал Мишу на руки.
- Это что за кот? - продолжал женский голос. - Чудо просто!
Чья-то рука стала гладить Мишу.
Кузя посмотрел наверх и увидел красавицу в воздушном платье.
- У нас таких и не видывали! - воскликнула тетя. - Тебя как зовут?
Кузя потупился и ответил:
- Его зовут Миша.
Кот вдруг возразил:
- Меня звать Мельхиор. А вас?
- Сирень.
- Что-то знакомое, - заметил кот Миша.
- И мне ваше имя нечто напоминает. Пойдемте ко мне в гости?
- Кузя, - тихо сказал Мельхиор, - я жутко хочу жрать. Пошли? Вдруг покормят?
Кузя, все так же не поднимая головы, поплелся вслед за сверкающим платьем.
В тот раз, когда он чуть не потерялся, его тоже окружили тети в магазине, спрашивая адрес, имя и фамилию, а он в ответ орал "ой-ёй-ёй", пока не прибежали папа с мамой...
Тут никто ничего такого не требовал, не спрашивал: "Где ты живешь, мальчик?", хотя Кузя давно уже знал назубок свой адрес и даже сейчас потихоньку его повторял, частично вслух. Просто так:
- Дом тридцать четыре, квартира двадцать три.
Сирень быстро шла впереди, Кузя с Мишей на руках еле поспевал за ней.
Но уже началась какая-то тихая радость, как будто Кузя мог вот-вот увидеть бабушку, папу и маму, и вдруг там будет родной двор, а там, рядом с песочницей за столиком около качелей, окажутся все знакомые - дядя Юра и дядя Коля, которые всегда любили поговорить с Кузей, узнать у него как дела и не хочет ли бабушка с ними отдохнуть малёк.
Почему бабушка все время и уводила Кузю гулять в сквер.
Но ничего такого не оказалось, когда Сирень ввела их в какие-то красивые кудрявые ворота, сплошь увитые розами.
В ее доме оказались деревянные, но как будто кружевные сквозные двери, а за ними был сад, потом опять цветы, колонны, башня, увитая листьями, потом солнечная поляна и замок: разноцветные стеклянные стены, мраморные ворота, фонтан в центре, заросли цветов, как облака...
И тут пролетела розовая птичка (Миша на руках насторожился, встопорщился, а птичка сказала: "Как раз!" - и закачалась на ветке цветущего дерева, словно нарочно, очень близко), потом их посадили за стол (Миша сел на отдельное сиденье, довольно высокое, как для маленьких, и со специальным лоточком).
Вдруг Миша сказал:
- Я не люблю цветы. Я их не ем.
- А вы попробуйте, Мельхиор, - засмеялась Сирень.
Кузе дали на тарелке тоже какие-то цветы. Он сидел, опустив голову, и боялся взглянуть на хозяйку.
- Ешь, ребенок, тебе надо набраться сил, - прозвучал вдруг нежный голосок.
На тарелке танцевала маленькая девочка. Еще новости!
Девочка взяла в руки цветок, белый и блестящий, и поднесла прямо ко рту Кузи.
- Ам, - сказала вдруг она крикливым голосом бабушки. От неожиданности Кузя открыл рот, а когда закрыл, то пришлось что-то жевать, сладкое и вкусное. Мороженое, вот что! Но не ледяное, а прохладное.
У Мельхиора на лоточке тоже работал какой-то малюсенький мальчик, и Мельхиор принимал от него на вилке полные охапки мелких цветочков, жевал и облизывался.
- Ну как тебе жареное мясо? - поинтересовался Мельхиор у Кузи.
Кузя постеснялся ответить, что у него мороженое.
- Вкусно.
- Как баба Лена приготовила, - заметил Мельхиор. - Как дома.
Они так долго ели, причем мороженое у Кузи все время было разного вкуса, в конце даже с шоколадками, мелкими орешками и чем-то воздушным и хрустящим.
- Вкусно? - спросил Мельхиор. - Волшебная жареная рыбка!
- Да.
- Мм. А курочка! - сладко пропел Мельхиор, принимая последние цветочки. - Я в упоении!
После обеда над Мишкой заплясали две розовые птички со словами: "Ну Мельхиор, ну пойдем" - и стали манить на диван.
Мельхиор вздыбился было при виде птичек, закрутил хвостом, но потом быстро смягчился, сказал: "Куда это вы меня", потом сказал, как бы оправдываясь: "Совершенно неохота жрать" - и оказался на низком, мягком диване. Там он потоптался, выделывая круги, и вдруг заговорил:
- Баба Лена, вы прелесть. Спасибо за обед. Разрешите улечься к вам на ручки.
Что-то ему все время не то казалось. То рыбка, то баба Лена.
Что касается Кузи, то он от этого так затосковал по бабушке, что чуть не заплакал.
- Кузя, - сказала Сирень, - посмотри.
Он заснул мгновенно и что-то во сне видел, то войны и сражения, а то голод, тьму, казни, когда людей прибивали к столбам с перекладиной и оставляли под палящим солнцем, потом он видел, как львы валят и грызут женщин, детей и стариков в каких-то специальных цирках, на глазах у радостно кричащей толпы, видел шеренги худых мальчиков, босых и в тряпье, идущих колоннами, видел несущиеся высокие наводнения, в которых мелькали кричащие головы и отчаянно бьющие по волнам руки, видел землетрясения, когда целые города проваливались в пекло, а на земле горели неугасимые пожары, при этом он все время спасал кого-то и его спасали, выручали, протягивали ему руку. Он видел горящих на кострах девушек, пролетал над полями, затянутыми пеленой отравляющего газа, и солдаты в окопах сваливались, надсадно кашляя, плюясь кровью... Он видел, как забавлялись, пыхтя, краснорожие смеющиеся мужики, как они распарывали штыками животы, заливали в чужие глотки кислоту, рубили штыками детей, видел, как голые люди толпами смотрели в потолок, откуда шел ядовитый газ, и как они падали и рвали ногтями рты, задыхаясь, и седели прямо на глазах, все - молодые и старые. А эти седые волосы состригали потом у мертвых такие же истощенные людишки в полосатых, истрепанных одеждах и набивали ими матрацы... Он видел такие же тени в кандалах на обледенелых просторах, они рубили деревья или возили тачки с мерзлой землей, где содержался уран, и этих работников, уже мертвых, складывали штабелями до лета, с номерками на ногах... Потом он увидел огромные, как грозовые облака, грибообразные взрывы, людей, которые обращались в тени на камне... Видел больных малышей, они складывали из бумаги журавликов, прежде чем умереть... Видел валящиеся, разорванные у вершины высочайшие дома, видел горящие в самолетах тела, кого-то, кто махал белым листом бумаги из окна на шестнадцатом этаже, надеясь на спасение, а потом прыгнул и летел до самой земли... Видел женщин, худых как скелеты, прижимающих к себе таких же истощенных детей. Видел человека, который, согнувшись под тяжестью наваленного на него мусора в недрах машины-пресса, говорил со своей матерью по телефону, пока его совсем не раздавило... Помощь не пришла, он не знал, где эта машина, а Кузя не успел, хотя мчался на вертолете. Он видел, как рождаются дети, как умирают, как болеют и как тяжело работают люди, как они танцуют и веселятся как ни в чем не бывало, беседуют за длинными столами, заставленными посудой, как они болтают по телефону, убивают по телефону ради денег, как мучают привязанных детей и снимают это на пленку, а потом смотрят и хохочут... Он видел, как курят, как жуют и глотают, всасывают, запускают в себя иглами медленно действующие яды, как торгуют ими, богатеют на этом и что происходит потом с их собственными потомками. Он видел убивающих себя девочек, которые летели с крыши пятиэтажного дома, взявшись за руки... Опять не успел, хотел их подхватить у самой земли, но промахнулся. Он видел, как молятся, оставив обувь на улице, покрыв голову, открыв голову, лежа распростершись, стоя, сидя, плача, в одиночестве, в толпе на площади под окном одного святого человека, или прислонившись к стене, или вокруг огромного черного камня... И потом, обвязав себя взрывчаткой, идут на смерть, молоденькие, почти дети... А их родители смотрят вслед, кивая и не смея плакать.
Потом он проснулся на диване, рядом с тихо дышащим Мишкой, обнял его, почесал за ушком. (Мишка басом сказал: "Еще и чуть левее".) Вскочил.
- Господи, нам уже пора, - сказал он.
Кот Миша открыл глаза и важно сообщил:
- Я многое понял, простите.
Он, видимо, адресовался к двум розовым птичкам, которые сидели прямо над ним, на расстоянии полулапы. Птички покивали, и одна ответила:
- Бывает.
- Я вернусь, - нежно пропела Сирень, - через некоторое время. Ты меня дождешься. Все, пока.
Миша важно протянул ей лапку, спрятав свои крючки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10