Но предстояло больше недели провести в вагоне. Это всегда нелегко: вначале отдыхаешь от сутолоки в телефонных звонков, потом принимаешься за чтение деловых бумаг. А весле, если остается время, и за художественную литературу. Но время все равно тянется медленно… Неизменным и незабываемым после таких путешествий оставалось одно: восхищение огромными просторами нашей родины, ее богатствами и неисчерпаемыми возможностями.
Расстались с Москвой в оттепель, а в районе Иркутска было сорок пять градусов мороза. Воздух словно бы царапал легкие, трудно дышалось. После станция Ерофей Павлович поезд взял курс на юг. В Хабаровске было ясно и солнечно, мороз умеренный, а подъехав к Владивостоку, увидели сосульки на крышах. Солнце уже поднялось высоко. Чувствовалось, весна не за горами…
Планы я вез во Владивосток обширные, не пробыть там пришлось недолго: в конце февраля 1939 года снова выехал в Москву на XVIII съезд партии. Опять девять дней в вагоне. Самолетами тогда пользовались редко.
Ехал вместе со Штерном. Много было переговорено в пути. Опять вспоминали Испанию. Она переживала самые трагические дни. Республиканцы отходили к границам Франции, в стране бушевала фашистская чума. Говорили мы и об арестах военных руководителей.
Больше всего пае поражало, конечно, что арестован В.К. Блюхер. Мучили сомнения, но язык не поворачивался сказать о них.
Незадолго перед тем был снят Ежов, кое-кого реабилитировали, но о подлинных масштабах нарушения законности, о всем произволе, который творили органы НКВД, мы тогда представления не имели.
Съезд открылся 10 марта. В праздничном настроении входили мы в Большой Кремлевский дворец вместе с делегатами, прибывшими со всех концов страны.
Штерн и я заняли места среди представителей Приморского края, но долго сидеть там не пришлось. С большим удивлением мы услышали свои имена, когда вносилось предложение по составу президиума съезда. Даже переглянулись; может, ослышались? Но нет, соседи уже поторапливали: – Идите, идите…
Не очень уверенно пошли вперед, сели в последнем ряду, за трибуной. Свое избрание в президиум мы рассматривали как выражение внимания к Дальнему Востоку. Ведь хасанские события взволновали всю страну.
Съезд начал свою работу. И.В. Сталин выступил с отчетным докладом. Сидевшие в президиуме придвинулись ближе к трибуне, чтобы лучше слышать оратора.
В часы, свободные от заседаний, я бывал в наркомате, узнавал новости с Тихого океана.
В наркомате была какая-то странная атмосфера. М.П. Фриновский присутствовал на съезде. Я видел его из президиума, он сидел в одиннадцатом или двенадцатом ряду, но в наркомате не показывался. Уже поползли слухи, что его скоро освободят. Все текущие дела решал первый заместитель наркома П.И. Смирнов-Светловский.
В один из последних дней работы съезда ко мне подошел В.М. Молотов. – Вы намерены выступать? – спросил он. Я отрицательно покачал головой. – Жду выступления своего наркома. – А может быть, он и не собирается… Советую вам подумать.
Вечером я рассказал об этом разговоре Штерну. Старый, опытный работник центрального аппарата, он лучше знал, как следует поступить.
– Разговор неспроста, – заметил Штерн. – На всякий случай я бы подготовил тезисы выступления.
На следующий день председательствующий спросил нас обоих, не записать ли для выступлений в прениях. Мы ответили согласием и с той минуты сидели, потеряв покой. Шутка ли1 Нам предстояло говорить с самой высокой трибуны.
В перерыве мимо нас прошел Сталин. Повернувшись ко мне, он протянул бумагу, которую держал в руке: – Прочтите.
Это оказался рапорт М.П. Фриновского, который просил освободить его от обязанностей наркома «ввиду незнания морского дела».
– Вам понятно? – спросил Сталин, вновь остановившись возле нас через некоторое время.
Я не успел ответить. Было ясно одно: Фриновский выступать не станет и мне, по-видимому, дадут слово. Хорошо помню, как объявили:
– Слово имеет Шолохов. Приготовиться Кузнецову… Я шел к трибуне, изо всех сил стараясь совладать с волнением. Говорил я об агрессивных замыслах японской военщины, о ее провокациях на границе. Затем рассказал о нашем Тихоокеанском флоте, заверил делегатов, что моряки готовы до конца выполнить долг перед Родиной.
Перед заключительным заседанием съезда происходило совещание старейшин. Были приглашены все члены ЦК старого состава и еще много других делегатов. В числе приглашенных оказались Штерн и я. Члены Политбюро заняли места на возвышении в президиуме. В составе ЦК партии намечались крупные изменения. Члены Политбюро, сообщая об этом, поясняли, почему считается нецелесообразным вновь вводить того или иного человека в состав ЦК. Затем выступали и те, кому давался таким образом отвод. Они обычно просили перевести их на менее ответственную работу и обещали отдать ей все силы. Их выслушивали молча.
В конце заседания было внесено предложение о новом составе ЦК партии. В числе других фамилий назвали фамилию Штерна и мою. Опять мы подумали о том, какое большое значение придается Дальнему Востоку и его вооруженным силам.
После съезда я заторопился во Владивосток. Дела не ждали. Но уехать не удалось.
– Пока задержитесь в Москве, – сказал мне П.И. Смирнов-Светловский, замещавший наркома.
Причин задержки мне не объяснил. В тот же вечер, вернее, уже ночью меня подняли с постели и предложили немедленно ехать в Кремль. Надо было торопиться, машина ждала у подъезда гостиницы.
Меня принял И.В. Сталин. Когда я вошел в кабинет, он стоял у длинного стола, за которым сидели несколько членов Политбюро. Перед ним лежали какие-то бумаги. Он заговорил не сразу. Неторопливо постучал трубкой о край пепельницы, взял большой красный карандаш и что-то написал на бумаге, лежавшей сверху. Затем пристально посмотрел на меня: – Ну, садитесь.
Не очень уверенно я подошел к столу. Я видел Сталина не впервые, но никогда раньше не имел возможности внимательно и долго разглядывать его так близко.
Он был почти такой, как на портретах, и все же не совсем такой. Я представлял себе, что он крупнее, выше ростом. В тихом голосе и медленных жестах чувствовалась большая уверенность, сознание своей силы.
Некоторое время он тоже внимательно смотрел на меня, и я, признаться, робел под этим взглядом. Прежде я только мысленно разговаривал со Сталиным. Когда мне не удавалось добиться чего-нибудь необходимого для флота или я получал указания, с которыми внутренне был не согласен, тогда думал: «Вот попасть бы к Сталину, доложить ему лично, он понял бы и помог».
Теперь я был у него. Докладывать мне не пришлось. Он спрашивал – я отвечал. О службе на Тихом океане и нашем флоте, о том, как, по моему мнению, работает наркомат. Почему-то Сталин особенно интересовался моим мнением о Галлере и Исакове. Я с уважением относился к тому и другому. Они были опытными руководителями и пользовались авторитетом у моряков. Так я ему и сказал:
– Как вы смотрите на работу в Москве? – спросил он в конце разговора.
У меня, признаться, на сей счет не было определенного взгляда.
– В центре я не работал, да и не стремился к этому, – ответил я коротко. – Ну, идите, – отпустил меня Сталин. Когда я вернулся в гостиницу, было уже около трех утра.
На следующее утро меня вызвали на экстренное заседание Главного военного совета ВМФ. Повестку дня не сообщили.
Заседание открыл П.И. Смирнов-Светловский и сразу же предоставил слово А.А. Жданову.
– Предлагаю обсудить, соответствует ли своей должности первый заместитель наркома Смирнов-Светловский, – объявил неожиданно Жданов.
Смирнов, сидевший на председательском месте, помрачнел и опустил голову. Прений не получилось. Опять слово взял А.А. Жданов:
– В Центральном Комитете есть мнение, что руководство наркоматом следует обновить. Предлагается вместо Смирнова-Светловского первым заместителем наркома назначить товарища Кузнецова.
Жданов посмотрел в мою сторону. Повернулись ко мне и другие члены Совета. Несколько голосов не очень уверенно поддержали предложение.
В тот же день мне был вручен красный пакет с постановлением о назначении на новую должность.
Смирнова-Светловского до того я почти совсем не знал. Видел лишь несколько раз, когда он в качестве инспектора приезжал на учения Черноморского флота, да раза два был у него на приеме. Я зашел к нему после заседания Совета, и он стал меня расспрашивать о причинах своего смещения. Что было ему ответить? Я и сам знал не больше, чем он. Рассказал ему о ночном разговоре со Сталиным, где его имя даже не упоминалось.
Мы условились принимать и сдавать дела на другой день. На следующее утро, как было условленно, встретились. Поработали несколько часов и решили встретиться еще раз. Я думал, что передача дел займет три дня. Утром Петр Иванович в наркомат не пришел. Я ждал его час, два, три… Так и не дождался. Мне просто вручили ключ от сейфа. Только тогда я понял смысл слов, сказанных накануне Сталиным, когда я по его приказанию позвонил по телефону. «Вы еще не приняли дела?» – спросил он. «Нет еще». «Торопитесь, а то не успеете», – сказал Сталин и повесил трубку.
Итак, я стал первым заместителем Народного комиссара Военно-Морского Флота, а самого наркома все еще не было. Говорили, будто Фриновский отдыхает на даче. Между тем в кабинете на огромном столе лежала гора бумаг, требовавших решения. Я поехал к А.А. Жданову посоветоваться, как быть.
– Решайте сами, а по наиболее крупным или сомнительным вопросам звоните мне; – сказал он. – Поможем.
Так началась моя работа в Москве. Если бы меня спросили, доволен ли я тем, что оказался в центре, было бы нелегко ответить – очень уж все вышло неожиданно!
Чтобы решить для себя, с чего лучше начать, я пригласил начальника Главного морского штаба Л.М. Галлера и попросил ознакомить меня подробно с организацией наркомата, рассказать о людях, о положении на флотах. Однако полностью втянуться в работу не удалось.
А. А. Жданов сообщил, что ему и мне предложено срочно выехать во Владивосток и Хабаровск для подготовки некоторых вопросов.
Я принялся было объяснять, что в Москве скопилась куча нерешенных дел, но он прервал меня:
– Бумаги могут подождать. Советую вам и не заикаться о них у товарища Сталина.
Поездка была намечена на 28 марта, времени оставалось в обрез. А тут позвонил нарком Иван Федорович Тевосян, настаивая на немедленной встрече. Оказалось, уже несколько недель никто не решает даже самых срочных вопросов, связанных с утверждением проектов и испытанием кораблей.
Полчаса спустя Тевосян сидел у меня. То было наше первое знакомство, и уже тогда я почувствовал, что с Иваном Федоровичем мы сработаемся. Действительно, нам, морякам, в ту пору повезло: во главе судостроительной промышленности оказался человек, обладавший государственным умом, огромной энергией и работоспособностью.
Чем дальше обсуждали мы с Тевосяном ход строительства боевых кораблей, тем отчетливее, яснее вырисовывалась передо мной программа создания большого флота, о которой в то время знали немногие. (Речь идет о программе военного судостроения на третью пятилетку – прим. ред.)
Программа создания большого флота, хотя о ней и говорилось не раз, держалась в секрете и широко не обсуждалась. Она была утверждена «волевым порядком». Сталин дал свои указания, и дело запустили. Корабли закладывали, не дожидаясь утверждения проектов. В Ленинграде и Николаеве на стапелях росли корпуса гигантов линкоров и тяжелых крейсеров. Первые крейсера типа «Свердлов» достраивались у стенок заводов. Эсминцы и подводные лодки в большом числе предъявлялись к сдаче. Одни проходили швартовые испытания, другие уже отправлялись в море для окончательной ходовой проверки. То, что я слышал о строительстве, будучи еще на Дальнем Востоке, то, о чем упоминали на заседаниях Главного военного совета ВМФ, было лишь частностями, деталями этой программы.
Однако и сейчас вникать во все подробности строительства у меня не было времени. С наркомом судостроительной промышленности Тевосяном мы решили только самые неотложные вопросы, договорились, как действовать дальше. Мне надо было собираться на Дальний Восток.
Поездка получилась интересной. Не знаю, нарочно ли сделал это А.А. Жданов, рассчитывая использовать дорогу для дел, но одновременно с нами выехали Г.М. Штерн и секретарь Приморского крайкома Н.М. Пегов. В пути мы часто собирались вместе, говорили о делах, а то и шутили, вспоминали дни, проведенные в Москве. Особенно много мне приходилось беседовать со Ждановым. Андрей Александрович живо интересовался людьми нашего флота, руководителями наркомата. Это было естественно: ведь в ЦК флотскими делами занимался он.
Столь же охотно он отвечал на все мои вопросы, подробно рассказывал о внешней политике нашего государства, причем многое я услышал от него впервые. В ту пору начинался новый этап международных отношений. Гитлер спешил со своими агрессивными планами. Еще не успев закончить войну в Испании, он 15 марта вступил на территорию Чехословакии, а 23 марта захватил Мемель на Балтийском море. Муссолини старался не отставать от Гитлера, он лихорадочно готовил нападение на Албанию, которое произошло 7 апреля 1939 года.
Словом, тучи на европейском политическом горизонте быстро сгущались.
– Неужели это может перерасти в большую войну? – спрашивали мы Жданова.
– Совместными усилиями миролюбивых стран мы должны предупредить такой роковой оборот событий, – отвечал Андрей Александрович.
К этой теме возвращались не раз. Невольно мне вспомнился наш разговор с Тевосяном. Большая судостроительная программа требовала длительного времени. Успеем.та? Этот вопрос сильно беспокоил меня, и я спросил Жданова:
– Как будет с нашей программой, если события начнут быстро принимать опасный оборот? – Программа будет выполняться, – ответил он. Не знаю, был ли он действительно убежден в этом или сказал так, чтобы не вселять сомнений в нового работника наркомата.
На Дальнем Востоке А.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59