Установка сантехники сайт Водолей ру
Снова я в подвале. Болит сердце. Терзает ощущение полной беспомощности. После мрачных раздумий мне удалось, наконец, уснуть.
Спал я беспокойно. Меня преследовали кошмары. Или это была явь?.. Разве не сидела у моих ног какая-то темная фигура, скаля белые зубы:
– Пап, а пап, послушай…
У меня перехватило дыхание. Что это? Я протянул руку. Да, это был огромный негр. Он называл меня папой и требовал, чтобы я, несмотря на свое глубокое горе, помог ему в беде. Его судьба потрясла меня. В войну он добросовестно выполнял все приказы белых хозяев. Он даже показал мне, что это были за приказы: «Чик, чик, и долой голова!» И он схватил меня за горло. Пот выступил у меня на лбу. Как солдат оккупационных войск он завоевал себе «белую барышню». Когда она родила ему второго ребенка, он решил жениться на ней. Чтобы предотвратить это, его отправили домой, в Америку. Но там он не сошел с парохода. Почти умирая от голода, он зайцем вернулся в Европу, отправился к матери своих детей, пробрался к ней ночью и застал ее спящей. Прервав свой рассказ, он стал пить из бутылки пиво, затем предложил бутылку мне. Чтобы не оскорбить его, пришлось выпить. Он задыхался. Белки глаз сверкали на черном лице.
– Моя белая барышня спала не одна!
Он замахнулся пивной бутылкой. У меня закололо в сердце. Я хотел вскочить, но негр не пускал. Он что-то лопотал, уверяя, что хочет показать, как собирался задушить соблазнителя своей «белой барышни». Его посадили как убийцу и дезертира. Судьба этого негра была поистине трагичной.
Силы покинули меня. На следующее утро я вызвал врача. Вскоре в подвал явился врач. После краткого обследования он сказал:
– Вам необходимо немедленно лечь в больницу. Сердце никуда не годится.
Он говорил по-немецки. Спросил, долго ли я нахожусь в этом подвале.
– С десятого ноября.
– Значит, больше месяца? Возмутительно.
Он быстро исчез. Я не мог ни есть, ни пить. Пришел Фрэй из Си Ай Си и повез меня к американскому военному врачу. Ему тоже не понравилось мое состояние.
Фрэй потребовал, чтобы мне сделали кардиограмму, поскольку я жалуюсь на сердце. Врач заявил, что болезнь скорее легочная, чем сердечная.
– Значит, вы врали! – закричал на меня Фрэй. Несмотря на мое тяжелое состояние, Фрэй повез меня на допрос, в котором принял участие и Томас.
– Сперва вы предали Грейфсвальд. Теперь собираетесь предать и собственную жену?! А могли бы жить так хорошо.
Мне всегда в самых розовых тонах изображали преимущества жизни на Западе, очевидно надеясь склонить к предательству… Я снова и снова протестовал против того, что мою жену, несмотря на честное слово, допрашивали и задержали в Западном Берлине.
– Этого я не ожидал от американского офицера. Это гангстерские, гестаповские методы!
Выведенный из себя моими бесконечными протестами, Томас проговорился:
– Мы тоже не ожидали, что ваша жена такая же розова-красная, как вы!
Теперь до меня дошло. Все ясно. Я попросил дать мне время на размышление, сославшись на свое тяжелое состояние. В подвале я прежде всего отоспался и снова почувствовал под ногами твердую почву. Впервые за время ареста спал я крепко и долго.
На следующий день я трезво обдумал и сопоставил противоречивые утверждения американцев: с одной стороны, моя жена якобы просила «о политическом убежище» и даже «собиралась развестись» со мной, с другой, – она неисправимая «розово-красная». Американцам нравилось это выражение – так они постоянно называли меня. Я и раньше не верил в мнимый побег моей жены на Запад, а теперь уже не сомневался, что со мной ведут жестокую игру. А если ту же игру ведут с женой?.. От одной этой мысли голова у меня шла кругом.
Я решил поводить за нос господ американцев. Но как? Здесь нужен добрый совет. А с кем тут посоветуешься?
– Иди, пап, выпьем!
Мой черный друг подсел ко мне на койку и все жужжал о своей бедной «белой барышне», которая осталась совсем одна с маленькими детками. Он с гордостью показал мне почтовые переводы на солидные суммы, которые он посылал ей из своего содержания. Но его приговорят, и все это кончится. Что будет тогда?
– Бедная белая барышня с четырьмя детишками! Придется ей голодать…
Я спросил, почему же четыре. Нет, он не ошибся: двух она родила раньше. Воспользовавшись случаем, он стал расхваливать мне все ее телесные и душевные качества.
Я осторожно осведомился, все ли дети его «белой барышни» белые. Так же серьезно, как он рассказывал мне о своей любви и убийстве, он ответил:
– Нет, все четверо цветные.
Так я узнал еще одну трагедию оккупантов. Помочь я не мог. У меня хватало своих забот. Днем и ночью я ломал себе голову, как вырваться из лап американского вампира.
* * *
И вот у меня готов план обмана Си Ай Си. Уже достаточно долго я обучался у американской разведки и решил зацепиться за «цветной металл» доктора Кислинга. Этот вожделенный дефицитный товар в то время был особенно высок в цене как на Востоке, так и на Западе и служил объектом неистовой спекуляции. Однажды, когда Фрэй зашел в подвал, я спросил:
– Скажите, что, собственно, я совершил плохого? Почему со мной так обращаются? Я никого не убивал, не спекулировал цветным металлом…
Не подумав, Фрэй ответил:
– Вы противопоставили себя нам.
Неожиданный маневр удался. Я подбавил масла в огонь:
– Я же нахожусь в Германии. Я боролся за единство своего отечества и за мир.
– Мира не будет! – грубо крикнул Фрэй, стукнув ногой об пол.
– Ах, вот, значит, в чем дело. – Я произнес это вполголоса, но очень серьезно.
Фрэй даже опешил. Сперва он не находил слов, затем добавил, желая смягчить впечатление:
– Во всяком случае до тех пор, пока на земле существует эта преступная система!
Так этот международный жандарм выдал себя с головой. Наступила пауза. Я решил продолжать наступление. С тех пор как я убедился, что моя жена тоже «розово-красная», я почувствовал себя уверенней, а главное – предприимчивей.
– Я думал, вы все-таки образумитесь, – сказал Фрэй.
– Так оно и есть, – подтвердил я, дразня его. Удивление отразилось на лице Фрэя. Радуясь, но еще не веря своим ушам, он вопросительно смотрел на меня:
– Ну и как?
– Я решил быть верным жене.
Он облегченно вздохнул, уверенный, что наконец достиг цели. Желая «морально» поддержать мое решение, он повторил старую басню:
– Ваша партия все равно продала и предала вас. Районное правление партии вывело вас из своего состава. По происхождению и образованию вы принадлежите Западу. А ваша жена – тем более. Здесь вы сможете, получая пенсию полковника, жить легко и свободно.
Он засуетился. Ему, видимо, не терпелось сообщить о своем «успехе» шефу. Оставив мне два номера «Мюнхенер меркур», поддерживающего правый курс в политике католического центра, Фрэй удалился.
Я снова остался один в своем подвале. Меня стали мучить сомнения. Хорошо, если все сойдет гладко.
Я чувствовал озорную радость. Теперь важнее всего дать знать жене о положении дел. До сих пор это не удавалось. Но сейчас ситуация благоприятнее, чем когда бы то ни было. Как же это сделать? Наконец меня осенила мысль, и я тут же написал жене письмо.
В связи с приближением зимы естественно звучали всякие хозяйственные указания: по поводу зимней одежды, отопления и т. д. Между прочим я вставил: «… а главное, не забудь застраховать имущество от пожара». Эта фраза должна была сказать жене, что я ни в коем случае не собираюсь порывать с домом.
Письмо ко мне не вернулось. Значит, прошло цензуру. Теперь меня тревожило только одно: поймет ли жена мой намек насчет страхования и сможет ли так же хитро водить за нос американцев, пока будет длиться мой процесс?
Следующее утро началось с волнений. Как я и ожидал, меня повели к Дэлеру. Он был осторожнее и последовательнее, чем Фрэй. Ловко затеял разговор о том, что мы с женой имели бы гораздо меньше хлопот, если бы я сразу принял решение просить политическое убежище.
– И нам было бы меньше хлопот. А теперь все осложнилось. На основании вашего прежнего поведения я обрисовал вас начальству, как неисправимую жертву красной чумы. – Он наблюдал за мной. – От вас потребуют доказательств вашей доброй воли.
Я молчал.
– Но мы ваши друзья и не будем особенно мучить вас. Достаточно, если вы раза два выступите по радио с осуждением политики вашей партии и Национального фронта.
Я отказался. Он заявил спокойно и доброжелательно:
– Подумайте на досуге…
Enfant terrible{33} Фрэй добавил, что доклады очень хорошо оплачиваются.
– Я вам советую подумать и о своей жене.
О ней я думал больше, чем он предполагал. Поймет ли она? Может быть, ее так же обманывали и опутывали ложью, как меня? По всей вероятности, так оно и было. Все теперь зависело от «страховки от пожара». Я рассмеялся при этой мысли.
Поворот наступил скорее, чем я предполагал.
Появился Фрэй с искаженным от злости лицом. От волнения он говорил с трудом.
– Письмо от вашей жены из Грейфсвальда! – выпалил он.
Да, Фрэй не был дипломатом. Он злобно швырнул на стол толстое письмо со множеством марок. Значит, дошло. Я схватил письмо, написанное от руки. От него исходило счастье и избавление. Как и я, моя жена мучительно ждала выяснения. Бешенство Фрэя не трогало меня, я почти не слушал его. Запомнилась лишь одна его фраза:
– Вы, как змея, которую держишь в руках, а она ускользает.
Снова потянулись тяжелые дни в подвале. Для Си Ай Си я был беззащитным подследственным, на которого они натравливали других заключенных. Состав заключенных менялся, но негры по-прежнему оставались моими друзьями. Они жалели меня за то, что я так долго сижу в этой невыносимой дыре. Когда какой-то белый американский сержант попытался было избить меня, негры встали на мою защиту. Но у Си Ай Си было достаточно других средств. Меня усиленно потчевали какими-то инъекциями.
Однажды меня повели на второй этаж казармы. Там я еще не бывал. Все до боли сжалось во мне: неужели сейчас начнется допрос «третьей степени»? Я не мог избавиться от этого чувства и после того, как вошел в большое помещение, где кроме Томаса и Фрэя, находилось несколько незнакомцев. Все молча смотрели на меня. Тягостная, гнетущая тишина…
Вдруг раздался голос. Я не видел, кто говорит, по голос показался мне знакомым. Взглянув в угол наверх, я обнаружил там репродуктор. Из него неслось: «Свои показания я даю с тяжелым сердцем, потому что господин Петерсхаген показался мне очень симпатичным. Но мой долг – говорить чистую правду».
Я испугался: это был голос Бэра. Репродуктор выключили, и все, кроме меня, засмеялись.
– Может быть, вы, наконец, сделаете подробное признание или вы хотите услышать собственный голос?
– Я уже подготовил вам должность, и неплохую. Вы сможете жить в мире и бороться за мир, – прозвучал из репродуктора чей-то чужой голос.
Репродуктор снова выключили.
– Вы это говорили?
– Да. Но это не мой голос.
Снова включили репродуктор. То, что доносилось из него, казалось мне таким же таинственным, как сказки из «Тысячи и одной ночи». Я категорически потребовал очной ставки с Бэром, чтобы, глядя ему в глаза, опровергнуть его ложь. Американцы отклонили мое требование, и тогда я отказался признавать столь странное средство доказательства.
– У-у, змея… – прошипел Фрэй.
Мне стали угрожать «детектором лжи». Я не слышал даже такого названия. Мне объяснили. Допрашиваемый включается в электрическую сеть, как при электрокардиограмме. Аппарат-детектор отмечает все колебания. Они становятся якобы особенно сильными, когда допрашиваемый говорит неправду. Я тут же согласился подвергнуться этой странной процедуре. Но «детектор лжи» был отклонен, как и требуемая мной очная ставка с мастерами лжи Бэром, фон Гагеном и компанией. Зато меня без конца пугали «суровой карой». На мой вопрос: «За что?» мне отвечали общими фразами:
– Вы сами знаете, что вы натворили. Это хуже убийства.
Предложение работы, которое я по настоятельной просьбе Бэра привез ему в Мюнхен, теперь рассматривалось, как подготовка к похищению человека. Чтобы я не ушел от «земной справедливости», у меня отобрали бритву и даже шнурки от ботинок. Механически я стал снимать и свой добротный кожаный ремень, но его мне разрешили оставить. Недвусмысленный намек! Нет, такого одолжения эти «христианские носители культуры» от меня не дождутся. Я не стану огорчать своих близких. В таком виде – без шнурков, небритый, в потрепанном костюме – я ходил, шаркая ботинками, по подвалу Си Ай Си, чистил параши черных и белых убийц, получал инъекции и ждал процесса.
Мне прислали обвинительный акт. Да, формально все шло даже слишком корректно. Обвинение составлено на основании оккупационного статута. Заголовок и подпись – по-английски, текст обвинения – по-английски и по-немецки. Меня обвиняли в нарушении §2 закона № 14 Верховной союзнической комиссии.
Вина моя состояла в том, что 19 июля и 9 ноября 1951 года в Мюнхене, Германия, мои действия были направлены якобы на распространение и поддержку деятельности Национального фронта демократической Германии (НФДГ) – группы, враждебной интересам союзных вооруженных сил. Мои противозаконные действия, указывалось далее, выражались в том, что я установил контакт с неким Эрнстом Бэром и пытался завербовать последнего на службу НФДГ, то есть заставить его работать против интересов союзных вооруженных сил. Как говорится, кашу маслом не испортишь, и мне для верности инкриминировалось еще нарушение §3 раздела 2 закона № 14 оккупационного статута: передача сведений, полученных от Бэра, «подрывала безопасность и интересы оккупационных властей и оккупационных войск».
* * *
В подвале у всех было рождественское настроение. Арестованные веселились. Как сообщили мне мои чернокожие друзья по несчастью, нам разрешат присутствовать на праздновании. Они перечисляли, что мы там увидим. Но истинная причина их хорошего настроения была иная. Дело в том, что неграм разрешили поговорить с американским адвокатом. Тот заявил, что, учитывая настроение немецкого населения, они будут строго наказаны, возможно, даже получат смертный приговор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Спал я беспокойно. Меня преследовали кошмары. Или это была явь?.. Разве не сидела у моих ног какая-то темная фигура, скаля белые зубы:
– Пап, а пап, послушай…
У меня перехватило дыхание. Что это? Я протянул руку. Да, это был огромный негр. Он называл меня папой и требовал, чтобы я, несмотря на свое глубокое горе, помог ему в беде. Его судьба потрясла меня. В войну он добросовестно выполнял все приказы белых хозяев. Он даже показал мне, что это были за приказы: «Чик, чик, и долой голова!» И он схватил меня за горло. Пот выступил у меня на лбу. Как солдат оккупационных войск он завоевал себе «белую барышню». Когда она родила ему второго ребенка, он решил жениться на ней. Чтобы предотвратить это, его отправили домой, в Америку. Но там он не сошел с парохода. Почти умирая от голода, он зайцем вернулся в Европу, отправился к матери своих детей, пробрался к ней ночью и застал ее спящей. Прервав свой рассказ, он стал пить из бутылки пиво, затем предложил бутылку мне. Чтобы не оскорбить его, пришлось выпить. Он задыхался. Белки глаз сверкали на черном лице.
– Моя белая барышня спала не одна!
Он замахнулся пивной бутылкой. У меня закололо в сердце. Я хотел вскочить, но негр не пускал. Он что-то лопотал, уверяя, что хочет показать, как собирался задушить соблазнителя своей «белой барышни». Его посадили как убийцу и дезертира. Судьба этого негра была поистине трагичной.
Силы покинули меня. На следующее утро я вызвал врача. Вскоре в подвал явился врач. После краткого обследования он сказал:
– Вам необходимо немедленно лечь в больницу. Сердце никуда не годится.
Он говорил по-немецки. Спросил, долго ли я нахожусь в этом подвале.
– С десятого ноября.
– Значит, больше месяца? Возмутительно.
Он быстро исчез. Я не мог ни есть, ни пить. Пришел Фрэй из Си Ай Си и повез меня к американскому военному врачу. Ему тоже не понравилось мое состояние.
Фрэй потребовал, чтобы мне сделали кардиограмму, поскольку я жалуюсь на сердце. Врач заявил, что болезнь скорее легочная, чем сердечная.
– Значит, вы врали! – закричал на меня Фрэй. Несмотря на мое тяжелое состояние, Фрэй повез меня на допрос, в котором принял участие и Томас.
– Сперва вы предали Грейфсвальд. Теперь собираетесь предать и собственную жену?! А могли бы жить так хорошо.
Мне всегда в самых розовых тонах изображали преимущества жизни на Западе, очевидно надеясь склонить к предательству… Я снова и снова протестовал против того, что мою жену, несмотря на честное слово, допрашивали и задержали в Западном Берлине.
– Этого я не ожидал от американского офицера. Это гангстерские, гестаповские методы!
Выведенный из себя моими бесконечными протестами, Томас проговорился:
– Мы тоже не ожидали, что ваша жена такая же розова-красная, как вы!
Теперь до меня дошло. Все ясно. Я попросил дать мне время на размышление, сославшись на свое тяжелое состояние. В подвале я прежде всего отоспался и снова почувствовал под ногами твердую почву. Впервые за время ареста спал я крепко и долго.
На следующий день я трезво обдумал и сопоставил противоречивые утверждения американцев: с одной стороны, моя жена якобы просила «о политическом убежище» и даже «собиралась развестись» со мной, с другой, – она неисправимая «розово-красная». Американцам нравилось это выражение – так они постоянно называли меня. Я и раньше не верил в мнимый побег моей жены на Запад, а теперь уже не сомневался, что со мной ведут жестокую игру. А если ту же игру ведут с женой?.. От одной этой мысли голова у меня шла кругом.
Я решил поводить за нос господ американцев. Но как? Здесь нужен добрый совет. А с кем тут посоветуешься?
– Иди, пап, выпьем!
Мой черный друг подсел ко мне на койку и все жужжал о своей бедной «белой барышне», которая осталась совсем одна с маленькими детками. Он с гордостью показал мне почтовые переводы на солидные суммы, которые он посылал ей из своего содержания. Но его приговорят, и все это кончится. Что будет тогда?
– Бедная белая барышня с четырьмя детишками! Придется ей голодать…
Я спросил, почему же четыре. Нет, он не ошибся: двух она родила раньше. Воспользовавшись случаем, он стал расхваливать мне все ее телесные и душевные качества.
Я осторожно осведомился, все ли дети его «белой барышни» белые. Так же серьезно, как он рассказывал мне о своей любви и убийстве, он ответил:
– Нет, все четверо цветные.
Так я узнал еще одну трагедию оккупантов. Помочь я не мог. У меня хватало своих забот. Днем и ночью я ломал себе голову, как вырваться из лап американского вампира.
* * *
И вот у меня готов план обмана Си Ай Си. Уже достаточно долго я обучался у американской разведки и решил зацепиться за «цветной металл» доктора Кислинга. Этот вожделенный дефицитный товар в то время был особенно высок в цене как на Востоке, так и на Западе и служил объектом неистовой спекуляции. Однажды, когда Фрэй зашел в подвал, я спросил:
– Скажите, что, собственно, я совершил плохого? Почему со мной так обращаются? Я никого не убивал, не спекулировал цветным металлом…
Не подумав, Фрэй ответил:
– Вы противопоставили себя нам.
Неожиданный маневр удался. Я подбавил масла в огонь:
– Я же нахожусь в Германии. Я боролся за единство своего отечества и за мир.
– Мира не будет! – грубо крикнул Фрэй, стукнув ногой об пол.
– Ах, вот, значит, в чем дело. – Я произнес это вполголоса, но очень серьезно.
Фрэй даже опешил. Сперва он не находил слов, затем добавил, желая смягчить впечатление:
– Во всяком случае до тех пор, пока на земле существует эта преступная система!
Так этот международный жандарм выдал себя с головой. Наступила пауза. Я решил продолжать наступление. С тех пор как я убедился, что моя жена тоже «розово-красная», я почувствовал себя уверенней, а главное – предприимчивей.
– Я думал, вы все-таки образумитесь, – сказал Фрэй.
– Так оно и есть, – подтвердил я, дразня его. Удивление отразилось на лице Фрэя. Радуясь, но еще не веря своим ушам, он вопросительно смотрел на меня:
– Ну и как?
– Я решил быть верным жене.
Он облегченно вздохнул, уверенный, что наконец достиг цели. Желая «морально» поддержать мое решение, он повторил старую басню:
– Ваша партия все равно продала и предала вас. Районное правление партии вывело вас из своего состава. По происхождению и образованию вы принадлежите Западу. А ваша жена – тем более. Здесь вы сможете, получая пенсию полковника, жить легко и свободно.
Он засуетился. Ему, видимо, не терпелось сообщить о своем «успехе» шефу. Оставив мне два номера «Мюнхенер меркур», поддерживающего правый курс в политике католического центра, Фрэй удалился.
Я снова остался один в своем подвале. Меня стали мучить сомнения. Хорошо, если все сойдет гладко.
Я чувствовал озорную радость. Теперь важнее всего дать знать жене о положении дел. До сих пор это не удавалось. Но сейчас ситуация благоприятнее, чем когда бы то ни было. Как же это сделать? Наконец меня осенила мысль, и я тут же написал жене письмо.
В связи с приближением зимы естественно звучали всякие хозяйственные указания: по поводу зимней одежды, отопления и т. д. Между прочим я вставил: «… а главное, не забудь застраховать имущество от пожара». Эта фраза должна была сказать жене, что я ни в коем случае не собираюсь порывать с домом.
Письмо ко мне не вернулось. Значит, прошло цензуру. Теперь меня тревожило только одно: поймет ли жена мой намек насчет страхования и сможет ли так же хитро водить за нос американцев, пока будет длиться мой процесс?
Следующее утро началось с волнений. Как я и ожидал, меня повели к Дэлеру. Он был осторожнее и последовательнее, чем Фрэй. Ловко затеял разговор о том, что мы с женой имели бы гораздо меньше хлопот, если бы я сразу принял решение просить политическое убежище.
– И нам было бы меньше хлопот. А теперь все осложнилось. На основании вашего прежнего поведения я обрисовал вас начальству, как неисправимую жертву красной чумы. – Он наблюдал за мной. – От вас потребуют доказательств вашей доброй воли.
Я молчал.
– Но мы ваши друзья и не будем особенно мучить вас. Достаточно, если вы раза два выступите по радио с осуждением политики вашей партии и Национального фронта.
Я отказался. Он заявил спокойно и доброжелательно:
– Подумайте на досуге…
Enfant terrible{33} Фрэй добавил, что доклады очень хорошо оплачиваются.
– Я вам советую подумать и о своей жене.
О ней я думал больше, чем он предполагал. Поймет ли она? Может быть, ее так же обманывали и опутывали ложью, как меня? По всей вероятности, так оно и было. Все теперь зависело от «страховки от пожара». Я рассмеялся при этой мысли.
Поворот наступил скорее, чем я предполагал.
Появился Фрэй с искаженным от злости лицом. От волнения он говорил с трудом.
– Письмо от вашей жены из Грейфсвальда! – выпалил он.
Да, Фрэй не был дипломатом. Он злобно швырнул на стол толстое письмо со множеством марок. Значит, дошло. Я схватил письмо, написанное от руки. От него исходило счастье и избавление. Как и я, моя жена мучительно ждала выяснения. Бешенство Фрэя не трогало меня, я почти не слушал его. Запомнилась лишь одна его фраза:
– Вы, как змея, которую держишь в руках, а она ускользает.
Снова потянулись тяжелые дни в подвале. Для Си Ай Си я был беззащитным подследственным, на которого они натравливали других заключенных. Состав заключенных менялся, но негры по-прежнему оставались моими друзьями. Они жалели меня за то, что я так долго сижу в этой невыносимой дыре. Когда какой-то белый американский сержант попытался было избить меня, негры встали на мою защиту. Но у Си Ай Си было достаточно других средств. Меня усиленно потчевали какими-то инъекциями.
Однажды меня повели на второй этаж казармы. Там я еще не бывал. Все до боли сжалось во мне: неужели сейчас начнется допрос «третьей степени»? Я не мог избавиться от этого чувства и после того, как вошел в большое помещение, где кроме Томаса и Фрэя, находилось несколько незнакомцев. Все молча смотрели на меня. Тягостная, гнетущая тишина…
Вдруг раздался голос. Я не видел, кто говорит, по голос показался мне знакомым. Взглянув в угол наверх, я обнаружил там репродуктор. Из него неслось: «Свои показания я даю с тяжелым сердцем, потому что господин Петерсхаген показался мне очень симпатичным. Но мой долг – говорить чистую правду».
Я испугался: это был голос Бэра. Репродуктор выключили, и все, кроме меня, засмеялись.
– Может быть, вы, наконец, сделаете подробное признание или вы хотите услышать собственный голос?
– Я уже подготовил вам должность, и неплохую. Вы сможете жить в мире и бороться за мир, – прозвучал из репродуктора чей-то чужой голос.
Репродуктор снова выключили.
– Вы это говорили?
– Да. Но это не мой голос.
Снова включили репродуктор. То, что доносилось из него, казалось мне таким же таинственным, как сказки из «Тысячи и одной ночи». Я категорически потребовал очной ставки с Бэром, чтобы, глядя ему в глаза, опровергнуть его ложь. Американцы отклонили мое требование, и тогда я отказался признавать столь странное средство доказательства.
– У-у, змея… – прошипел Фрэй.
Мне стали угрожать «детектором лжи». Я не слышал даже такого названия. Мне объяснили. Допрашиваемый включается в электрическую сеть, как при электрокардиограмме. Аппарат-детектор отмечает все колебания. Они становятся якобы особенно сильными, когда допрашиваемый говорит неправду. Я тут же согласился подвергнуться этой странной процедуре. Но «детектор лжи» был отклонен, как и требуемая мной очная ставка с мастерами лжи Бэром, фон Гагеном и компанией. Зато меня без конца пугали «суровой карой». На мой вопрос: «За что?» мне отвечали общими фразами:
– Вы сами знаете, что вы натворили. Это хуже убийства.
Предложение работы, которое я по настоятельной просьбе Бэра привез ему в Мюнхен, теперь рассматривалось, как подготовка к похищению человека. Чтобы я не ушел от «земной справедливости», у меня отобрали бритву и даже шнурки от ботинок. Механически я стал снимать и свой добротный кожаный ремень, но его мне разрешили оставить. Недвусмысленный намек! Нет, такого одолжения эти «христианские носители культуры» от меня не дождутся. Я не стану огорчать своих близких. В таком виде – без шнурков, небритый, в потрепанном костюме – я ходил, шаркая ботинками, по подвалу Си Ай Си, чистил параши черных и белых убийц, получал инъекции и ждал процесса.
Мне прислали обвинительный акт. Да, формально все шло даже слишком корректно. Обвинение составлено на основании оккупационного статута. Заголовок и подпись – по-английски, текст обвинения – по-английски и по-немецки. Меня обвиняли в нарушении §2 закона № 14 Верховной союзнической комиссии.
Вина моя состояла в том, что 19 июля и 9 ноября 1951 года в Мюнхене, Германия, мои действия были направлены якобы на распространение и поддержку деятельности Национального фронта демократической Германии (НФДГ) – группы, враждебной интересам союзных вооруженных сил. Мои противозаконные действия, указывалось далее, выражались в том, что я установил контакт с неким Эрнстом Бэром и пытался завербовать последнего на службу НФДГ, то есть заставить его работать против интересов союзных вооруженных сил. Как говорится, кашу маслом не испортишь, и мне для верности инкриминировалось еще нарушение §3 раздела 2 закона № 14 оккупационного статута: передача сведений, полученных от Бэра, «подрывала безопасность и интересы оккупационных властей и оккупационных войск».
* * *
В подвале у всех было рождественское настроение. Арестованные веселились. Как сообщили мне мои чернокожие друзья по несчастью, нам разрешат присутствовать на праздновании. Они перечисляли, что мы там увидим. Но истинная причина их хорошего настроения была иная. Дело в том, что неграм разрешили поговорить с американским адвокатом. Тот заявил, что, учитывая настроение немецкого населения, они будут строго наказаны, возможно, даже получат смертный приговор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39