В связи с волнением в студенческой среде Совет министров запретил студенческие собрания. Студенты с запрещением не стали считаться, и Кассо призвал на помощь полицию, занявшую помещение университета. Ректор университета Александр Аполлонович Мануйлов, занимавший эту должность по выбору, вместе со своим заместителем и проректором подали в отставку в знак протеста против ввода полиции в университет.
Тогда Кассо отстранил всех трех от преподавания в университете и от занимаемых должностей как лиц, не проявивших «достаточной энергии в подавлении студенческих беспорядков».
В ответ на это последовали заявления о выходе в отставку от крупнейших представителей русской науки в Московском университете. Старейшина ученого совета Климент Аркадьевич Тимирязев сказал:
– У нас нет другого пути: или бросить свою науку, или забыть о своем человеческом достоинстве.
Для Вернадского, как и для Тимирязева, Лебедева, Зелинского, Чаплыгина, расставаться с университетом было смертельно тяжело, но никто из них не колебался ни одной секунды в выборе своего решения.
Всех заявивших протест против действий Кассо профессоров и преподавателей оказалось сто двадцать четыре человека.
Кассо объявил их уволенными.
Вслед за сообщением об увольнении Владимир Иванович получил предписание – освободить занимаемую им в зданиях университета казенную квартиру.
Наталья Егоровна сказала спокойно:
– Что бог ни делает – все к лучшему!
И стала доказывать, что пока она с детьми и Прасковьей Кирилловной, энергичной своей помощницей по дому, будет готовиться и переезжать в Петербург, Владимиру Ивановичу должно отправиться в радиевую экспедицию, как было намечено уже академической радиевой комиссией.
9 мая Владимир Иванович, Самойлов и Ненадкевич были уже в Самарканде, по пути в Тюя-Муюн.
Резкая перемена в образе жизни возвращала его к чистой и желанной свободной науке, и он вспомнил любимую русскую сентенцию: «Нет худа без добра!»
Да и трудно было в этом древнем городе с мечетями, медресе и мавзолеями оставаться наедине со своей судьбой. Всюду толпились люди, слышались крики, двигались караваны, коляски, арбы, щелкали бичи. Можно было подумать, что весь Самарканд, и старый и новый, состоит из одних лавок, чайных, закусочных и караван-сараев. С утра до вечера шла торговля, показывали свои чудеса фокусники, все бегали, все хлопотали и торговали.
Владимир Иванович, как всегда в чужих местах, бродил по лавочкам, покупал резные фигурки верблюдов, глиняные копии мавзолея Тимура, раскрашенные по оригиналу, чеканные браслеты и странные фарфоровые чашки, употребляемые только здесь, – все для подарков. Он никогда не спорил о цене, благодарил, принимая покупку, и непременно снимал шляпу, здороваясь и прощаясь.
Ненадкевич благоговейно сопровождал учителя, но иногда его простое сердце не выдерживало. Они любовались резьбою на колоннах мечети, уже переполненной народом. Владимир Иванович заметил направлявшегося в мечеть муллу, снял шляпу, глубоко ему поклонился. Мулла, не отвечая, прошел дальше.
Константин Автономович оскорбился за учителя.
– Владимир Иванович, смотрите, ведь он вам не ответил ничего!
– Ну и бог с ним! – сказал Владимир Иванович, продолжая любоваться каменной резьбой.
Петербургские гости из Академии наук привлекли внимание самаркандцев. В местной газете напечатали сообщение об их приезде. Но, видимо, Ненадкевич был здесь более популярным человеком, потому что в газетной заметке поименовали академиком, возглавлявшим экспедицию, Ненадкевича, а остальных – его спутниками.
Ненадкевича разбудил хохот в соседнем номере, где ночевали Вернадский и Самойлов. Они читали газету.
Часом позднее в гостиницу явился генерал-губернаторский чиновник особых поручений. Он ринулся было к Ненадкевичу, но тот направил его к Вернадскому. Чиновник в полной гражданской форме, расшаркавшись, объявил, что явился по указанию его превосходительства предложить свои услуги гостям.
– Мы как будто ни в чем не нуждаемся, – сказал Вернадский, вопросительно оглянувшись на своих спутников. – Передайте благодарность его превосходительству.
– Может быть, вы желаете взглянуть на раскопки знаменитой обсерватории Улугбека? – не отставал посланец генерал-губернатора. – Работы идут третий год, и кое-что уже можно посмотреть.
То, что было вскрыто раскопками, еще не давало точного представления о сооружении, но уже свидетельствовало о его грандиозности. По каменной лестнице, уходившей куда-то под землю, посетители спустились вниз и там увидели глубокую узкую галерею, прорубленную в толще скалы.
То были остатки главного инструмента обсерватории, но об устройстве его, о методах наблюдения, применявшихся Улугбеком и его сотрудниками, судить было пока очень трудно.
Из подземной тишины и холода вышли на свет и тепло, словно из глубины веков. Как будто догадываясь, о чем сейчас думал Вернадский, Самойлов спросил его:
Почему вы не дочитали вашего курса по истории
естествознания, Владимир Иванович?
– Девятьсот пятый год! – с нескрываемой грустью отвечал он. – Студенты разбежались, занятия прекратились, кому же бы я читал? Но я не перестаю жалеть, что не стал историком! – добавил он.
На другой день покинули древний город.
Поездка на Тюя-Муюн не оправдала ожиданий: рудник, который хотел Владимир Иванович осмотреть, оказался закрытым.
Пришлось ограничиться лишь общим знакомством с месторождением.
Тюя-Муюн – это ущелье с известковыми скалами, сквозь которое пробивается река Араван с большой силою и быстротой. Проводникэкспедиции не преминул рассказать легенду о красавице Тюя-Муюн, жившей в Куня-Ургенче. Она отказалась стать женою хана Султан-суи-мурзы, и он приказал запрудить реку, чтобы лишить Куня-Ургенч воды. Остатки запруды и образовали ущелье.
Путешественники внимательно выслушали рассказ проводника, надеясь в легенде открыть намек на какую-нибудь историческую действительность, но ничего не открыли.
В первый раз Владимир Иванович находился в такой глуши, вдали от железной дороги, в пятидесяти верстах от ближайшего жилья. Кроме двоих его спутников, кругом не было ни одной души.
Месторождение оказалось очень интересным. Ничего подобного Владимир Иванович и Самойлов еще не видывали. Урановые соединения выделились в пустотах пещер, образовавшихся в известняках. Материал для дальнейших исследований был собран, и план их намечен был здесь же.
Вечером, перед отъездом, Владимир Иванович сказал Ненадкевичу:
– Мы с Яковом Владимировичем отправимся на Урал, посмотрим, как там идут дела, а вы, Константин Автономович, отправляйтесь в Петербург. Найдите где-нибудь, где хотите, помещение для нашей геохимической лаборатории!
– Как? В частном доме? – изумился тот.
– Да, в любом подходящем доме… От академии ждать нечего, а дело не может стоять! Нам нужна своя лаборатория, и надо ее создавать, – вдруг с неожиданным одушевлением заговорил учитель. – Тот, кто вступил в мир науки, вступил не только в творческую личную работу. Перед ним становятся задачи активной, организаторской работы. Музей, лаборатория, кабинет, наши экспедиции – все это, как вы знаете и сами, далеко от тишины научного кабинета! Это двадцатый век, друзья мои! Век организации!
Они сидели возле потухшего костра, над ними сияли огромные звезды в черном небе, и слышен был плеск бегущей через ущелье реки. Хотелось не говорить, а только слушать. И Владимир Иванович замолчал.


III
ЖИВОЕ ВЕЩЕСТВО

Глава XIV
ПРОРОК В СВОЕМ ОТЕЧЕСТВЕ

Научная работа нации может совершаться под покровом волевого, сознательного стремления правительственной власти и может идти силою волевых импульсов отдельных лиц или общественных организаций при безразличии или даже противодействии правительства. Однако она находится в прочном расцвете лишь при сознательном единении этих обеих жизненных сил современного государства.

Белых ярлычков с надписью «Сдается квартира» или без всякой надписи Ненадкевич на окнах домов встречал много, но нужного для лаборатории помещения не находил. Он уже сообщил Владимиру Ивановичу о безнадежности поисков, как вдруг, проходя случайно по Биржевому переулку, заметил ярлычки на верхнем этаже большого дома и решил посмотреть, что там сдается.
На звонок вышла немолодая женщина в черном платье, с часами за поясом и золотой цепочкой на груди. Она приветливо посмотрела на посетителя.
Ненадкевич спросил:
– Что у вас сдается?
– А вот посмотрите! – отвечала она и повела его за собою.
Сдавалось большое, но странное помещение со стеклянным фонарем в потолке, где носилась стая проникших откуда-то голубей. Они, видимо, вили тут гнезда, летали, ничуть не стесняясь людей, садились где придется и противно гудели, топорща зоб. Заметив недоумение на лице гостя, хозяйка сказала:
– Я вам сейчас все объясню. Это когда-то была мастерская Крамского, ее специально для него выстроил владелец дома, господин Елисеев, вы, конечно, знаете… А после Крамского здесь работал мой муж, Архип Иванович Куинджи, вы, вероятно, тоже знаете. Он умер в прошлом году, я все распродала и теперь сдаю мастерскую.
– Объясните, пожалуйста, а что же это такое? – спросил Константин Автономович, показывая наверх запрокинутой головой.
– Ах, вот что? – весело ответила она. – Это, видите ли, от Крамского пошло, а Архип Иванович тоже их не трогал, он очень любил голубей. Вот они каждую весну и возвращаются сюда. Да вы не беспокойтесь, – заверила она, – они как выведутся, так и разлетятся до новой весны… Вы художник?
– Нет, совсем напротив – я химик. Но мне это подходит.
– Значит, вы не для себя смотрите? Для кого же?
Константин Автономович объяснился, и тогда хозяйка задумалась.
– Я академика Вернадского знаю, охотно сдала бы ему мастерскую, но лаборатория… Вы понимаете, может взорваться у вас тут что-нибудь…
Ненадкевичу пришлось ее успокаивать:
– О, не беспокойтесь, ведь Вернадский минералог, мы изучаем камни, только камни, начиная от алмазов и кончая булыжниками.
– А, ну это другое дело, пожалуйста, переезжайте! Так начиналась первая в мире геохимическая лаборатория, формально называвшаяся минералогической.
Владимир Иванович признал, что лучшего помещения нельзя было бы и придумать: вода, канализация, свет, воздух, удобство вытяжных шкафов. Не хватало лифта, но Ненадкевича с его длинными ногами лестницы только тешили, а Вернадский привык ходить по горам и считал, что подъем нужен не только мышцам ног, но и мышцам сердца.
Содержание лаборатории взяла на себя Академия наук. Средства на покупку приборов и оборудования приходилось изыскивать.
Общественные и научные учреждения страны пришли на помощь руководителю исследований.
На средства Общества содействия успехам опытных наук и их практических применений имени X. С. Леденцова, состоявшего при Московском университете, лаборатория приобрела спектральное оборудование. Геологический музей Академии наук и С. – Петербургское минералогическое общество обеспечили экспедицию на Байкал.
Владимир Иванович с катоновской твердостью и решимостью не терял ни одного случая, не пренебрегал никаким поводом для новых и новых выступлений по неотложным задачам дня.
На втором съезде деятелей практической геологии он вышел с речью, посвященной радиоактивным рудам в земной коре. Приведенные им данные основывались не только на литературе, но и на работах первых радиевых экспедиций.
Руководитель и организатор их подчеркивал необходимость изучения радиоактивных руд русскими учеными. Предупреждая о возможности захвата их иностранным капиталом, Вернадский указывал на то, что избежать иностранной зависимости можно только интенсивным изучением своими силами радиоактивных богатств страны.
– Особенно нам, русским, – говорил он, – необходимо с самого начала быть на уровне современных знаний и стремлений в этой области, так как на огромной территории нашего государства мы имеем многочисленные признаки радиоактивных руд. Если мы оставим их без внимания, ими займутся чужие…
Из всех радиоактивных элементов в то время могли иметь практическое значение только радий и мезоторий. Вернадский представил геологам типы урановых и ториевых руд, из которых можно выделять эти элементы.
Обращаясь постоянно к общественности, Вернадский не давал покоя и Академии наук, и министерствам, и Совету министров, Государственной думе. Как организатор, он был неутомим и неумолим.
Физико-математическому отделению Академии наук он представлял одну записку за другой, настаивая на необходимости безотлагательных исследований радиоактивных месторождений России.
«Я считал и считаю, что дело и исследования радиоактивных месторождений имеет, помимо научного значения, значение государственное и требует исполнения вне очереди, так как вызывается запросами дня», – писал он.
Указывая на огромное практическое значение радиоактивности, Вернадский отмечал, что соли радия и мезотория с успехом применяются в медицине для лечения раковых заболеваний.
«Необходимо предоставить больницам и лечебным учреждениям достаточное количество этих солей, – писал он, – что требует поисков и использования источников радия и мезотория на территории России».
Одновременно Вернадский призывал объявить радиоактивные руды России государственной собственностью.
Академическая радиевая комиссия по запискам Вернадского составила доклад. Доклад комиссии, одобренный конференцией Академии наук, президент академии представил министру народного просвещения с просьбой внести ходатайство Академии наук об ассигновании 169 500 рублей в Совет министров для дальнейшего направления в законодательные учреждения.
Но дело было не только в денежных средствах. Время шло, а в новой лаборатории по-прежнему работали только Ненадкевич и сам Владимир Иванович. Необходимы были специалисты, знакомые с методикой измерения радиоактивности минералов и руд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38