Никто не смеется! Никто не смеется! — с чувством сказал Заглоба. — Все мы счастливы, что в вашем образе господь бог ниспослал нам такую отраду.После ужина все пошли в гостиную. Панна Дрогоёвская, увидев на стене лютню, сияла ее и стала перебирать струны. Володыёвский попросил ее спеть в тон струнам, она ответила сердечно и просто:— Если это хоть немножко развеет ваше горе, я готова.— Спасибо! — ответил маленький рыцарь и благодарно поднял на нее взгляд.Послышались звуки песни.Знай же, о рыцарь,Тебе не укрыться.Панцирь и щит не препона,Если стремится в сердце вонзитьсяЗлая стрела Купидона.« Перевод Ю. Вронского. »— Я уж и не знаю, как вас благодарить, сударыня, — говорил Заглоба, сидя в сторонке с пани Маковецкой и целуя ей руки, — сама приехала и таких милых барышень привезла, что, поди, и грациям до них далеко. Особенно гайдучок пришелся мне по душе, эдакий бесенок, любую тоску лучше разгонит, чем горностай мышей. Да и что такое людская печаль, коли не мыши, грызущие зерна веселья, хранимые в сердцах наших! А надо вам, сударыня-благодетельница, сказать, что прежний наш король Joannes Casimirus так мои comparationes « Сравнения (лат.). » любил, что и дня без них обойтись не мог. Я ему всевозможные истории и премудрости сочинял, а он их на сон грядущий выслушивал, и нередко они ему в хитроумной его политике помогали. Но это уже другая материя. Я надеюсь, что и наш Михал, насладившись радостью, навсегда о своих горестях забудет. Вам, сударыня, и неведомо, что прошла лишь неделя с той поры, как я его из монастыря вытащил, где он обет давать собирался. Но я самого нунция подговорил, а он возьми и скажи приору, что всех монахов в драгуны пошлет, если Михал а сей секунды не отпустят… Нечего ему там было делать. Слава, слава тебе, господи! Уж я-то Михала знаю. Не одна, так другая скоро такие искры из его сердца высечет, что оно займется, как трут.А тем временем панна Дрогоёвская пела:Если герояЩит не укроетОт острия рокового,Где же укрытьсяТрепетной птице,Горлинке белоголовой.« Перевод Ю. Вронского. »— Эти горлинки боятся купидоновых стрел, как собака сала, — шепнул пани Маковецкой Заглоба. — Но сознайся, благодетельница, не без тайного умысла ты этих пташек сюда привезла. Девки — загляденье! Особливо гайдучок, дал бы мне бог столько здоровья, сколько ей красоты! Хитрая у Михала сестричка, верно?Пани Маковецкая тотчас состроила хитрую мину, которая, впрочем, совсем не подходила к ее простому и добродушному лицу, и сказала:— Нам, женщинам, обо всем подумать надо, без смекалки не проживешь. Муж мой на выборы короля собирается, а я барышень пораньше увезла, того и гляди, татарва нагрянет. Да кабы знать, что из этого будет толк и одна из них счастье Михалу составит, я бы паломницей к чудотворной иконе пошла.— Будет толк! Будет! — сказал Заглоба.— Обе девушки из хороших семей, обе с приданым, что в наши тяжкие времена не лишнее.— Само собой, сударыня. Михалово состояние война съела, хоть, как мне известно, кое-какие деньжата у него водятся, он их знатным господам под расписку отдал. Бывали и у нас трофеи хоть куда, к пану гетману поступали, но часть на дележку шла, как говорят солдаты, «на саблю». И на его саблю немало перепало, если бы он все берег — богачом бы стал. Но солдат не думает про завтра, он сегодня гуляет. И Михал все на свете прогулял и спустил бы, кабы не я. Так ты говоришь, почтенная, барышни знатного происхождения?— У Дрогоёвской сенаторы в роду. Наши окраинные каштеляны на краковских непохожи, есть среди них и такие, о коих в Речи Посполитой никто и не слыхивал, но тот, кому хоть раз довелось посидеть в каштелянском кресле, непременно передаст свою осанку и потомству. Ну, а если о родословной говорить, Езёрковская на первом месте.— Извольте! Извольте! Я и сам старинного королевского рода Масагетов, и потому страх как люблю про чужую родословную послушать.— Так высоко эта пташка не залетала, но коли угодно… Мы чужую родню наперечет знаем… И Потоцкие, и Язловецкие, и Лащи — все ее родня. Вот как оно было, сударь…Тетушка расправила фалды, уселась поудобнее, чтобы ничто не мешало ей предаться любимым воспоминаниям; растопырив пальцы одной руки и вытянув указательный палец другой, она приготовилась к счету всех дедов и прадедов, после чего начала:— Дочка пана Якуба Потоцкого [19] от второй жены, в девичестве Язловецкой, Эльжбета, вышла замуж за пана Яна Смётанко, подольского хорунжего…— Сделал зарубку! — сказал Заглоба.— От этого брака родился пан Миколай Смётанко, тоже подольский хорунжий.— Гм! Высокое звание!— А тот в первом браке был женат на Дорогостайской… Нет! На Рожинской!… Нет, на Вороничувне! Ах, чтоб тебя! Забыла!— Вечная ей память, как бы ни называлась! — с серьезной миной сказал Заглоба.— А во второй раз он женился на Лащувне…— Вот оно, оно самое! И какой же этого брака effectus? « Результат (лат.). »— Сыновья у них умерли…— Любая радость в этом мире недолговечна…— А дочери… Младшая, Анна, вышла замуж за Езёрковского из рода Равичей, комиссара по размежеванию Подолья, который потом, дай бог не соврать, мечником подольским был.— Как же, помню! — уверенно сказал Заглоба.— От этого брака, как видишь, сударь, и родилась Бася…— Вижу еще и то, что сейчас она целится из Кетлинговой пищали.Дрогоёвская и маленький рыцарь были увлечены беседой, а Баська тем временем утехи ради целилась из пищали в окно.При виде этого зрелища пани Маковецкая всколыхнулась и затараторила тоненьким голосом:— Ох, пан Заглоба, сколько у меня хлопот с этой девицей, ты и представить себе не можешь! Чистый гайдамак!— Если бы все гайдамаки были такими, я бы давно с ними в степи ушел.— Ружья, лошади да война у нее на уме! Как-то вырвалась из дому на утиную охоту, с дробовиком. Забралась в камыши, тут, глядь, камыши расступились, и что же? Татарин высунул башку, он камышами в деревню крался. Другая бы напугалась, а наша, отчаянная, возьми да и пальни из дробовика. Татарин — хлоп в воду! И представь себе, сударь, на месте его уложила… И чем — зарядом дроби…Тут пани Маковецкая снова затряслась всем телом, хохоча над злополучным татарином, а потом добавила:— И то сказать, спасла нас всех, целый отряд шел, а она вернулась, подняла шум, и мы с челядью успели в лесу укрыться. У нас так всегда!Лицо Заглобы расплылось от восхищения, он даже прищурил глаз, потом сорвался с места, подскочил к барышне и, не успела она опомниться, чмокнул ее в лоб.— От старого солдат за татарина в камышах! — сказал он.Барышня тряхнула светлыми вихрами.— Всыпала я ему! Верно? — воскликнула она таким нежным, почти детским голоском, что казалось странным слышать из ее уст столь воинственные речи.— Ах, гайдучок ты мой бесценный! — расчувствовался Заглоба.— Подумаешь, один татарин! У вас, поди, тысяча на счету — и шведы, и немцы, и венгры Ракоци. Куда мне до вас! Других таких рыцарей во всей Речи Посполитой нет. Это я доподлинно знаю. Ого!— А мы, коли есть охота, и тебя научим сабелькой махать. Я-то отяжелел малость, но Михал хоть куда.Услышав такое предложение, Бася подпрыгнула от восторга, поцеловала пана Заглобу в плечо, а маленькому рыцарю сделала реверанс и сказала:— Благодарю за обещание! Немного я уже умею!Но Володыёвский, занятый беседой с Кшисей, ответил весьма рассеянно:— К вашим услугам, сударыня!Заглоба, расплываясь в улыбке, снова подсел к супруге латычёвского стольника:— Пани благодетельница, я отлично знаю, что турецкие сладости отменные, не один год мне в Стамбуле просидеть пришлось, но знаю не хуже, что и охотников на них тьма. Как же случилось, что на таких отменных девок до сих пор охотников не нашлось?— Помилуй! Таких, что им руку и сердце предлагали, хватало. А Баську мы в шутку трижды вдовой называем, потому что к ней сразу три достойных кавалера [20] сваталось: пан Свирский, пан Кондрацкий и пан Чвилиховский, все шляхтичи из наших мест, с поместьями, коли хочешь, я и сейчас могу всю их родню по пальцам перечесть.Сказавши это, пани Маковецкая растопырила пальцы левой руки и выставила указательный палец правой, но Заглоба быстренько перебил ее:— Ну и что же с ними сталось?— Все трое на войне головы сложили, потому-то мы Баську и называем трижды вдовой!— Гм! Ну и как же она перенесла такой удар?— Видишь ли, сударь, для нас это дело привычное, в наших краях редко кто, до преклонных лет дожив, своей смертью умирает. Даже и присловье у нас есть — шляхтич умирает в полет. Как Баська удар перенесла? Поплакала, бедняжечка, малость, отсиделась на конюшне, она, чуть случится что, тотчас на конюшню бежит! Пошла я туда за нею и спрашиваю: «Кого оплакиваешь, Бася?» А она в ответ: «Всю троицу сразу!» Отсюда я заключение сделала, что ни один ей не приглянулся… Потому, должно быть, что голова у нее чем-то другим занята, не снизошла еще на нее божья воля… Может, на Кшисю, а на Баську, пожалуй, нет!…— Снизойдет! — сказал Заглоба. — Снизойдет, почтеннейшая. Уж кто-кто, а мы с вами это понимаем…— Таково уж наше предназначенье!— Вот-вот! В этом вся соль! — отозвался Заглоба. — Вы мои мысли читаете.Разговор был прерван появлением молодых людей.Маленький рыцарь чувствовал себя в обществе панны Кшиси несколько смелее, а она, должно быть из сострадания, врачевала его печаль, словно лекарь больного. И может быть, именно поэтому оказывала ему чуть больше сердечности, чем позволяло недавнее знакомство. Но пан Михал был братом пани Маковецкой, а барышня — родственницей ее мужа, и потому такая вольность никого не удивляла. Баська оставалась в тени, и никто, кроме пана Заглобы, не замечал ее присутствия. Но Бася и не нуждалась ни в ком. Весь вечер она с удивлением глядела на рыцарей точь-в-точь как на великолепное оружие Кетлинга, украшавшее все стены. Потом ее одолела зевота, да и глаза слипались.— Ка-ак залягу, — сказала она, — двое суток просплю… не меньше…После таких слов все сразу разошлись, женщины были измучены дорогой и ждали той минуты, когда наконец постелят постели.Пан Заглоба, оставшись с глазу на глаз с Володыёвским, сначала многозначительно подмигнул ему, а потом слегка оттузил на радостях.— Михал! А Михал! Ну что? В монахи пойдешь али передумал? Девки, как репки. Дрогоёвская — ягодка-малинка. А гайдучок наш румяный, ух! Что скажешь, а, Михал?— Да полно, — отвечал маленький рыцарь.— По мне, так лучше гайдучка не найти. Скажу тебе, когда я за ужином к ней подсел, жар от нее шел, как от печурки.— Егоза она, Дрогоёвская степенней будет.— Панна Кшися — сладкое яблочко. Спелое, румяное! Но та… Твердый орешек. Были бы у меня зубы… Я хотел сказать, была бы у меня такая дочка, тебе одному бы ее отдал. Миндаль! Миндаль в сахаре.Володыёвский вдруг нахмурился. Вспомнились ему прозвища, которые пан Заглоба Анусе Борзобогатой давал. Он представил ее как живую — тонкий стан, веселое личико, темные косы, ее живость и веселый смех, особый, только ей свойственный взгляд. Эти обе были моложе, но та в тысячу раз дороже любой молодой…Маленький рыцарь спрятал лицо в ладони, его охватила печаль нежданная и оттого такая горькая.Заглоба умолк, поглядел с тревогой и наконец сказал:— Михал, что с тобой? Скажи бога ради!— Столько их, молодых, красивых, на белом свете, — отвечал Володыёвский, — живут, дышат, и только моей овечки нет среди них, одну ее никогда я больше не увижу!…Тут горло у него перехватило, он опустил голову на край стола и, стиснув зубы, тихо прошептал:— Боже! Боже! Боже!… ГЛАВА VII Панна Бася все же упросила Володыёвского, чтоб он научил ее правилам поединка, а он и не отказывался, потому что хоть и отдавал предпочтение Дрогоёвской, но за эти дни успел привязаться к Басе, а, впрочем, трудно было бы ее не любить.И вот как-то утром, наслушавшись Басиных хвастливых уверений, что она вполне владеет саблей и не всякий сумеет отразить ее удары, Володыёвский начал первый урок.— Меня старые солдаты учили, — хвасталась Бася, — они-то умеют на саблях драться… Еще неизвестно, найдутся ли среди вас такие.— Помилуй, душа моя, — воскликнул Заглоба, — да таких, как мы, в целом свете не сыщешь!— А мне хотелось бы доказать, что и я не хуже. Не надеюсь, но хотела бы!— Стрелять из мушкетона, пожалуй, и я сумела бы, — сказала со смехом пани Маковецкая.— О боже! — воскликнул пан Заглоба. — Сдается мне, в Латычёве одни амазонки обитают!Тут он обратился к Дрогоёвской:— А ты, сударыня, каким оружием лучше владеешь?— Никаким, — отвечала Кшися.— Ага! Никаким! — воскликнула Баська.И, передразнивая Кшисю, запела:Если стремится в сердце вонзитьсяЗлая стрела Купидона.— Этим-то оружием она владеет недурно, будьте спокойны! — добавила Бася, обращаясь к Володыёвскому и Заглобе. — И стреляет недурно.— Выходи, сударыня! — сказал пан Михал, стараясь скрыть легкое замешательство.— Ох, боже! Если бы все получилось, как я хочу! — воскликнула Бася, зардевшись от радости.И тотчас же стала в позицию: в правой руке она держала легкую польскую сабельку, левую спрятала за спину, наклонилась вперед, высоко подняв голову, ноздри у нее раздувались, и была она при этом такая румяная и хорошенькая, что Заглоба шепнул пани Маковецкой:— Ни одна сулейка, даже со столетним венгерским, так бы не потешила мою душу!— Гляди, сударыня, — говорил меж тем Володыёвский, — я не нападаю, а защищаюсь. А ты нападай сколько душе угодно.— Ладно. А коли устанешь, проси, сударь, пардону.— Я и так могу все мигом кончить, коли захочу.— Неужто?— У такого вояки, как ты, сударыня, выбить из рук сабельку проще простого.— Это мы увидим.— Не увидим, я политес соблюдаю!— Никакого политеса не надобно. Попробуй выбить, коли сумеешь. Сноровки у меня маловато, но до этого не допущу— Стало быть, разрешаешь?— Разрешаю!— Опомнись, гайдучок ты мой милый, — сказал Заглоба. — Он не с такими, как ты, разделывался.— Увидим! — повторила Бася.— Начнем! — скомандовал Володыёвский, которому Басино хвастовство надоело.Начали.Бася, приседая, как кузнечик, лихо сделала выпад.Володыёвский, не трогаясь с места, по своему обыкновению, едва заметно двинул саблей, словно бы никакой атаки и не было.— Ты, сударь, отбиваешься от меня, как от мухи!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11