Погода стояла более холодная, чем в тот день, когда они в последний раз обедали с Персивалом, и он не видел оснований идти разговаривать в парк.
— О, я знаю, о чем вы думаете, Эммануэл, но все тут слишком хорошо вас знают, — заметил он доктору Персивалу. — Никто не станет подсаживаться к нам за кофе. Всем теперь уже известно, что вы говорите только о рыбе. Кстати, как вам понравилась копченая форель?
— Немного суховата по сравнению с той, что подают в «Реформе», — сказал доктор Персивал.
— А ростбиф?
— Не пережарен немного?
— Вам невозможно угодить, Эммануэл. Возьмите сигару.
— Если только это настоящая гаванская.
— Конечно.
— Интересно, можно их достать в Вашингтоне?
— Сомневаюсь, чтобы detente распространилась на сигары. В любом случае приоритет за лазером. Какая это все игра. Эммануэл. Иной раз я жалею, что я не в Африке.
— Не в старой Африке.
— Да. Вы правы. Не в старой Африке.
— Она навсегда исчезла.
— Я не так уж в этом уверен. Наверно, если мы уничтожим весь остальной мир, дороги снова зарастут травой и все новые роскошные отели рухнут, вернутся джунгли, племенные вожди, врачеватели-колдуны, — кстати, в Северо-Восточном Трансваале все еще есть королева дождей.
— Вы и о Вашингтоне собираетесь им это говорить?
— Нет. Но я без восторга буду говорить о «Дядюшке Римусе».
— Вы против?
— Штаты, мы и Южная Африка — такой союз просто не укладывается в голове. И тем не менее операция будет осуществляться, потому что Пентагон за неимением настоящей войны хочет играть в военные игры. Словом, я оставляю здесь Кэсла играть в эту игру с их мистером Мюллером. Кстати, он отбыл в Бонн. Надеюсь, уж Западная-то Германия не участвует в этой игре.
— А как долго вы будете отсутствовать?
— Надеюсь, не более десяти дней. Не люблю я вашингтонский климат — во всех смыслах этого слова. — И Харгривз с довольной улыбкой стряхнул с сигары наросший пепел.
— Сигары доктора Кастро, — сказал он, — нисколько не хуже сигар сержанта Батисты [имеется в виду диктатор Батиста, свергнутый в результате кубинской революции 1 января 1959 г., во главе которой стоял Фидель Кастро].
— Жаль, что вы уезжаете как раз в тот момент, Джон, когда рыбка, похоже, у нас на крючке.
— Я вполне доверяю вам вытащить ее без моей помощи… кстати, это может оказаться всего лишь старый сапог.
— Не думаю. Старый сапог сразу узнается по весу.
— Словом, я спокойно оставляю это в ваших руках, Эммануэл. И конечно, в руках Дэйнтри тоже.
— А что, если мы не придем к единому мнению?
— В таком случае решение — за вами. Вы будете выступать моим заместителем в этом деле. Но ради всего святого, Эммануэл, не предпринимайте никаких опрометчивых шагов.
— Я веду себя опрометчиво только в моем «ягуаре», Джон. Когда я ловлю рыбу, то проявляю величайшее терпение.

6
Поезд Кэсла прибыл в Беркхэмстед с опозданием на сорок минут. На линии где-то за Трингом шли ремонтные работы, и когда Кэсл наконец вошел в свой кабинет, ему показалось там необычно пусто. Дэвиса не было, но это не могло объяснить ощущения пустоты: Кэсл часто сидел один в комнате — Дэвис то обедал, то выходил в уборную, то отправлялся с Синтией в зоопарк. Лишь полчаса спустя Кэслу попалась на глаза записка от Синтии в его корзинке «Для входящих»: «Артуру нездоровится. Полковник Дэйнтри хочет вас видеть». С секунду Кэсл не мог понять, кто такой, черт подери, Артур: он не привык называть Дэвиса иначе как Дэвис. «Это что же, — подумал он, — Синтия, значит, начинает уступать долгой осаде? Поэтому она назвала Дэвиса по имени?» Он позвонил ей и спросил:
— А что с Дэвисом?
— Не знаю. От него позвонил один из этих ребят, занимающихся окружающей средой. Он сказал, у Дэвиса что-то с желудком.
— Перепой?
— Он бы сам позвонил, если бы дело было в этом. Я не знала без вас, как быть. И позвонила доктору Персивалу.
— Что он сказал?
— То же, что и вы: перепой. Они, кажется, провели вместе вчерашний вечер — перебрали портвейна и виски. Доктор Персивал заглянет к нему в обеденное время. А пока он занят.
— Но вы не думаете, что это что-то серьезное, нет?
— Я не думаю, что это серьезно, но и не думаю, что это перепой. Ведь если б было что-то серьезное, доктор Персивал немедленно поехал бы к нему, верно?
— При том, что шеф в Вашингтоне, сомневаюсь, чтобы у него оставалось много времени на медицину, — сказал Кэсл. — Я сейчас пойду к Дэйнтри. Какая у него комната?
Кэсл открыл дверь, на которой стояло «72». У Дэйнтри был доктор Персивал — Кэслу показалось, что они препирались, когда он вошел.
— А, Кэсл, — сказал Дэйнтри. — Я действительно хотел вас видеть.
— Я исчезаю, — сказал доктор Персивал. — Мы еще поговорим, Персивал. Я с вами не согласен. Извините, но это так. Я не могу согласиться.
— Вспомните, что я говорил насчет ящичков… и Бена Николсона.
— Я не художник, — сказал Дэйнтри, — и я ничего не понимаю в абстрактном искусстве. Так или иначе, я встречусь с вами позже.
После того как дверь за Персивалом закрылась, Дэйнтри еще какое-то время молчал, затем сказал:
— Не люблю людей, слишком скорых на выводы. Я привык верить доказательствам — достоверным доказательствам.
— Вас что-то тревожит?
— Ведь если б речь шла о болезни, он сделал бы анализ крови, рентген… А не ставил бы диагноз на фу-фу .
— Доктор Персивал?
Дэйнтри сказал:
— Просто не знаю, как тут быть. Я ведь не должен говорить с вами об этом.
— О чем?
На столе Дэйнтри стояла фотография прелестной девушки. И взгляд его то и дело обращался к ней. Он сказал:
— Вы не чувствуете себя иногда чертовски одиноко в этом заведении?
Кэсл помедлил.
— Ну, видите ли, — сказал он, — я в прекрасных отношениях с Дэвисом. А это многое меняет.
— С Дэвисом? Да. Я как раз и хотел поговорить с вами о Дэвисе.
Дэйнтри встал и подошел к окну. Будто заключенный в камере. Он угрюмо уставился вверх — неприветливое небо едва ли могло рассеять его сомнения. Он сказал:
— Серый денек. Вот теперь осень действительно пришла к нам.
— «И все вокруг стареет и гибнет» [строки из псалма «Пребудь со мною» Генри Фрэнсиса Лита (1793-1847)], — процитировал Кэсл.
— Откуда это?
— Из псалма, который я пел в школе.
Дэйнтри снова подошел к столу и посмотрел на фотографию.
— Это моя дочь, — сказал он, словно счел необходимым представить девушку.
— Поздравляю. Красивая девушка.
— Выходит замуж в этот уик-энд, но я едва ли поеду на свадьбу.
— Вам не нравится жених?
— О нет, он, должен признать, в порядке. Правда, я не встречался с ним. Ну о чем мне с ним говорить? О детском тальке фирмы «Джеймисон»?
— Детском тальке?
— Фирма «Джеймисон» пытается выжить с рынка фирму «Джонсон» — во всяком случае, так говорит мне дочь. — Он сел в кресло и погрузился в невеселое молчание.
Кэсл сказал:
— Похоже, Дэвис заболел. А я сегодня утром задержался. Неудачный выбрал Дэвис для болезни день. Мне придется одному заниматься почтой из Заира.
— Извините. В таком случае не стану вас задерживать. Я не знал, что Дэвис болен. Ничего серьезного?
— Думаю, что нет. Доктор Персивал обещал посмотреть его в обеденное время.
— Персивал? — переспросил Дэйнтри. — А разве у Дэвиса нет своего врача?
— Ну, если доктор Персивал посмотрит его, старушке Фирме это ведь ничего не будет стоить, верно?
— Да. Только вот… работая на нас… он, должно быть, несколько поотстал… я хочу сказать: в медицине.
— Ну, ему, наверное, не так трудно будет поставить диагноз. — Это прозвучало, как эхо другого разговора.
— Я ведь, собственно, хотел вас видеть, Кэсл, в связи… вы вполне довольны Дэвисом?
— Что значит «доволен»? Мы отлично работаем вместе.
— Иногда приходится задавать весьма глупые вопросы… сверхпримитивные… но я ведь отвечаю за безопасность. И необязательно думать, что под моими вопросами таится что-то важное. Дэвис играет, да?
— Немного. Любит говорить о лошадях. Сомневаюсь, чтобы он много выигрывал или много проигрывал.
— А как насчет выпить?
— Не думаю, чтоб он пил больше меня.
— Значит вы полностью ему доверяете?
— Полностью. Конечно, все мы склонны ошибаться. А что, была какая-нибудь жалоба? Мне б не хотелось, чтобы Дэвиса куда-то перевели, — разве что в Л.-М.
— Забудьте, что я вообще о чем-то вас спрашивал, — сказал Дэйнтри. — Я задаю такого рода вопросы обо всех. Даже о вас. Вы знаете такого художника — Николсона?
— Нет. Он из наших?
— Нет, нет. Просто иной раз я чувствую, что отстаю, — сказал Дэйнтри. — А вы бы не… впрочем, вечером вы наверняка спешите домой, к семье?
— Ну в общем… да.
— Если по какой-то причине вам придется задержаться на ночь в городе… мы могли бы поужинать вместе.
— Это у меня не часто случается, — сказал Кэсл.
— Да, да, очевидно.
— Понимаете, жена у меня нервничает, когда остается одна.
— Конечно. Ясное дело. Просто у меня мелькнула такая мысль. — Он опять посмотрел на фотографию. — Мы с ней время от времени ужинали вместе. Дай-то бог, чтоб она была счастлива. Ведь со стороны ничем не поможешь, верно?
Молчание окутало их, как издавна известный лондонский туман, отделив друг от друга. Ни тот, ни другой уже не видели под ногами тротуара — теперь надо было идти с вытянутой рукой, нащупывая дорогу. Кэсл сказал:
— Мой сын не в том возрасте, когда женятся. Я рад, что мне еще не надо тревожиться на этот счет.
— Вы ведь по субботам приезжаете сюда, да? Но едва ли, наверно, сможете задержаться на час или на два… а то ведь я ни души не знаю на этой свадьбе, кроме собственной дочери… ну, и ее матери, конечно. Она сказала — я имею в виду дочь, — что я могу привести с собой кого-нибудь с работы, если захочу. Для компании.
Кэсл сказал:
— Конечно, я буду рад… если вы действительно считаете…
Он почти никогда не мог не откликнуться на призыв о помощи, каким бы зашифрованным тот ни был.
На сей раз Кэсл решил обойтись без обеда. И терзал его не голод, терзало то, что весь распорядок дня полетел вверх тормашками. Но ему не сиделось на работе. Хотелось убедиться, что Дэвис в порядке.
Когда в час дня, заперев все бумаги в сейф, даже сухую записку от Уотсона, Кэсл выходил из огромного здания без вывески, он столкнулся в дверях с Синтией.
— Иду посмотреть, как там Дэвис, — сообщил он ей. — Не поедете со мной?
— Нет, с какой стати? Мне нужно сделать кучу покупок. А вы почему туда едете? Ведь у него же ничего серьезного, верно?
— Да, но я подумал: надо к нему заглянуть. Он же там один в квартире — если не считать этих типов, занимающихся окружающей средой. А они до вечера никогда не появляются.
— Доктор Персивал обещал посмотреть его.
— Да, я знаю, но сейчас он наверняка уже уехал. Я подумал, может, вы все-таки съездили бы со мной… просто посмотреть…
— Ну, если мы там не застрянем надолго. Цветы ему везти необязательно, нет? Как, скажем, в больницу. — Суровая девица.
Дэвис открыл им дверь в халате. Кэсл заметил, как он просиял при виде Синтии и тут же сник, поняв, что она не одна.
— А-а, и вы приехали, — заметил он без восторга. — Что с тобой, Дэвис?
— Сам не знаю. Ничего особенного. Старушка-печенка взыграть решила.
— По-моему, твой приятель сказал по телефону, что у тебя что-то с желудком, — сказала Синтия.
— Ну, печенка ведь недалеко от желудка, верно? Или почти недалеко? Я жуть как плохо разбираюсь в собственной географии.
— Я перестелю тебе постель, Артур, — сказала Синтия, — а вы пока поговорите вдвоем.
— Нет, нет, пожалуйста, не надо. Она просто немного смялась. Присаживайся. Выпей чего-нибудь.
— Это вы с Кэслом пейте, а я все-таки перестелю постель.
— До того волевая — просто жуть, — заметил Дэвис. — Что будете пить, Кэсл? Виски?
— Спасибо, немножко.
Дэвис поставил на стол два стакана.
— Тебе лучше не пить, если у тебя печенка не в порядке. Что все-таки сказал доктор Персивал?
— О, пытался меня запутать. Врачи всегда ведь так, верно?
— Я вполне могу выпить один.
— Он сказал, что, если я не сокращу выпивку, у меня может развиться цирроз. Завтра мне придется поехать на рентген. Я сказал Персивалу, что пью не больше кого другого, а он сказал, что печенка не у всех одинаковая — у одних слабее, чем у других. Врачей ведь не переспоришь.
— На твоем месте я бы сейчас не пил виски.
— Он сказал «урезать» — вот я и урезал: налил себе полпорции. И обещал ему больше не нить портвейна. Ну и недельку-другую не буду. Чтоб доставить ему удовольствие. Я рад, что вы заглянули, Кэсл. Знаете, а доктор Персивал в самом деле немного меня напугал. У меня было такое впечатление, что он не все мне говорит. Ведь это же будет ужасно, верно, если меня решат послать в Л.-М., а он не пропустит. И еще я одного боюсь… они с вами не говорили обо мне?
— Нет. Вот только Дэйнтри спросил сегодня утром, доволен ли я тобой, и я сказал — абсолютно.
— Вы хороший друг, Кэсл.
— Это всего лишь дурацкая проверка службы безопасности. Помнишь тот день, когда ты встречался с Синтией в зоопарке… я сказал им, что ты был у дантиста, тем не менее…
— Да. Я из тех, кого всегда прищучивают. А ведь я редко нарушаю правила. Наверно, считаю, что в этом проявляется лояльность. Вот вы — другой. Стоит мне один-единственный раз взять с собой донесение, чтоб почитать за обедом, — и я попался. А вы, я видел, выносите их без конца. Вы идете на риск — как, говорят, вынуждены идти священники. Так что, если утечка произошла по моей вине, — хотя, конечно, неумышленно, — я приду к вам исповедоваться.
— В расчете, что я оглушу тебе грехи?
— Нет. Но в расчете на некоторую справедливость.
— Тогда ты ошибаешься, Дэвис. Я не имею ни малейшего представления о том, что значит «справедливость».
— И вы приговорите меня к расстрелу на заре?
— О нет. Я всегда готов отпустить грехи людям, которые мне по душе.
— Выходит, настоящая-то угроза нашей безопасности — это вы, — заметил Дэвис. — И сколько же времени, вы думаете, продлится эта чертова проверка?
— Наверное, пока не обнаружат утечки или не решат, что никакой утечки вообще не было. Возможно, в Пятом управлении какой-то господин принял слушок за истину.
— Или какая-то дама, Кэсл. Почему это не может быть женщина? Это вполне может быть одна из наших секретарш, если ни я, ни вы, ни Уотсон тут ни при чем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38