Он был очень старый, очень больной человек; бородка — несколько белых волосков — едва прикрывала его подбородок и была больше похожа на цыплячий пух. Казалось, его тело высохло в одежде, как ядрышко ореха в скорлупе. Он говорил с едва заметным иностранным акцентом, и трудно было определить, то ли он еврей, то ли происходит из древнего английского рода. Если в этом акценте и был некий призвук Иерусалима, то, несомненно, присутствовали и интонации Сент-Джеймского двора1; если и чувствовалось влияние Вены или гетто какой-нибудь из стран Восточной Европы, то вполне явственна была и манера выражаться, принятая в самых блестящих клубах Лазурного Берега.
— Так мило с вашей стороны, миссис Колкин, — сказал он, — предоставить мне возможность…
Трудно было расслышать, что произносит сэр Маркус: он говорил шепотом. Старческитусклые рыбьи глаза вобрали всех присутствующих разом.
— Я всегда надеялся, что смогу познакомиться…
— Могу ли я представить вам леди супругу мэра, сэр Маркус?
Он поклонился с чуть подобострастной грацией человека, который мог быть ростовщиком маркизы де Помпадур2.
— Персона столь знаменитая в нашем городе… — В его манере не было ни сарказма, ни высокомерия. Он просто был очень стар. Все казались ему на одно лицо. Он и не затруднял себя попытками отличить одно лицо от другого.
— Я думал, вы на Ривьере, сэр Маркус, — весело проговорил начальник полиции. — Выпейте хереса. Бесполезно предлагать вино дамам.
— Простите, я совсем не пью, — прошелестел сэр Маркус. У начальника полиции вытянулось лицо. — Я вернулся два дня назад.
— Слухи о войне, а? Собака лает — ветер носит.
— Джозеф, — резко оборвала его миссис Колкин, бросив многозначительный взгляд на диван.
Старческие тусклые глаза несколько прояснились.
— Да, да. Слухи, — повторил сэр Маркус.
— Я слышал, ваша «Мидлендская Сталь» снова набирает рабочих, сэр Маркус?
— Мне говорили что-то в этом роде, — прошептал сэр Маркус.
Горничная доложила, что стол накрыт к обеду; ее голос напугал Чинки, и он зарычал из-под дивана. На какой-то момент все испуганно замерли, с тревогой глядя на сэра Маркуса. Но тот ничего не слышал, или, возможно, непонятный шум расшевелил нечто давно забытое в его подсознании, потому что, сопровождая миссис Колкин в столовую, он со злостью прошептал ей:
— Меня гнали оттуда собаками.
— Налей миссис Пайкер лимонаду, Джозеф, — сказала миссис Колкин.
Начальник полиции несколько нервно наблюдал, как та пьет. Видимо, вкус лимонада показался ей не совсем обычным; она отпила немного; потом еще и еще.
— Подумать только, — сказала она, — какой восхитительный лимонад. Такой ароматный!
Сэр Маркус отказался от супа; отказался от рыбы; когда подали entr?ee1, он склонился над большой хрустальной, с серебряным обручем, вазой для цветов (на обруче была надпись: «Джозефу Колкину от продавцов фирмы „Колкин и Колкин“ по случаю…». Надпись заворачивала вместе с обручем, и дочитать не представлялось возможным) и прошептал:
— Нельзя ли мне стакан горячей воды и какое-нибудь сухое печенье? — И пояснил: — Мой доктор не позволяет есть на ночь ничего, кроме этого.
— Да, паршиво, — сказал начальник полиции. — Не повезло вам. Еда и выпивка, когда человек стареет… — Он уставился в свой пустой стакан. Ну что за жизнь! Эх, если б можно было удрать отсюда к своим парням, показать, чего ты на самом деле стоишь, почувствовать себя настоящим мужчиной.
Леди супруга мэра вдруг воскликнула:
— Чинки с таким удовольствием погрыз бы эти косточки! — и смолкла, словно подавилась.
— Кто это — Чинки? — прошептал сэр Маркус.
Миссис Колкин быстро нашлась:
— У миссис Пайкер дома прелестная кошечка.
— Рад, что не собачка, — ответствовал шепотом сэр Маркус. — В собаках есть что-то такое… — Старческая рука приподнялась в безнадежной попытке сделать какой-то жест, не выпуская из пальцев печенье с сыром, — особенно в этих китайских мопсах. — Он произнес все это с необыкновенной злобой. — Тяф-тяф-тяф! — И запил горячей водой.
В его жизни почти не осталось удовольствий; самым живым чувством была злоба; самой важной целью — борьба: борьба за свои капиталы; борьба за едва тлеющий лучик энергии, подпитываемый ежегодно лучами каннского солнца; борьба за жизнь. Он готов был питаться сухим печеньем до тех пор, пока не иссякнут запасы печенья в стране, лишь бы это продлило его, сэра Маркуса, иссякающие дни.
Старику, видно, недолго осталось, думал начальник полиции, глядя, как сэр Маркус запивает горячей водой последнюю крошку печенья и вынимает из жилетного кармана плоский золотой футляр, а из него — белую таблетку. У него
— сердце; каждый может догадаться: по тому, как он разговаривает; как путешествует — в специально оборудованном железнодорожном вагоне; как его катят в специальном кресле на колесах по длинным коридорам конторского дворца «Мидлендской Стали». Начальник полиции не раз встречался с сэром Маркусом на городских приемах; после Всеобщей стачки1 сэр Маркус подарил полиции Ноттвича — в знак признания ее заслуг — полностью оборудованный гимнастический зал; но никогда прежде сэр Маркус не удостаивал посещением их дом.
Все в городе знали о сэре Маркусе очень многое. Беда в том, что это многое полно было противоречий. Кое-кто считал, что он грек — из-за его христианского имени; кто-то был совершенно уверен, что он родился в гетто. Его деловые партнеры утверждали, что он происходит из старинной английской семьи; нос его не мог служить свидетельством в пользу ни одного из этих утверждений; такие носы во множестве встречаются в Корнуолле и на западе страны. Имя сэра Маркуса не было упомянуто в справочнике «Кто есть кто» вовсе, а некий предприимчивый журналист, попытавшийся написать биографию сэра Маркуса, обнаружил в официальных документах необъяснимые пустоты; невозможно было добраться до источника хотя бы одного из слухов из-за недостатка информации. Даже в Марселе, где, как говорили, юный сэр Маркус был обвинен в краже кошелька у посетителя борделя, не нашлось документов, подтверждавших эту сплетню. А сейчас он сидел в столовой, обставленной тяжелой темной мебелью времен Эдуарда VII1, стряхивая с жилета крошки сухого печенья. Сидел в столовой начальника полиции один из самых богатых людей в Европе.
Никто не знал, сколько ему лет; никто, кроме, пожалуй, его зубного врача: начальник полиции почему-то полагал, что можно узнать возраст человека по его зубам. Впрочем, вероятно, зубы сэра Маркуса были вовсе и не его зубы — в этом-то возрасте. Так что и здесь обнаруживался недостаток информации.
— Ну, мы оставим наших мужчин наедине, но не для того чтобы они тут без нас пили, не правда ли? — сказала миссис Колкин веселым тоном, устремив на мужа предостерегающий взгляд. — Просто я думаю, им есть о чем поговорить друг с другом.
Когда дверь за ними закрылась, сэр Маркус сказал:
— Я уже видел где-то эту женщину. С собакой. Совершенно уверен в этом.
— Вы не будете возражать, если я налью себе портвейна? Не люблю пить один, но если вы не пьете… А сигару хотите?
— Нет, — прошептал сэр Маркус, — я не курю. — И продолжал: — Я хотел встретиться с вами — конфиденциально — по поводу этого парня… Ворона. Дэвис очень обеспокоен. Дело в том, что он его видел. Совершенно случайно. Как раз в то время, когда было совершено ограбление. В конторе у приятеля, на Виктория-стрит. Этот парень зашел туда под каким-то предлогом. У Дэвиса создалось впечатление, что парень решил его убрать. Как свидетеля.
— Передайте ему, — гордо заявил начальник полиции, снова наполнив свой стакан, — ему незачем беспокоиться. Парень фактически у нас в руках. Мы знаем, где он находится в данный момент. Он окружен. Мы только ждем утра, когда он сам выйдет на свет…
— Зачем же ждать? Не лучше ли будет, — шелестел сэр Маркус, — взять этого отчаянного глупца сейчас же?
— Понимаете, он вооружен. В темноте всякое может случиться. Он может выстрелами проложить себе путь. И еще одно. С ним его подружка. Будет обидно, если он удерет, а девушка погибнет.
Сэр Маркус склонил дряхлую голову над сложенными на столе руками, которые в этот момент ему нечем было занять: не было ни печенья, ни стакана с горячей водой, ни таблетки. Он мягко пояснил:
— Поймите меня правильно. В каком-то смысле ответственность будет лежать на нас. Из-за Дэвиса. Если бы вдруг что-то случилось — если вдруг убили бы эту девушку… За спиной полиции был бы весь наш капитал. Если бы началось расследование — лучшие адвокаты… У меня много друзей, как вы можете себе представить…
— Лучше подождать рассвета, сэр Маркус. Поверьте мне. Я разбираюсь в таких вещах. Я ведь воевал, знаете ли.
— Да-да, я так и понял, — сказал сэр Маркус.
— Похоже, старый бульдог снова пустит в ход свою хватку, а? Слава Богу, у нас в правительстве не трусы сидят.
— Да-да, — ответил сэр Маркус. — Я бы сказал, это почти решено. — Старческие тусклые глаза обратились к графину. — Не обращайте на меня внимания, майор, выпейте еще портвейна.
— Ну что ж, если вы советуете, сэр Маркус. Выпью — только один стаканчик, последний, на сон грядущий.
Сэр Маркус сказал:
— Я очень рад, что вы сообщили мне эту замечательную новость. Не очень-то хорошо, когда вооруженный бандит свободно разгуливает по улицам Ноттвича. Вы не должны рисковать своими людьми, майор. Лучше, чтобы этот… отброс общества… погиб, чем хотя бы один из ваших замечательных парней. — Он вдруг откинулся в кресле, раскрыл рот и задышал, точно вытащенная на берег рыба. — Таблетку. Пожалуйста. Скорей.
Начальник полиции извлек золотой футляр из жилетного кармана сэра Маркуса, но тот уже преодолел недомогание и принял таблетку самостоятельно. Начальник полиции спросил:
— Вызвать ваш автомобиль, сэр Маркус?
— Нет-нет, — прошептал тот. — Это неопасно. Просто болевой приступ. — Он устремил замутненный взгляд на усыпанные крошками брюки. — Так о чем это мы? Ах да, эти замечательные парни. Да, вы не должны подвергать риску их жизни. Они нужны родине.
— Это истинная правда.
Сэр Маркус прошипел злобно:
— Для меня этот… бандит… — предатель. В такое время каждый человек на счету. И я поступил бы с ним как с предателем.
— Это единственно верный подход.
— Еще стаканчик портвейна, майор?
— Да, пожалуй.
— Подумать только, сколько здоровых молодых людей этот парень отвлечет от выполнения их долга перед родиной, даже если он сам никого не застрелит. Тюремщики. Охрана. Еда и кров за счет родины, когда другие мужчины…
— Гибнут. Вы правы, сэр Маркус. — Трагичность всей этой ситуации задела глубинные струны его души. Он вспомнил про мундир в шкафу: надо бы почистить пуговицы — пуговицы с гербом родины. Начальник полиции все еще издавал слабый запах нафталина. — Где-то вдали есть уголок чужой земли, который навсегда… Шекспир понимал такие вещи. Когда этот освященный веками старец говорил, что…
— Было бы очень хорошо, майор Колкин, если бы ваши люди не рисковали. Если бы стали стрелять, как только он появится. Сорняки надо безжалостно уничтожать. Выдирать с корнем.
— Было бы хорошо.
— Вы же отец своим ребятам.
— Да, так мне и старина Пайкер однажды сказал. Да простит ему Бог, он-то имел в виду совсем другое. Жаль, что вы не пьете вместе со мной, сэр Маркус. Вы — человек, который все понимает. Вы знаете, какие чувства испытывает офицер. Я ведь служил в армии.
— Возможно, через неделю вы снова будете в армии.
— Вы меня понимаете, знаете, что человек испытывает… Мне не хочется, чтобы между нами оставались неясности. Есть кое-что, сэр Маркус, о чем я должен вам сказать. Это отягощает мою совесть. Под диваном была собака.
— Собака?
— Китайский мопс по имени Чинки. Я думал, чево…
— Она сказала, это кошка.
— Она не хотела, чтобы вы знали.
Сэр Маркус сказал:
— Не люблю, когда меня обманывают. Займусь Пайкером, когда придет время выборов. — Он утомленно вздохнул, словно ему предстояло заняться устройством множества дел, организацией мести множеству людей, и все это должно было простираться в бесконечные дали будущего, а он столько уже отмерил со времени гетто или марсельского борделя — если было гетто, если существовал бордель. Он прошептал — и шепот его звучал приказанием:
— Так вы сейчас же позвоните в Управление и прикажете стрелять, как только он появится? Скажите — под вашу ответственность. Я вас поддержу…
— Я не представляю, чево… чеГо…
Старческие руки сделали нетерпеливый жест: так много надо было еще устроить.
— Послушайте меня. Я никогда не обещаю ничего такого, чего не смог бы выполнить. В десяти милях отсюда — учебный военный лагерь. Я могу устроить так, что вы станете — номинально — его начальником, в чине полковника, как только будет объявлена война.
— А полковник Бэнкс?
— Переведут в другое место.
— Вы хотите сказать, если я позвоню…
— Нет. Я хочу сказать — если добьетесь успеха.
— И парня убьют?
— Какое это имеет значение? Что он такое? Подонок. Нет причин колебаться. Выпейте еще портвейна.
Начальник полиции протянул руку к графину, повторяя про себя, но не с таким восторгом, как можно было бы ожидать: «полковник Колкин» — он не мог не вспомнить кое о чем. Он был пожилым сентиментальным человеком. Вспомнил, как получил назначение на свой теперешний пост; конечно, это ему «устроили», так же как теперь обещают «устроить» командование учебным военным лагерем; но ему живо припомнилось чувство гордости, которое он испытал, став начальником одного из лучших полицейских управлений в Англии.
— Пожалуй, не стану больше пить, — сказал он. — Боюсь, не смогу заснуть, а жена…
Сэр Маркус сказал:
— Ну, полковник, — он как-то странно моргнул своими старческими глазами,
— можете во всем положиться на меня.
— Мне очень хотелось бы это для вас сделать, сэр Маркус, — умоляюще произнес начальник полиции, — только я не представляю чево… Полиция не имеет права.
— Но об этом никто не узнает.
— Моего приказа просто не послушают. Такого приказа. Никогда.
— Вы что же, хотите сказать, — прошептал сэр Маркус, — что, занимая такой пост, не имеете власти?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30