Но до этого в течение двадцати одного года он был очень важной и неотъемлемой частью моей жизни. Двадцать один год! Для меня это число счастливое. Мне был двадцать один год, когда Себастьян стал моим любовником.
И вот я вижу его так ясно. Я вижу его в точности таким, каким он был тогда. В 1979 году. Мне – двадцать один год. Ему – сорок один. На двадцать лет старше меня: но он никогда не выглядел на свой возраст.
Закрыв глаза, я представила себе, как он входит в библиотеку. Это было ночью, после дня моего рождения. По этому поводу Себастьян устроил фантастический вечер у себя на ферме Лорел Крик, соорудив в саду два шатра, убранных цветами. Угощение было самое изысканное, вино превосходное, великолепный оркестр, ради такого случая выписанный из Манхэттена. Это был прекрасный праздник, пока Люциана все не испортила. К концу вечера она повела себя по отношению ко мне так отвратительно, что я была поражена, выбита из колеи и испугана мерзкими, злыми словами, которые она мне наговорила. Ошеломленная, оскорбленная, я убежала. Я вернулась в Риджхилл.
* * *
Подъехала машина, шурша шинами по гравию. Громко хлопнула дверца.
Через мгновение Себастьян ворвался в библиотеку, напряженный и бледный.
Чувствуя себя совершенно одинокой, я стояла у французской двери, ведущей в сад. У меня в руке скомканный носовой платок: слезы вот-вот снова хлынут из глаз.
Я никогда прежде не видела его таким: присмотревшись внимательней, я поняла, что он в полной ярости.
Он тоже всматривался в меня: его глаза казались кусочками синего льда на искаженном лице.
– Почему ты убежала, Вив, как испуганный жеребенок? – спросил он сурово. Потом пересек комнату несколькими большими шагами и остановился передо мной, глядя на меня сверху вниз.
Я молчала.
– Так почему же? – снова спросил он.
– Я не могу тебе сказать.
– Ты можешь сказать мне все, и ты это знаешь! Ты с самого детства всегда и все рассказывала мне. – Он был по-прежнему в ярости, но сдерживался.
– Не могу, и все тут. Об этом – не могу.
– Но почему?
Я все так же тупо смотрела на него. Потом затрясла головой.
– Не могу!
– Послушай. – голос его стал мягче. – Мы всегда были добрыми друзьями, ты и я. Настоящими друзьями-приятелями. Вивьен, прошу тебя, скажи мне что случилось, что заставило тебя убежать?
Я не ответила, и он быстро продолжил:
– Это Люциана, да? Она обидела тебя.
Я кивнула, но продолжала молчать.
– Она оскорбила тебя… она сказала что-то… что-то презрительно, да?
– Как ты догадался?
– Просто я хорошо знаю свою дочь, – воскликнул он. – Что именно она сказала?
– Себастьян, я не могу. Я не доносчица.
Он какое-то время испытующе смотрел на меня, потом кивнул сам себе.
– Честность – качество врожденное, особенно у тебя. Видишь ли, Вивьен, ты самый благородный человек из тех, кого я знаю, и хотя я понимаю твое нежелание ябедничать, я все же уверен, что ты должна рассказать мне все. В конце концов, это совершенно особенный вечер для нас обоих. Для меня было очень важно устроить тебе праздник, и я очень удивился, когда ты убежала, да еще в таком расстройстве. Ради Бога, скажи мне, что произошло.
Он был прав, конечно прав. Набрав побольше воздуху, я ринулась вперед.
– Она сказала, что усложняю тебе жизнь. Мешаю тебе. Что ты хотел бы избавиться от меня. Она сказала, что ты недоволен тем, что тебе приходится опекать меня, и тем, что тебе приходится платить за мое обучение в Веннесли. Она сказала, я живу за счет благотворительности, что я – никто, всего-навсего отродье одной из твоих… – я запнулась и замолчала, не смогла продолжить и с трудом сглотнула.
– Давай дальше, – приказал он довольно грубо.
– Люциана… Она сказала, что я – всего-навсего отродье… одной из твоих шлюх, – прошептала я.
Он гневно сжал губы, и я ждала, что он вот-вот взорвется.
Но он не взорвался. Он только обескураженно покачал головой и проговорил напряженным голосом:
– Она лгунья, моя дочь. Иногда я думаю, Вивьен, что она самая умная лгунья из всех лжецов, которых я встречал. Она лжет искусней, чем Сирес, а это о чем-то да говорит. Но нередко она врет безрассудно и не слишком умно. ВОт как сегодня. Да, Люциана не слишком умна.
– Но ведь я не мешаю тебе, ведь нет? – прошептала я.
– Конечно нет! Теперь-то ты должна понять это. Разве я не доказал тебе, что я забочусь о тебе, о том, чтобы тебе жилось хорошо! А этот вечер? Я же устраивал его ради тебя, и делал это с великим удовольствием.
Я кивнула. Я не могла произнести ни слова. Не то чтобы язык меня не слушался, просто я была подавлена и злилась на себя. Как, наверное, смешно я выгляжу в его глазах! Наверное, он думает, что я не доверю ему. Он никогда не бросал меня, и я знала, что он – человек добросовестный, умеющий держать свое слово. Сколько стоит мое образование, одежда и содержание – все это не имело для него никакого значения. Деньги для него были пустяком. У него их было очень много, он их почти презирал. Или, может быть, мне так казалось. Конечно, он раздавал большую часть своих денег. Как глупо было прислушиваться к словам Люцианы. Она сделала все это, чтобы выгнать меня, потому что ревновала меня к своему отцу. И вдруг мне пришло в голову, что эта ревность существовала и тогда, когда мы были еще детьми. А сегодняшнюю сцену она разыграла сознательно, и что гораздо хуже – я поддалась на эту уловку.
Он взял меня за подбородок и посмотрел в лицо.
– Ты плачешь, Вивьен? Дорогая моя, какой прекрасный был вечер и как грустно он завершился!
– Прости меня, Себастьян, – сказала я задыхаясь, – пожалуйста, прости.
Он прошептал, отерев рукой мои горькие слезы:
– Ну, ну, милая, ты ни в чем не виновата.
– Я не должна была слушать ее.
– Конечно, – согласился он. – И запомни: не нужно обращать внимания на то, что она говорит. Или на то, что говорит Джек. Он не такой плохой человек, как она, и не лжец, но и он не всегда честен.
– Я не буду слушать ни его, ни ее, – обещала я и подалась вперед, вглядываясь в его ярко-синие глаза, которые смотрели на меня с таким участием. Лицо мое было напряжено. – Пожалуйста, скажи, что у нас все хорошо.
Он вдруг улыбнулся, в уголках глаз появились морщинки.
– Ничто никогда не будет стоять между нами, Вивьен. Мы для этого слишком близки и всегда были слишком близки. Мы друзья на всю жизнь, ты и я. Это совершенно особая связь. Ведь это так, не правда ли?
Я кивнула. Говорить я не могла. Я была переполнена им, завораживающим взглядом его глаз, его мужским обаянием: и меня поглотил взрыв моих собственных чувств. Я хотела, чтобы он принадлежал мне, я хотела принадлежать ему в самом прямом смысле этого слова. Я пыталась что-то сказать, но слова не шли.
На лице его отразилось смущение, он вопросительно глянул на меня, глаза его сузились.
– Ты как-то странно смотришь на меня, – сказал он. – О чем ты думаешь?
Я прильнула к нему и поцеловала щеку. Наконец, обретя голос, я сказала:
– Я думаю какой ты чудесный, и как чудесно ты всегда ко мне относился. И я хочу поблагодарить тебя за вечер в честь дня моего рождения. За чудесный вечер.
– Не стоит благодарности, – отозвался он.
Склонив голову, я заглянула ему в лицо.
– Мне двадцать один год. Я взрослая.
– Ну, конечно, – откликнулся он слегка насмешливо.
– Себастьян!
– Что?
– Теперь я женщина.
Наверное, что-то необычное было в моем лице, или, может быть, в моем голосе. Но, как бы то ни было, он посмотрел на меня очень странно и долго. Вдруг он приблизился ко мне, потом резко отстранился.
Мы обменялись взглядами такими глубокими, понимающими, исполненными желания, что просто задохнулась. Прежде, чем я смогла остановить себя, я почти против воли прижалась к нему.
Мне казалось, что он следит за каждым моим движением. И тогда он порывисто обнял меня. Он схватил меня в объятия с такой жадностью, что я испугалась. Он так обнял меня, что я едва могла дышать.
И тут все переменилось. Я переменилась. Себастьян переменился. Наши жизни переменились раз и навсегда. Пошлое исчезло. Осталось только настоящее. Настоящее и будущее. Наше совместное будущее. Нам суждено быть вместе, мне и ему. По крайней мере, я так считала. Да, так было всегда. Мы давно шли к этому. Почему-то я знала. Себастьян наклонился и поцеловал меня. Когда его язык легко коснулся моих губ, я раскрыла их совершенно естественно. наши языки встретились. Ноги у меня ослабели, я прижалась к нему крепче, чтобы не упасть, а он все еще целовал меня. Неожиданно он остановился, почти грубо отстранил меня и посмотрел мне в лицо.
Наши взгляды встретились. Я знала, что он хочет меня так же, как я хочу его. Он без слов уже сказал мне об этом. И все же я чувствовала, что он колеблется.
Я взяла его за руку и повела наверх. Войдя в спальню, он высвободил свою руку и, отойдя от меня, остановился посередине комнаты. Я скорее чувствовала, чем видела его неуверенность. Наконец он сказал сдавленным голосом:
– Я приехал за тобой, отвезти тебя обратно, на праздник… – голос его прервался.
– Нет. Я не хочу возвращаться. Я хочу быть здесь, быть с тобой. Я никогда ничего другого не хотела, Себастьян.
– Вивьен…
Одновременно мы двинулись навстречу друг другу.
Мы обнялись, прижались друг к другу: наконец, отпустив меня, он сбросил пиджак, швырнул его на стул, развязал галстук, пока шел до двери. Он запирал ее одной рукой, другой расстегивал пуговки своей рубашки, а глаза его неотрывно следили за мной до тех пор, пока он не вернулся ко мне.
Я раскрыла ему объятия и он приник ко мне. Расстегнул молнию на моем вечернем платье, и вдруг оно превратилось в груду белого кружева на полу у моих ног. Не говоря ни слова, он повлек меня к кровати, бросил на нее, лег рядом, снова обнял. Его губы нашли мои. Он ласкал все мое тело, его руки двигались по мне так искусно, что привели меня в исступление – я все извивалась в восторге. Когда, спустя мгновенье, он вошел в меня, я вздрогнула, и он остановился, глядя на меня. Я уверила его, что все в порядке, пусть продолжает, и обвила его руками. Мои руки твердо и сильно сомкнулись у него на спине: я поймала его ритм, двигалась вместе с ним, зажигаясь от его страсти и от своего собственного неуемного желания. И так мы взмывали ввысь и вместе достигли вершины страсти. Я вскрикнула, он тоже.
Мы молча лежали рядом. Он дышал с трудом и весь взмок. Я пошла в ванную, взяла полотенце и, вернувшись, обтерла его досуха. Он слабо улыбнулся, привлек меня к себе, охватил мое тело своими длинными ногами и лежал так, отдыхая и ни слова не говоря. Но в нашем молчании не было никакой неловкости, оно было легким и красноречивым.
Я запустила пальцы в его густые черные волосы: мои руки побежали по его плечам и спине. Я целовала его так, как мне хотелось его целовать. Потом мы опять любили друг друга безо всякой сдержанности.
И вот мы, наконец, лежим спокойно, удовлетворенные и немного уставшие. Себастьян посмотрел на меня, приподнявшись на локте. Отбросив прядь волос, он тихо сказал:
– Если бы я знал, что ты девушка, я не стал бы…
Я приложила палец к его губам:
– Не говори так.
Он покачал головой.
– Я и подумать не мог, Виви, чтобы в такой день, в таком возрасте… – слова иссякли, он покачал головой, несколько беспомощно, как мне показалось.
Я сказала:
– Я берегла себя.
Темные брови поднялись над пронзительно синими глазами.
– Для тебя, – объяснила я, самодовольно улыбаясь. – Я берегла себя для тебя, Себастьян. Сколько себя помню, я всегда хотела, чтобы ты ласкал меня.
– Виви! Я никогда не предполагал!
Я прикоснулась к его лицу:
– Я люблю тебя. Себастьян Лок. Я всегда тебя любила. И всегда буду любить… до конца дней своих.
Он нежно поцеловал меня в губы, потом обнял меня, привлек к себе.
* * *
Телефонный звонок оглушил меня.
Я очнулась от своей полудремоты и тут же все вспомнила. Я подняла трубку:
– Алло?
– Это я, – сказал Джек, – я еду к тебе. С газетами.
– О Боже, не говори об этом, – простонала я. – Проклятые заголовки. И некрологи.
– В самую точку, детка.
– Газетчики будут тебя осаждать, – пробурчала я. – Наверное, и вправду, тебе лучше быть здесь. Может быть, ты прихватишь с собой и Люциану, Джек?
– А ее нет, Вив. Она улизнула, спряталась, махнула в Манхэттен.
– Ясно, – сказала я, – ничего удивительного. – Спустив ноги с кровати, я добавила: – Я пойду сварю кофе. Увидимся через полчаса.
– Как бы не так. Через двадцать минут, – ответил он резко и повесил трубку.
4
Совершенно ясно, что Джек пребывает в своем обычном настроении. Я увидела это по его лицу прежде, чем он успел дойти до середины кухни.
– Доброе утро, – сказала я, поставив кофейник на стол. Когда в ответ раздалось невнятное урчание, я резко добавила: – Значит, сегодня мы люди супротивные, да?
Он немедленно отреагировал на это слово и глянул на меня.
– Супротивные? Это что?
– Ты не в первый раз слышишь это слово, так что не притворяйся. Это словечко моей Ба. Она часто называла тебя супротивником, когда ты был еще сопливым мальчишкой в коротких штанишках.
Не обращая внимания на мою резкость, он сказал спокойно:
– Я не понимаю, – и, плюхнувшись на ближайший стул, добавил: – Я не знаю, что это значит.
– Тогда я тебе объясню, – ответила я, облокотившись о стол и глядя ему в лицо. – Это значит: брюзгливый, раздражительный, надутый: это слово йоркширское, мой прадед оттуда. – И помолчав, добавила уже помягче: – Ты ведь не забыл замечательные рассказы Ба о ее отце? Помнишь, как мы хохотали, слушая их?
– Джордж Спенси. Вот как его звали, – сказал Джек, сострив гримасу. – Но сейчас мою жизнь может спасти только глоток горячего кофе. И немедленно, лапочка. – Он схватил кофейник, налил нам кофе и тут же отхлебнул из своей чашки.
– Джек, не нужно начинать день с этого – не зови меня лапочкой. Пожалуйста. У тебя что, похмелье? Ты выпивал?
– Классно. Приложился, что надо. Вчера вечером. Как только вернулся на ферму.
Он время от времени напивался, это было не ново. Меня это тревожило, но я уже не пыталась ни исправить его, ни делать ему выговоров, потому что это совершенно бесполезная трата времени. И на этот раз я воздержалась от замечаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36