И высший слой парижского общества, самый закрытый элитарный круг, куда проникнуть почти невозможно.
Несколько лет я носила траур по Эдуарду, но в конце концов сняла свое вдовье одеяние и опять начала принимать, хотя и не так широко.
Но вскоре я утратила к этому всякий интерес, потому что рядом со мной не было Эдуарда. Мне самой это было совершенно не нужно – я всегда занималась этим только ради мужа. Я привлекала к нам общество, чтобы развлечь его, и он одобрял это, наслаждаясь каждой минутой светской жизни. Теперь его нет, и все эти ленчи и обеды мне надоели. Они бессмысленны и невыносимы.
Задняя часть дома выходит в сад, один из немногих, сохранившихся в Париже.
Прекрасным апрельским днем я стояла в маленьком салоне, глядя на этот сад. Садовник включил старинные фонтаны, все пять; они располагаются в разных местах, и я вижу их все оттуда, где стою.
Струи воды взлетают вверх, к солнцу, и опять я думаю, как хорошо сделал Эдуард, когда много лет назад устроил эти фонтаны. В ярком свете дня они кажутся такими прохладными, освежающими, и когда я в саду, звук падающей воды слышен везде, куда бы я ни пошла.
В остальном Эдуард сохранил простоту, присущую этому саду. Зеленые лужайки окаймлены широкими бордюрами из многолетних растений, цветущих неяркими цветами, и весь сад окружен высокими деревьями, растущими вдоль каменной ограды.
Деревья очень старые, посадил их еще дед Эдуарда в 1850 году. В основном это каштаны. В жаркие летние дни и душные вечера их широкий полог магнит своей прохладой.
Эдуард украшал сад, зная, как много это значит для меня. Я очень любила сидеть под каштанами с книгой. Читала я ненасытно, и Эдуард поощрял любовь к чтению, которая появилась у меня еще в детстве. Но в те мрачные годы книг у меня не было, не было и времени для чтения. Со мной обращались очень сурово, лишив меня и возможности уединяться, и многого другого.
Сегодня у меня нет времени ни для чтения, ни для прогулки. Я должна сделать одно дело; я должна сделать его хорошо, чтобы защитить то, что мне дорого.
Отвернувшись от окна, я вернулась в комнату. Маленький салон был убран в самых блеклых тонах размытого зеленого цвета; на полу – замечательный обюссоновский ковер, а французская мебель XVIII века расставлена так, чтобы образовались уютные уголки.
По обе стороны камина над консольными столиками висят большие зеркала в позолоченных рамах; проходя по комнате, я заметила в одном из них свое отражение.
Я остановилась и всмотрелась.
Чтобы оценить увиденное.
На мне был строгий костюм из темно-синей шерсти и белая шелковая блузка. На шее – жемчужная нитка, и жемчужные клипсы сияют в ушах. Других драгоценностей, кроме золотого обручального кольца и часов, на мне нет.
Вид довольно строгий и деловой; именно так я и хотела выглядеть.
Удовлетворенная, я одобрительно кивнула.
В дверь легко постучали, и тут же вошел Юбер. Склонив голову, он произнес:
– Графиня?
– Да, Юбер, что там?
– Вы хотите пить чай здесь, мадам? Или в большом салоне?
– Лучше здесь. Спасибо, Юбер.
Он еще раз кивнул и исчез так же быстро, как появился, бесшумно скользя по паркету. Эдуард нанял его двадцать пять лет тому назад в качестве младшего слуги, и он по-прежнему работает в нашем доме. Но теперь он – старший лакей и ведает всем моим хозяйством.
Я села в кресло с прямой спинкой и стала ждать свою гостью, которая должна появиться с минуты на минуту. Я сидела и думала, что мне делать с миной замедленного действия. Не знаю. Впрочем, там будет видно.
Тут я услышала шаги по мраморному полу вестибюля, и через мгновение Юбер открыл дверь.
Я встала.
– Мадам, ваша гостья. – Он провел ее в салон и добавил: – Мадам Трент, разрешите представить вас графине де Гренай.
Шагнув вперед, я изобразила на лице вежливую улыбку и протянула руку.
– Добрый день, очень рада познакомиться, мадам Трент.
Молодая женщина улыбнулась и крепко пожала мне руку.
– А я очень рада познакомиться с вами, графиня. Так мило с вашей стороны согласиться принять меня.
Я кивнула, высвободила руку и указала на кресло около французской двери в сад.
– не расположиться ли нам здесь? Юбер сейчас подаст чай, но пока мы можем поговорить.
– Благодарю, – сказала Вивьен Трент и пошла следом за мной.
Она села на диванчик. Я – на то кресло с прямой спинкой, которое предпочитаю всем остальным.
– Мне позвонили из института Пастера, – начала я, – и сказали, что вы хотите побеседовать со мной о моей дочери Ариэль. Что-то, связанное со статьей, которую вы пишете о покойном Себастьяне Локе.
– Да, это так, графиня. Я пишу очерк для «Санди Таймз», английской газеты. Я назвала свой очерк «Последний великий филантроп», речь в нем пойдет о самой сути этого человека. Я рассказываю о его достижениях, о его сочувствии и щедрости к бедным и страдающим людям всего мира. Очерк будет носить, несомненно, позитивный характер. Оптимистический.
– Понимаю, – кивнула я. – Но, однако, я не уверена, что могу вам помочь. Моей дочери нет в Париже, а господина Лока я не знала.
– Но ваша дочь знала его, графиня. Не так ли?
Я заколебалась, но все же кивнула:
– Да, знала.
– Мне бы хотелось поговорить с ней, узнать, каковы ее впечатления от человека, который творил чудеса по всему земному шару.
– Полагаю, что сейчас с ней встретиться нельзя. Говоря по правде я в том уверена.
Вивьен Трент была заметно огорчена: она наклонилась вперед с несколько упрямым видом, как мне показалось, и сказала:
– Я буду с вами предельно откровенна, графиня. Я не только журналист, пишущий о Себастьяне Локе, но я еще и член семьи Локов.
Я молча кивнула.
Госпожа Трент сказала:
– Могу ли я объясниться?
– Конечно, прошу вас.
– Я знала Себастьяна с двенадцати лет. Моя мать была с ним в связи в течение шести лет. Когда она умерла, мне было восемнадцать, и он стал моим опекуном. Он послал меня в колледж и вообще принимал во мне участие. Мы поженились, когда мне было двадцать два, а ему – сорок два года. Мы прожили вместе пять лет и после развода остались друзьями. Развелись мы по обоюдному согласию. – Она замолчала и пристально посмотрела на меня.
– Понятно, – проговорила я.
– Я рассказываю это вам, графиня, потому что хочу объяснить, что очерк будет очень личным и доброжелательным. Я не собираюсь его критиковать, рисовать его портрет «со всеми бородавками». Напротив. И, конечно, о вашей дочери, докторе Ариэль де Гренай, я тоже буду писать в лестных выражениях.
– Я поняла вас. Спасибо за объяснение. Но я не знаю, что могла бы рассказать моя дочь, если бы вы с ней встретились. Хотя это все равно невозможно, как я уже сказала.
– Полагаю, она многое могла бы рассказать, – коротко заметила госпожа Трент. – В конце концов, она – последняя женщина, с которой он был связан. Связан лично, на основе чувства.
Я смотрела на нее молча, ожидая, что она еще скажет.
Некоторое время в комнате стояла тишина. Я понимала, что Вивьен Трент ждет от меня какого-либо замечания, но я молчала.
Наконец, она заговорила:
– Графиня де Гренай, Себастьян говорил мне, что он хочет жениться на вашей дочери.
– Он так сказал?
– Да.
– Когда он это сказал?
– В прошлом октябре, в начале месяца. В понедельник в ту неделю, когда он умер.
– Вы были его единственным доверенным лицом, мадам Трент? Или другие члены его семьи же об этом знали?
Вивьен Трент покачала головой.
– Никто не знал, графиня, я была единственной.
Я ничего не сказала, и она спросила, слегка нахмурившись:
– Вы знали, что они хотят пожениться?
– Да, Ариэль мне говорила. Вы, видимо, были с ним в очень близких отношениях, если он даже после развода все вам рассказывал?
– Да, это так. Себастьян верил мне безоговорочно.
– Что он вам сообщил об Ариэль?
– О ней – немного: что она врач, ученый, работающий в Африке. Но он говорил мне о своих чувствах к ней, о глубине этих чувств.
– Вот как. Это необычно. Действительно необычно, принимая в расчет обстоятельства.
– Я этого не думаю.
– но вы были его женой. Разве вам не было горько слышать, что он любит другую? Что собирается на ней жениться?
– Нет, вовсе нет! – воскликнула она пылко. – Я интересовалась его жизнью. Я любила его. Я хотела, чтобы он был счастлив, чтобы у него была любимая спутница жизни, также как он хотел этого для меня. Как я уже сказала, мы были очень, очень близки.
– Я поняла, что это так.
– Графиня де Гренай, ваша дочь работает в Африке. Мне бы хотелось поехать туда и повидаться с ней. Вы можете устроить мне это?
– Маловероятно, мадам Трент. С ней нельзя видеться.
– В институте Пастера мне сказали то же самое. Особа, с которой я говорила, объяснила, что на работает с инфекционными болезнями. И что доктор Гренай как бы… как бы в карантине.
– Это верно.
– А вы не могли бы объяснить, чем именно она занимается?
– Попробую. Ариэль – вирусолог. Сейчас она работает с вирусами, известными под названием «горячие вирусы».
– В какой-то лаборатории в Африке? – госпожа Трент наклонилась вперед с настороженным и вопрошающим лицом.
– Да.
– А где именно? – не отступала она.
– В Центральной Африке.
– Вы не могли бы сказать точнее, графиня?
– В Заире. Она работает в Заире.
– С этими горячими вирусами?
– Да, мадам, я же сказала. Это ее работа. Она работает с ними семь лет, особенно над филовирусами.
– А это что?
– Иногда так называют нитевидные вирусы, «фило» на латыни означает «нить». Они очень заразны и смертельны. Смертоносны.
В дверь постучали, и Юбер внес поднос с чаем.
– Простите, мадам, – сказал он, – ставя поднос на старинный столик перед камином, – налить чай, мадам?
– Да, спасибо, Юбер.
– Это, кажется, очень опасные исследования, – пробормотала Вивьен Трент.
– В современной медицинской науке это – самая опасная работа, – ответила я. – Малейшая ошибка, любой промах, и она заражена. Если что случится, она, конечно, умрет. Вакцин против этих вирусов не существует.
29
Мы молчали, и она, и я, пили чай с лимоном, а потом Вивьен Трент сказала, поставив чашку:
– Кажется, я читала о горячих вирусах. Они редко встречаются, не так ли?
– Очень редко, но они на столько смертоносны, что я не могу даже думать о них, – ответила я. – Как я уже только что объяснила, против не существует никаких вакцин, никаких лекарств. Они убивают через несколько дней, и самым разрушительным образом.
– Как?
– Не нужно вам знать об этом, – ответила и отпила чаю.
Вивьен Трент не настаивала. Она спросила спокойно:
– Если я не ошибаюсь, они появились в Африке?
– Да, это так.
– Где именно?
– В разных областях. Я ведь не специалист, – я улыбнулась.
– Но вы, конечно, говорите с дочерью о ее работе? Она вам рассказывает о ней?
– Да, иногда кое-что рассказывает.
– Значит, вы должны разбираться в этом лучше, чем остальные, графиня, чем я, например.
– Вероятно.
– Графиня де Гренай, простите, если я кажусь вам любопытной. Я нелюбопытна. Я просто пытаюсь разобраться в работе вашей дочери. Для очерка о Себастьяне. Не говоря уже об их романе, мне кажется, что у нее, должно быть, очень много общего с Себастьяном. Ведь его фонд финансирует медицинские исследования в Африке, борется с болезнями. И, конечно, он очень любил Африку, много знал о ней. Они, наверное, хорошо понимали друг друга… – Замолчав, она протянула руку к сумке. – Вы не будете возражать, если я кое-что запишу? Просто чтобы у меня была общая концепция.
Я было заколебалась, но потом, прежде чем я сама себя успела остановить, согласилась.
– Нет, не буду, прошу вас, мадам Трент.
– Большое спасибо. – Ее улыбка была теплой, покоряющей. Она достала блокнот и ручку и продолжила: – Вы говорите, что вирусы появились в различных областях Африки. Ваша дочь когда-нибудь рассказывала вам, что-нибудь об их происхождении?
– Ариэль и другие врачи и ученные, работающие в этой сфере, считают, что вирусы появились из дождевых лесов Африки. Ариэль полагает, что они существуют миллионы лет. Но до последнего времени они были не известны. Не открыты. Дочь объяснила мне, что поскольку тропические леса сейчас систематически уничтожаются, вирусы начали выходить оттуда. Распространяться. И они перешли на человеческую популяцию.
– Но как же это происходит? – спросила она, голос ее стал на октаву выше, умные глаза смотрели с напряженным вниманием.
– Ученные открыли, что обязана может быть носителем вируса, а другие обезьяны в свою очередь заражаются от нее и сами становятся носителями. Ариэль говорила, что вирусам как-то удается мутировать, изменять генетическую структуру, чтобы перейти от обезьяны на человека.
– Боже, это действительно страшно! – воскликнула она. Потом с сочувствием сказала: – Вероятно, вы живете в постоянном страхе, волнуясь за дочь.
– Да, – отозвалась я, а потом неожиданно для самой себя пустилась в откровенность: – Я боюсь за Ариэль. Все время боюсь. Я стараюсь не думать о ее работе. Она человек талантливый и умелый, она аккуратна и предусмотрительна, но…
Я замолчала и взяла свою чашку. Я вспомнила, что не собиралась долго беседовать с Вивьен Трент. Но она действовала на меня самым обезоруживающим образом. Ее мягкая, привлекательная манера производила хорошее впечатление, и в ее обществе мое напряжение ослабло. Мне было с ней легко. Как только она вошла в салон, я заметила в ней что-то особенное – что-то утонченное и сдержанное. Инстинктивно я поняла, что на нее можно положиться, что это хороший человек. И потом, мы ведь говорим только о работе Ариэль. Тут лишнего уж никак не скажешь.
– Как это, вероятно, давит на вас, графиня де Гренай, – говорила между тем госпожа Трент, – жить и все время думать об этом… Об опасности, грозящей человеку, которого вы любите, я хочу сказать. Я это хорошо знаю. Много лет назад, когда я была женой Себастьяна, а он уезжал один туда, где беспорядки, революции или перевороты, я почти теряла сон от беспокойства. Я была уверена, что он получит пулю или подорвется. Или его похитят мятежники. Или он подцепит какую-нибудь неизлечимую болезнь. Он ездил по Африке, совершенно не заботясь о себе, и у меня просто сердце разрывалось, когда я думала, какому риску он подвергается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36