– Название ни о чем мне не говорит.
– «Алландейл Групп» – это компания, владеющая довольно разнообразной собственностью и недвижимостью. Например, у них есть небольшой косметический кабинет «Марианна Монтевеккио», недвижимость в Манхэттене и на Лонг-Айленде, заводик по производству инструментов и штампов и большая пекарня, обеспечивающая продукцией половину булочных в городе и в пригородах. Как я сказал, наличность компании довольно-таки разношерстна, и в этом состоит главная проблема. Я планирую распродать нерентабельные предприятия, оставить лишь те, что приносят прибыль.
– Это какие же?
– Контора по торговле недвижимостью и косметический кабинет. Эти два я собираюсь реорганизовать. Планирую в будущем году запустить косметическую линию Монтевеккио в Англии и Европе. Там это дело пойдет хорошо. – По его губам пробежала слабая усмешка, та самая, что обычно свидетельствовала о его абсолютной уверенности. – В этом и состоит искусство перекупки: знать, что продать, а что придержать.
– Ты любишь эти свои мелкие перекупки, да?
Он посмотрел на нее:
– Мелкие. Не такие уж они мелкие, мой Персик.
Она бросила на него сердитый взгляд:
– Я не желаю, чтобы ты меня так называл!
– Отчего же, очень подходящее для тебя имя. Да и потом, тебя очень приятно вкушать. – Он расплылся в обольстительно-насмешливой улыбке, нагнулся к ней, поцеловал в щеку и продолжал: – Такого рода перекупка, или, как мы ее называем, тейковер, – чудеснейшее изобретение. Это такой сказочный способ, позволяющий экономить годы, которые обычно уходят на создание компании, а приносит этот способ ощутимые доходы. Это очень увлекательное дело – подбирать подходящую для тейковера компанию, а затем брать ее в оборот.
– Я полагаю, это как раз тот этап в бизнесе, который тебе нравится больше всего.
Он неопределенно покачал головой:
– Ну, положим, на этом этапе моя деятельность достаточно драматична, но я люблю бороться с финансовыми трудностями, а уж затем заниматься реорганизацией, подходя к этому творчески, укрупняя, развивая и совершенствуя купленные предприятия. Я не в фантики играю, не хочу строить империю из бумажек. И я не пенкосниматель. Я предпочитаю держать купленные компании и управлять ими, если даже и снят жирок. Так или иначе, я…
Максим умолк, поскольку подошел официант и поставил перед ними по тарелке супа из мидий.
– По-твоему, у этой косметической компании есть будущее?
– Очень вероятно. Как здесь, так и в Европе. Ты пойми, ею плохо управляли, кроме того, этим товарам требуется новая упаковка, новый подход к маркетингу. Продукция-то превосходная и… – Максим замолчал, так как его внимание привлек инцидент, возникший у входа в Дубовый зал.
Два официанта возбужденно переговаривались со старшим. Один жестикулировал, возмущаясь, другой, не скрывая, плакал. Максим заметил, что старший в замешательстве, белый как мел.
– Что-то там творится непонятное. По-моему, что-то произошло, – сказал он, хмурясь. – Ты взгляни на старшего. Он просто убит чем-то. И официанты, похоже, бездействуют.
– Возможно, кому-то в ресторане стало плохо. – Анастасия посмотрела вокруг. Она жестом привлекла внимание официанта, выбежавшего из кухни через служебный вход, и поманила его.
Официант застыл у их столика. От взгляда Анастасии не укрылось выражение его лица: мрачное, а в глазах смертельный ужас.
– Что происходит? – вполголоса спросила она. – Что-нибудь случилось? Мы не могли не заметить…
– Его застрелили, – ответил официант; голос его задрожал и как-то надломился, когда он добавил: – Президента застрелили.
– Президента, – машинально повторил Максим, не понимая официанта, но видя его отчаяние. – Но не президента Кеннеди, я надеюсь…
Официант кивнул, не в силах произнести ни слова. Его глаза налились слезами, лицо исказила гримаса боли. Он повернулся на каблуках и убежал обратно на кухню.
Максим с Анастасией сидели, уставившись друг на друга, и никак не могли взять в толк то, о чем секунду назад услышали.
Однако новость быстро распространилась по залу. Посетители обращались друг к другу, незнакомые люди за соседними столиками обменивались репликами. Вскоре гул голосов охватил зал.
Максим швырнул на столик салфетку, резко отодвинулся вместе со стулом и вскочил.
– Пошли! – крикнул он и полетел через зал с такой скоростью, что Анастасии пришлось бегом поспевать за ним.
Подскочив к старшему официанту, Максим жестким тоном спросил:
– Это правда? Действительно президент Кеннеди убит?
Лицо старшего успело осунуться от горя.
– Да, в Далласе. Около часа тридцати. Мы слышали на кухне по радио.
Максим и Анастасия стояли в молчании.
Через секунду Максим достал из кармана пиджака бумажник, вынул два стодолларовых билета и отдал старшему официанту.
– Этого хватит с лихвой, – пробормотал он и, взяв за руку Анастасию, покинул Дубовый зал.
Придя к себе в номер, они застыли посреди гостиной, не отрываясь смотрели в телевизор.
Бессмыслица, ужас, нелепость, невозможно поверить в случившееся. Они, окаменев, стояли и слушали Уолтера Кронкайта, сообщавшего о покушении на президента.
Под скулами Кронкайта перекатывались желваки, его обычно спокойный голос срывался, когда он повторял сказанное, по всей видимости, для только что подключившейся группы телезрителей.
Джон Фитцджеральд Кеннеди, тридцать пятый президент Соединенных Штатов, был мертв. Пуля убийцы поразила его в затылок, когда он проезжал по улицам Далласа в открытом автомобиле. Тело президента поместили в госпиталь «Парк-ленд Мемориал», что в столице Техаса.
В голове Максима новость никак не укладывалась. Факты не стыковались, хоть ты тресни, и он все щелкал переключателем программ, слушая то Си-би-эс, то Эн-би-си, в стремлении уловить крохи дополнительной информации в изложении других дикторов и комментаторов, столь же ошеломленных и скорбных, что и Уолтер Кронкайт.
В какой-то момент Анастасия опустила глаза и увидела подол своего чудесного красного платья. Она подумала: О Боже! Это же цвет крови! И, прикрыв рот ладонью, убежала в спальню – ее душили слезы. Она разрыдалась почти в голос, торопливо расстегивая молнию. Платье свалилось с нее, Анастасия переступила через него и кинулась надевать темный кашемировый свитер и соответствующую юбку. Через некоторое время она возвратилась в гостиную.
Максим был погружен в телевизионные новости, и Анастасия поняла, что он даже не заметил ее короткого отсутствия. Она прошла к дивану, а немного погодя муж подсел к ней. Они сидели рядом и смотрели телепередачу, держась за руки.
Вдруг он повернул к ней опечаленное лицо и сказал хрипловатым голосом:
– Не могу в это поверить. Мы же только что этим летом видели его в Берлине, слушали его речь у городской ратуши. Просто немыслимо представить его мертвым.
Анастасия заметила в его глазах слезы и сжала его руку. Максим достал платок, промокнул глаза и откинулся на спинку дивана; она чувствовала, что муж словно выжат до последней капли.
– Он выглядел таким молодым в тот день в Берлине, – тихо сказала она, – и таким красивым, и солнце золотило его светлые, рыжеватые волосы. Я – берлинец, сказал он…
– Я помню… Я очень хорошо это помню.
– Почему, Максим? Почему? Почему его убили?
Максим покачал головой. У него не было ответа, во всяком случае, такого, который звучал бы разумно.
– Как мог кто-то захотеть убить Джона Кеннеди? – повторила она вопрос более настойчиво.
– Не знаю, Стасси, я просто не знаю.
– В каком кошмарном мире мы живем! – воскликнула Анастасия.
– Он никогда не был иным, – угрюмо промолвил Максим.
– Да. Да, мой милый, знаю, – прошептала она, вдруг вспомнив о том, какой смертью умерли его родители, и о холокосте.
Оба просидели перед телевизором еще много часов. Они мало говорили друг с другом, окунувшись в поток новостей, напряженно слушая, ловя каждую подробность этого бессмысленного убийства, этого страшнейшего в истории Соединенных Штатов преступления.
В ту пятницу, 22 ноября, Линдон Джонсон появился на экране телевизора в шесть пятнадцать вечера. В качестве нового президента он выступил со своим первым обращением к скорбящему народу, сокрушенному чудовищным по бессмысленности актом насилия в Далласе.
– Он мертв, – пробормотал Максим, скорее самому себе. – Джон Кеннеди мертв. – И он тяжело вздохнул, наконец осознав этот факт.
«Я – берлинец», «Я – берлинец»…
Максим в испуге проснулся. В голове эхом звучали слова Кеннеди, сказанные в Берлине. В спальне было почти темно, Максим всматривался в лицо Анастасии, мирно спавшей на своей половине, дыхание ее было ровным. Он полежал еще какое-то время, пытаясь вновь уснуть. Когда же понял, что сна нет ни в одном глазу, соскользнул с постели и прошел в гостиную, прикрыв за собой дверь в спальню.
Окна гостиной в их номере выходили на Пятую авеню. Он подошел к одному из них и стал смотреть на деревья Центрального парка. Перевел взгляд влево и посмотрел на «Плазу», находившуюся напротив. Яркий свет падал из окон отеля на площадку перед широкой парадной лестницей. Опустевшие улицы казались унылыми и по-зимнему неуютными в бледном свете фонарей.
Максим вздохнул, отвернулся от окна и прилег на диван. Мысли неслись нескончаемой чередой.
Судя по выступлениям телевизионных комментаторов, убийству Кеннеди не мог найти объяснение ни он, ни кто-либо другой. Что это, поступок одиночки? Сумасшедшего? Или же заговор? Тогда чей? Фашистов? Коммунистов? Кто может сказать с уверенностью? Навряд ли кто-нибудь может это знать достоверно. Одно было очевидно: сегодня утром в Америке сорвалось с цепи зло, оно пустилось по стране и поразило ее безумным актом чудовищного, бессмысленного насилия.
Он всегда знал, что зло бродит рядом, что оно притаилось за углом. Он знал это сызмальства. Это стало ясно для него, когда Тедди рассказала ему о преступлениях против евреев, совершавшихся в нацистской Германии. Тедди воспринимала немцев неоднозначно. Однако он никаких особых чувств к ним не питал, а уж о ненависти и говорить нечего. Было лишь ненасытное любопытство. Более того, даже будучи евреем, чьи родители стали жертвами Третьего рейха, он отнюдь не считал нынешнее поколение немцев ответственным за преступления прошлого.
Когда он приезжал в Германию навестить Ирину Трубецкую, он имел обыкновение присматриваться к людям на улице, в кафе или магазинах и всегда удивлялся, как мог такой сильный и горделивый народ, как немцы, опуститься до того, чтобы пойти за Гитлером. Конечно, этот убийца с манией величия ослепил их своей гордыней, оглушил высокопарной риторикой, обещаниями экономического процветания, лучшей жизни, сильной и стабильной Германии, свободной от коммунизма. Большинство немцев последовали за ним, не задаваясь вопросами, видя в нем не шарлатана, каковым он был на самом деле, а харизматического лидера, который приведет их к достатку и славе.
После математики и иностранных языков история была любимым предметом Максима в школе Св. Павла. Он хорошо изучил ее и пришел к пониманию того, что Гитлер – воплощение зла в чистейшем виде, квинтэссенция зла, создатель самого злодейского режима в истории человечества, режима фанатизма, расизма, насилия, угнетения и истребления. За двенадцать лет и четыре месяца Третий рейх растоптал, поработил и вверг Европу в ужасы террора в масштабах, доселе не виданных человечеством. Это был отлаженный механизм разрушения и смерти, управляемый безжалостными и злобными людьми с душами и мозгами уголовников.
Когда преступники захватывают власть в тюрьме, воцаряется кровавый хаос, подумалось Максиму. Но как это происходит, в результате чего? Нет, это ему не понять никогда. Можно лишь предполагать. Дьявольские личности типа Гитлера и его приспешников всегда делали ставку на людское невежество, слабость и страх. Немцы были культурным и цивилизованным народом и тем не менее поддержали гитлеровскую политику антисемитизма. Максим вздохнул, лежа в темноте на диване, мысли его продолжали свое кружение. Ему подумалось, что люди зла способны внушать и передавать ненависть и предрассудки другим. Он это усвоил из книг по истории, которые с таким прилежанием штудировал в школе. Их страницы изобиловали жестокостью и кровью: испанская инквизиция, российские погромы, кровавая резня, геноцид, учиненный турками над армянами. Зла было хоть отбавляй во все времена, и довольно цивилизованные люди применяли злодейство в борьбе друг с другом.
Кто же теперь на очереди? – задался Максим вопросом.
Он встал, подошел к небольшому буфету, на котором стоял поднос с бутылками. Налил себе бренди и вернулся на диван. По глоточку отпивая, он признал с глубокой грустью, что с начала времен, увы, ничто не изменилось. И никогда не изменится. Всегда будут существовать люди зла, подчиняющие себе других и властвующие над ними. До тех пор, пока один из них, лишившись рассудка, не нажмет кнопку и не разнесет вдребезги земной шар.
Так случилось с Джоном Кеннеди, блестящим молодым человеком, жестоко лишенным жизни в апогее своей молодости. И весь мир будет скорбеть по нему, как скорбит Америка. Как сейчас скорбит он… Максим поднялся и включил телевизор. Показывали кинохронику о Джоне Кеннеди, снятую этим летом в Берлине в июне месяце, когда президент произнес знаменитую фразу «Я – берлинец».
Вот он стоит перед Максимом на телеэкране, как стоял живой всего шесть месяцев назад. Волосы взъерошил легкий ветерок, на губах – улыбка, видно, что он весел и ему все нравится. Теплый человек, не чуждый иронии и юмора.
Максим почувствовал, что глаза опять начинает щипать при виде президента, которого уже нет в живых. Будьте прокляты, сукины дети, учинившие это! Максим в ярости треснул кулаком по спинке стула.
47
– Феноменальный успех компании «Алландейл Групп» – безусловно, выдающееся завоевание Максима, ты не находишь? – заговорила Марго Деревенко, отложив «Таймс» на стол и глядя на дочь. – Тут статья о нем – сплошные похвалы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72