Согласна?
– Да. Но я всю вину возьму на себя, Фрэнсис. Теперь, когда я знаю, что они снова вместе отныне и навсегда, мне ничего не страшно. О, ты замечательный!
– Ты перестанешь так думать, если будешь стоять здесь и вот так глазеть на меня. – Решительно шагнув к двери, молодой человек осторожно открыл ее. – Пусто. Боже правый, могу держать пари, даже слуги еще не появлялись. Выходи. Сейчас же!
Проходя мимо него, София наградила его еще одной широкой сияющей улыбкой, а Фрэнсис, в свою очередь, одарил потолок раздраженной гримасой.
* * *
Маркус попытался убрать руку так, чтобы не потревожить Оливию. «Боже, до чего она хороша, розовая ото сна, с растрепанными волосами», – подумал он, но когда, открыв глаза, жена в первый момент недоуменно взглянула на него, то показалась ему еще прекраснее.
– Мне лучше уйти, – сказал Маркус. Она промолчала. – Вчера вечером я не имел права говорить о пристойности твоего поведения – именно я. Честно говоря, не верю, что ты занималась бы своими любовными делами здесь, под носом у своих родителей, у моей матери и у множества прочих родственников и гостей. Прости меня.
Оливия опять ничего не сказала.
– Однако ты должна понять, что я чувствовал. Совершенно невыносимо встретиться лицом к лицу с любовником своей супруги… Но я не виню тебя, Оливия. Просто странно снова видеть тебя, вот и все. Моя жена – и не жена мне. Кто-то, кого я знал раньше, и кто теперь ведет жизнь, о которой я ничего не знаю. И об этом я тоже очень сожалею. Но могу сказать, Оливия, это безнравственно, даже несмотря на то, что это самая оправданная связь из всех, которые каждый из нас позволял себе за четырнадцать лет. – Марк улыбнулся, не дождавшись от нее ответа, и, сев на край кровати, надел ночную сорочку. – Но прощать не в твоем духе, верно? – Он встал и, не оглядываясь, вышел.
* * *
Графу хотелось бы, чтобы эта проклятая свадьба уже была позади и все, включая Оливию, разъехались по домам. Он не сомневался, что она уедет с Кларенсом, их подруга Эмма просто придавала пристойность их путешествию. Ему хотелось, чтобы Оливия уже уехала, чтобы он никогда больше не встречался с ней. С годами его любовь к жене стала более спокойной и не нарушала его повседневной жизни. А теперь эта любовь снова превратилась в боль, пожалуй, еще более острую, чем вначале, потому что вначале была надежда – надежда, что Оливия простит его, поймет, что не стоит лишать друг друга счастья из-за одного прегрешения, пусть даже очень серьезного. Теперь надежды не было. Днем она относилась к нему по-дружески, но исключительно из-за заключенного между ними соглашения. Да, она пустила его к себе в постель и даже встретила со страстью, которой прежде не проявляла, но ее разум не был в согласии с ее телом. Удовлетворив желание, она не поговорила с ним, не ответила ему и не простила его.
Войдя в свою туалетную комнату, граф понял, что больше сегодня не уснет и нет смысла ложиться в кровать, хотя было еще дьявольски рано, и, позвонив камердинеру, сбросил ночную сорочку. «Что понадобилось Софии от матери в такой ранний час? Неужели какая-то проблема со свадьбой? – думал граф. – Нам всем повезет, если у девочки не начнется истерика задолго до благополучного окончания церемонии».
* * *
«Как он изменился», – думала Оливия, лежа неподвижно под одеялом и глядя на балдахин над кроватью. Центром его мира всегда была она, она и София после ее появления на свет, и еще Раштон. Никогда никто другой и ничто другое ему не были нужны. Он часто ворчал, когда Оливия напоминала ему о каком-нибудь приеме, где им необходимо было присутствовать. И на свадьбу Лаури Маркус не хотел идти без нее, это она заставила его поехать, считая, что ему доставит удовольствие встреча с другом. И вот теперь он мог лежать в ее постели, опершись на локоть, и говорить о безнравственности ее связи с предполагаемым любовником так, словно подобное поведение было абсолютно нормальным для мужа и жены.
И что самое отвратительное – она понимала, что для Марка это действительно норма. Он теперь был частью своего общества, она – нет. Оливия удивлялась, что не стала решительно отрицать свою связь с Кларенсом. Накануне вечером она сказала мужу, что Кларенс ее друг, но он либо не правильно понял ее, либо вообще не поверил, а она не пыталась убедить его. Она была слишком расстроена и утомлена, чтобы стараться доказать что-то, что Марк, по ее мнению, должен был понимать без всяких объяснений. Если бы он знал и понимал ее так, как она думала, ему и в голову не пришло бы связывать ее и Кларенса. Но Маркус принадлежал к реальному миру, а она была там чужой. Какая женщина стала бы настаивать на том, чтобы ее муж один поехал в Лондон на свадьбу друга и принимал участие во всех гулянках и выпивках, мальчишниках, неизбежно сопутствующих женитьбе? Только чистая, доверчивая невинность.
Оливия мечтала оказаться дома, подальше от Клифтона, вернуться в свой уютный мирок. Но она осознавала, что впереди ее ждет не спокойствие, а опять борьба, тревога, и, возможно, она никогда больше не обретет покоя. В прошлом она боролась, считая себя правой и полагая, что совершенное Маркусом не подлежит прощению. И несмотря на то что в душе она все-таки простила мужа, Оливия искренне думала, что они никогда не смогли бы жить вместе. Она не верила, что между ними восстановились бы те доверие и дружба, которые так прочно связывали их. Теперь она поняла – слишком поздно, – что была не права во всем. То, что сделал Маркус, не было смертельным грехом, и если бы только у нее хватило мужества попробовать, они могли бы построить еще более крепкие, чем прежде, отношения, которые базировались бы на реальности. Она и Марк страдали бы вместе и вместе набирались бы сил. Тогда она отказалась дать их браку возможность развиваться и крепнуть, теперь же было слишком поздно.
Маркус говорил о Кларенсе так, словно не возражал против того, чтобы тот был ее любовником, а о леди Монингтон говорил так, будто она была неотъемлемой частью его жизни. Занятие любовью с женой – вот что вызывало в нем чувство вины, а вовсе не то, что он имел любовницу. О да, днем Маркус был с ней вежлив и любезен, но все это был спектакль, который они договорились разыгрывать ради Софии. Да, несколько раз он занимался с ней любовью, и им было хорошо вместе, намного чудеснее, чем когда-либо в годы их совместной жизни, но это было только физическое влечение, только секс. Оливия считала, что Маркус стал совсем другим, в то время как она почти не изменилась, что после долгих лет жизни врозь расстояние между ними было непреодолимым. Лишь одно осталось неизменным – она все еще любила его. И ее любовь снова превратилась в боль и останется такой на протяжении многих мучительных месяцев.
Перевернувшись на живот, Оливия уткнулась лицом в то место подушки, где лежала голова Марка.
* * *
– Софи, как ты умудрилась опоздать на десять минут, если уже была одета и тебе оставалось лишь спуститься вниз и выйти через дверь? – возмутился лорд Фрэнсис.
– Я вернулась к себе в комнату, и меня охватила паника. Был момент, когда мне показалось, что меня тошнит. Но сейчас я чувствую, что держу себя в руках.
– Ты уверена? Здесь две скамейки, Софи. Если хочешь, можем занять каждый свою.
– А потом я уже наполовину спустилась по лестнице и вдруг вспомнила, что не взяла накидку, а погода сырая и прохладная. Но оказывается, довольно тепло, правда?
– Садись сюда. Нам нужно поговорить, пока остальной народ не проснулся и не разбрелся повсюду.
– Да, Фрэнсис. Мы сперва позавтракаем, а потом попросим маму, папу и твоих родителей прийти в библиотеку? Или все будет как-то по-другому? В любом случае я уверена, что не смогу проглотить ни крошки. Я почему-то все время думаю о почках. О, мне хотелось бы думать о какой-нибудь другой еде. – Зубы у Софии стучали.
– Софи, ты ведь на самом деле не думаешь, что мы сможем это сделать?
– Не хочу это обсуждать. Я просто хочу это сделать. Если я буду думать, на меня снова нападет паника.
– Всех гостей и соседей охватила праздничная лихорадка, приходский священник пыхтит от важности, а повар и лондонский шеф-повар твоего отца решили не спать последние две ночи, чтобы приготовить угощения. Свадебный торт уже пекут, и намечено, какие цветы срезать завтра. Готов твой свадебный наряд, праздничное платье твоей мамы и моя одежда тоже. И… Ладно, я мог бы продолжать до бесконечности, но стоит ли?
– Ты понимаешь, о чем я говорю? – София нервно облизнула губы. – Фрэнсис, раздумывать некогда, иначе все кончится свадьбой! Нужно действовать. В конечном счете нас никто не может силой заставить обвенчаться.
– Думаю, лучше всего закончить именно этим. София уставилась на него.
– Это избавит нас от кучи неприятностей, – пояснил лорд Фрэнсис.
У нее весьма неэлегантно открылся рот.
– В итоге, Софи, ты сможешь с удовольствием позавтракать, – продолжал молодой человек, – и, возможно, даже отведать почек.
– Ты что, совсем лишился рассудка, да? По-твоему, мы должны на всю жизнь связать себя друг с другом только для того, чтобы сейчас избежать небольших неприятностей?!
– Коротко говоря, да.
– Фрэнсис, – она протягивала к нему руки, пока он не взял их в свои, и наклонила голову набок, – я не могу позволить тебе это сделать. Честно, не могу. О, ты такой замечательный, но ты никогда не смог бы прожить со мной всю жизнь. Помнишь, в детстве ты только и делал, что удирал от меня. Я возьму на себя всю вину. Правда, обещаю тебе. Я сделаю все, чтобы ни капля вины не упала на тебя. Все будет хорошо, Фрэнсис. Возможно, тебе придется уехать на годик, пока уляжется кутерьма, а потом все забудется. Ты же понимаешь, что в конце концов так и будет. Возможно, ты поедешь в Италию и увидишь Сикстинскую капеллу – в Риме.
– Я надеялся избежать этого, – вздохнул лорд Фрэнсис, – но, видимо, пора сделать маленькое признание. А может, и не такое уж маленькое. Я поймал тебя в ловушку, Софи.
– Нет, Фрэнсис, это ты попался в ловушку из-за моей бестолковости. Увидишь, я все улажу.
– Софи, я с самого начала знал, как все будет. Я предвидел, что все произойдет именно так – это и слепой разглядел бы. Я знал, что в итоге мы обнаружим, что до свадьбы остаются считанные дни и нет пристойного способа отменить ее.
– И все же ради моих родителей ты пошел на это. Какой ты замечательный, Фрэнсис!
– Я сделал это ради того, чтобы поймать тебя в ловушку и жениться на тебе.
София рассмеялась, а затем недоуменно посмотрела на него.
– Софи, увидев тебя этой весной, я просто не мог поверить, что совсем недавно бегал от тебя. Ты изменилась, ей-богу, изменилась, но все время воротила нос при моем приближении и бросала всякие ядовитые замечания о распутниках – и тому подобное, – пока я не понял, как заставить тебя воспринять меня всерьез.
– Ты все это только что выдумал! Я поверю тебе, а ты потом сможешь посмеяться надо мной. Знаешь, очень жестоко поступать так, особенно сейчас. Неужели ты не понимаешь, что я…
– Затем какой-то осел – кажется, Хатауэй? – предложил этот самый идиотский из идиотских планов, и я мгновенно понял, к чему он приведет. Подумал, что если соглашусь участвовать в этом спектакле, у тебя будет время понять, что я не беспутный повеса, каким ты меня считала.
– – Фрэнсис, пожалуйста, будь серьезнее.
– Софи, я признался, а ты выбирай, согласиться или отказаться. Но, думаю, все же нам лучше пожениться. Если мы этого не сделаем, здесь разверзнется преисподняя. Бери пример с моей матери и не заглядывай слишком далеко.
– Я не хочу вообще ни о чем думать.
– Твои родителя обвинят во всем себя, станут искать, в чем повели себя не правильно с тобой, и прежде чем ты успеешь что-нибудь сказать, каждый вцепится другому в горло, и они разойдутся окончательно.
– Не хочу об этом думать.
– Ну и не нужно, просто выходи за меня замуж.
– Я не желаю выходить за тебя замуж! Я скорее выйду замуж за…
– …за жабу. Я люблю тебя, Софи.
– Не правда, ты бесстыжий лгун, – возмутилась София.
– Я люблю тебя.
– Нет.
– Люблю.
– Нет?!
– Да.
– Нет. Ты ужасный человек. Я тебя ненавижу. Ненавижу. Надеюсь, что сегодня же утром, как только я обо всем объявлю, ты уедешь, и мы никогда больше не увидимся.
– Ты этого не сделаешь, Софи.
– Сделаю.
– Нет.
– Да.
– Да.
– Нет… Я ненавижу тебя, Фрэнсис. Не-на-ви-жу. Убери свою руку от моего лица!
– Оно такое нежное, гораздо нежнее, чем моя рука.
– Я не хочу, чтобы ты касался меня.
– Правда? – Он придвинулся и, наклонив голову, нежно поцеловал девушку в губы.
– Или целовал, – быстро добавила она.
– Правда?
– Да.
– Но ведь это так приятно. Разве нет? Как тебе нравится это? А это, Софи? Сказать, что мне хотелось сделать с тобой, когда ты сегодня утром прибежала ко мне в спальню?
– Нет.
– Мне хотелось сделать вот это. – Он снова поцеловал девушку, пробежав языком по ее сомкнутым губам. – И вот это. – Просунув руку под ее накидку, Фрэнсис осторожно накрыл ей одну грудь.
– Нет.
– Не буду говорить, что еще я хотел бы сделать. Я покажу тебе все в нашу брачную ночь, Софи. Это будет не сегодня ночью и не завтра, а лишь послезавтра.
– Ты говоришь так, чтобы напугать меня. Фрэнсис, не трогай меня там. – Она поверх накидки накрыла рукой его руку. – У меня от этого возникает какое-то странное ощущение. И прошу тебя, не делай этого своим языком.
– Софи, тебе не приходит в голову, что ты, быть может, хочешь меня?
– Хочу тебя? Хочу тебя? Ты просто мечтаешь, чтобы я ответила «да», а ты мог бы посмеяться надо мной. Фрэнсис, ну пожалуйста, не надо, – взмолилась София, когда он стал поглаживать сосок большим пальцем.
– Выходи за меня замуж, Софи. Скажи, что любишь меня и обвенчаешься со мной. А потом в нашу брачную ночь можешь сообщить мне обо всем, чего я не должен делать, чтобы я знал, что именно мне нужно делать.
– Фрэнсис, пожалуйста. Неужели ты думаешь, что я не помню, сколько раз ты обманывал меня прежде?
– Я люблю тебя.
– Что ж, – вздохнула София, – ты всегда одерживал победу в любом споре, так ведь? Всегда добивался, чтобы я поверила тебе, а потом называл дурочкой за доверчивость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29