И, оторвавшись от ее губ, все еще держа ее в объятиях, буравя ее своими черными глазами, мрачно сверкавшими под полями шляпы, он спросил:
— Ты ведь не бросишь меня, верно?
— Не брошу, ибо в противном случае я закончу в тюрьме. Я так понимаю.
Он судорожно вздохнул, кивнул и отпустил ее. Он протянул руку и открыл дверцу кареты. Она прошла мимо, приподнимая юбки, слегка согнувшись.
— Эмма!
Она оглянулась, стоя одной ногой на ступеньке.
— Я не могу объяснить почему, но для меня это очень важно, и я хотел бы... — Он осекся и опустил глаза. Она не могла видеть его глаз из-за шляпы. — Я хотел бы, — повторил он, — чтобы ты сделала это потому что... — еще одна пауза, — потому что ты знала моего дядю и знала больше обо мне и о статуэтке, чем знаю даже я. — Он кивнул,
усмехнулся. Он смеялся над собой. — Или просто потому, что я дал возможность тебе это сделать, и потому, — он замолчал и вдруг снова рассмеялся, — что тебе «нравится ритм моей речи».
Она ответила почти сразу:
— Мне она нравится.
Затем повернулась и сошла вниз.
Дверца закрылась. Огромная карета Стюарта, зазвенев колокольчиком, срезанным с русской тройки, понеслась дальше, влекомая восемью мощными лошадиными силами. Что за вид! Она не могла винить его за то, что он не хотел отказываться от этого великолепия.
Он позаботится о том, чтобы карету и лошадей погрузили на поезд, а затем займет купе в одном с ней вагоне, но в другом конце коридора.
Лондон. Даже теперь, вечером, когда город погружается во мрак, его запах, стук копыт о мостовую, уличные фонари, прихотливые изгибы улиц — все отзывалось в сердце острой тоской. О, как мало изменился этот город!
От вокзала Эмма взяла кеб до отеля «Карлайл», расположенного как раз за Белгрейв-сквер. Она вышла из кареты не слишком холодным зимним лондонским вечером, а это означало, что шел дождь и дул ветер при температуре несколько градусов выше нуля. Прячась под зонтом, она рассматривала фронтон здания, в котором ей доводилось жить несколько раз. Если ты хочешь притвориться богатой, то для этой цели подойдут всего лишь несколько отелей в Лондоне, и «Карлайл» был одним из них. Газовые фонари освещали помпезный фасад, который был точно таким же, как и десять лет назад. Однако архитектура не была главным достоинством отеля. Он славился своим интерьером, обслуживанием и главным образом своими клиентами — богатыми и знаменитыми.
Оказавшись в вестибюле, Эмма тут же отметила, что мужские сюртуки стали несколько длиннее, а дамские платья чуть более естественными, хотя обстановка отеля оставалась абсолютно такой же — пример элегантной сдержанности. Вход в отель был словно окном в прошлое десятилетней давности. Гости отеля, подобно сливкам, коими они и являлись, плыли по своим освещенным канделябрами номерам. Зарегистрировавшись (и заодно выяснив, что Стюарт поместил ее в один из самых дорогих номеров на верхнем этаже, где она никогда не бывала), Эмма взглядом указала на сундуки, с удовольствием наблюдая, как быстро и споро отправили наверх ее багаж. В номер Эмму сопровождали два портье, горничная и еще один парень в униформе, в чьи обязанности входило зажигать огонь в каминах. Какова сила английских традиций — никакой эклектики в этом отеле, и никого не волновало то, что гости отеля далеко не всегда англичане.
На втором этаже располагался фешенебельный ресторан. Чтобы попасть туда из вестибюля, надо было подняться по мраморной лестнице, покрытой ковровой дорожкой. В ресторане имели привычку обедать преуспевающие писатели и художники Лондона, а также члены палаты лордов, министры и крупные финансовые воротилы. Со второго этажа современный лифт поднимал посетителей в их номера. Сундуки Эммы, новые, сияющие, уже внесли в номер. Полы покрывали толстые и пушистые ковры в зеленовато-синих тонах. Сундук, больше которого она в жизни не видела, здесь, в ее номере, казался крохотным в огромном помещении с голубоватыми потолками и обилием позолоты. Кровать под балдахином была словно рассчитана на четверых, а эркер достаточно просторен, чтобы там, у окна, разместить средних размеров обеденный стол и два венских кресла — принимая пищу, можно было еще и наслаждаться видом из окна, любоваться площадью.
Именно этим она и занималась этим вечером. Эмма заказала легкий ужин в номер. Под легким ужином, как оказалось, здесь понимали жареные перепелиные грудки с каперсами и травами, мясное ассорти с белыми бобами, груши и вишни в сиропе и сыр. Эмма ела без аппетита, удовольствие от еды отравляла тоска. Эмма уверяла себя, что чувство это вызвано тем, что она скучает по овцам, коту и соседям. И все же это казалось далеким и ненастоящим.
Стюарт. От мыслей о нем она никак не могла отрешиться. Стоило лишь подумать, что он сейчас тоже ужинает где-нибудь в двух кварталах от нее, и от тоски сжималось сердце. Ночью ей снились сны — столь яркие и жизнеподобные, что, проснувшись на смятых простынях, она удивилась, не обнаружив рядом его, Стюарта.
«Эмма, Эмма, — сказала она себе. — Ты и в самом деле влюбилась. И что теперь с этим делать?»
Ничего. Делать было нечего. Оставалось лишь ждать встречи с ним в девять, как они договаривались, в картинной галерее. И начать игру, которую он так щедро оплатил, которая была так «важна» для него.
Галерея классического искусства Хенли располагалась в не слишком респектабельном районе Лондона, но в просторном и достаточно современном выставочном зале, принадлежащем Институту искусств сэра Артура Хенли — небольшому художественному училищу, существующему на пожертвования. Изначально Эмме совсем не импонировала идея встретиться со Стюартом именно там. Она предпочла бы, чтобы их не видели вместе. Но он настаивал, и она согласилась. Он хотел видеть тех людей, от которых будет зависеть успех его предприятия, и воочию убедиться в том, что все организовано на должном уровне. Он имел на это право. К тому же галерея находилась довольно далеко от Мейфэра и фешенебельного района Белгрейвия. В Лондоне народу было немного, сезон еще толком не начался. К тому же присутствие Стюарта служило гарантией того, что люди, которые будут на них работать, получат свои деньги. Эмма рассчитывала разыскать в галерее своих старых партнеров, а в их проницательности она не сомневалась.
Итак, войдя в галерею в начале десятого, она обнаружила Стюарта уже поджидающим ее на лестнице. Он нетерпеливо постукивал по ноге шляпой.
***
— Вы опоздали, — вместо приветствия сказал он.
— А вы капризничаете.
Он поджал губы, нахмурился и отвернулся.
В зале, где были собраны картины Рембрандта, она рассчитывала найти приятеля, который специализировался на подделке работ старых мастеров, но его там не оказалось. Неприятный момент, но отчаиваться не стоило.
Богатое собрание привлекало начинающих художников, которые справедливо полагали, что учиться живописи можно и нужно, копируя чьи-то шедевры. Когда копия оказывалась значительно больше или меньше оригинала, все было по закону, но некоторые художники так преуспевали в подражании, Бейли например, что порой терялись даже эксперты. Имел место такой случай: Альфонс Пьер, модный французский художник средней руки, признал одну из картин Бейли своей и выдал картине самый настоящий провенанс, который и подделывать не пришлось.
Однако со скульптурами дело обстояло сложнее. «Мастер», которого учится имитировать скульптор, — это тот, кто создал человеческое тело; студенты лепят с живых моделей. Во всяком случае, так принято. Хотя в небольшом зале, где были собраны скульптуры, сидел пожилой человек и делал набросок с гипсовой статуи.
Эмма обошла его, так, чтобы он ее заметил, и спросила:
— Чарли? — Она улыбалась. Да, перед ней был действительно Чарли Вандеркамп. — Чарли, как дела?
— Эмма? — Голос его был слабым, вполовину слабее того, что она помнила. — Эмма!
Она почувствовала, как рот сам растягивается в улыбке.
— Она самая! Чарли, ты и представить не можешь, как я рада тебя видеть! — И это действительно было так.
Он встал. Горбился он несколько сильнее, чем десять лет назад.
— Как Зак?
Эмма покачала головой.
— Зак умер около года назад.
— Ах, дочка, мне так жаль.
— Ничего. Смотрю, ты все тем же занимаешься, — сказала она, кивнув на рисунок.
— Сертификат о происхождении. Ничего другого я не умею. Хотя нынче дело мое особого дохода не приносит.
— Ты все так же хорош?
Морщинистое лицо Чарли засветилось. В глазах, которые до этого казались безразличными и пустыми, зажегся интерес.
— Хочешь посмотреть?
В тесной каморке Чарли в Ист-Энде статуя, с которой он делал наброски, была почти закончена. Оставалось немного довести ее до ума, и все.
— Мы можем одолжить у тебя Психею на пару дней? — спросила Эмма, взяв с полки небольшую статуэтку. — Кстати, Бейли и Тед в городе? Мы рассчитывали на несколько маленьких копий Рембрандта и на две или три копии чего-то вроде «Христа и грешницы».
Чарли округлил глаза и весело воскликнул:
— Страхование произведений искусства!
Чарли рассмеялся и скосил глаза на Стюарта. Эмма не стала представлять мужчин друг другу, давая им возможность сделать свои собственные заключения друг относительно друга.
— Попал в точку, — сказала Эмма, — хотя мне может — понадобиться девушка, одетая в униформу горничной Карлайла, для одного дела.
— Да, Эмма, ты всегда была молодцом.
— Так ты в меня веришь?
— Как в себя.
— Так ты в игре?
— Разумеется.
— Знаешь кого-то, кто еще в деле?
— Только не Бейли. Он умер. Но Тедди все еще с нами.
— И Мэри Бет вполне подойдет на роль горничной. К тому же она может знать, где найти Марка.
— Хорошо. Мне она пригодится. И еще Тед или Марк и твой профессиональный совет. Как ты думаешь, может быть, у кого-то из них уже есть готовые картины? Что-то ненужное, что можно использовать?
Чарли пожал тощими плечами:
— Возможно, — и ласково ей улыбнулся. — Мы все были бы рады, если бы нам подкинули работенки и деньжат за нее.
— Считай, что ты ее получил. Свяжись со мной в «Карлайле».
— Старый добрый «Карлайл», — с улыбкой сказал Чарли. — Молодец, Эмма.
Эмма помотала головой, отказываясь от комплимента.
— Всего лишь на несколько дней, а потом назад, к своим овцам.
Как бы там ни было, удовольствие, что она испытывала сейчас, явилось неожиданным призом в игре, которую она играла поневоле. Она не только, возможно, поможет Стюарту обокрасть дядюшку, но и даст подзаработать тем людям, кого она любила в юности, кто были ее друзьями, слегка подзаработать. Увы, им повезло меньше, чем ей. Чарли, Тед, Марк и Бейли — все отправились в тюрьму, а Чарли еще и остался хромым на всю жизнь, потому что в ногу ему попала пуля.
Когда Эмма собралась уходить, Чарли взял Эмму под руку, поверх ее головы глядя на Стюарта. Чарли притянул ее к себе и достаточно громко, чтобы мог слышать Стюарт, сказал:
— Если он твой поделыцик, то ему нужен портной получше. Он красивый парень, Эмма, но пусть его красота тебя не ослепляет — он никогда не сойдет за аристократа.
Эмма засмеялась.
— Не сойдет? Даже за иностранного?
Чарли поджал губы, оценивающе глядя на Стюарта.
— Он умеет подделывать акценты?
— Я не знаю. Он настоящий аристократ, Чарли.
Чарли неодобрительно покачал головой.
— Он подойдет, — сказала Эмма.
Чарли пожал плечами.
— Возможно, если ты так думаешь. — Проходя по коридору, посреди которого стояло ведро с водой — явное свидетельство протекавшей крыши, — Чарли снова сказал: — Жаль Зака. Я тебе сочувствую, Эмма. Правда.
— Спасибо. Он долго не мучился. Все случилось быстро.
— Хорошо, что так. Но знаешь, мне все равно его жаль. По-настоящему. Он был хорошим парнем. Лучше всех.
Эмма не сразу нашла слова.
— Ты прав, — с улыбкой сказала она.
В карете, запряженной шестеркой лошадей — обстоятельство, заставлявшее Стюарта вздыхать всякий раз, как он видел свой экипаж, — виконт Монт-Виляр спросил ее:
— То, что ты затеяла сделать с моим дядей, вы уже проворачивали со своим мужем?
Она кивнула.
— Что-то похожее. Номер со страхованием произведений искусства был у Зака коронным. Он сам его разработал, хотя сделал все на основе трюка, придуманного в Америке. Этой «игре» Зака научил Чарли. — Эмма поуютнее устроилась на сиденье и прикрыла ноги пледом — температура падала. Завтра обещали снег.
— Как он выглядел?
— Кто? — спросила она. — Зак?
Стюарт снял шляпу. Карета отъехала от тротуара.
— Что заставило тебя выйти за него замуж?
— Я не знаю. — Эмма смотрела в окно. Вначале она подумала, что поставит на этом точку, но вдруг начала говорить, глядя на проезжавшую мимо цветочную тележку: — Когда я впервые встретила его, я не поверила, что он викарий. Я думала, что викарий должен быть такой... пуританский, скучный — положительный, одним словом. — Она прижалась затылком к подбитому ватой изголовью сиденья. — Мы встретились во время игры в покер. Чарли взял меня под свое крыло всего за неделю до этого. Итак, я смотрела, как Чарли, Тед и Бейли играют в карты в пабе на Чейни-стрит, и тут входит этот священник, все чин по чину, в белом воротничке и с Библией в руках. Они быстренько разули его в покер, положили на лопатки при его же раздаче.
Однако выяснилось, что у Зака были необыкновенно глубокие карманы — он умел изымать деньги у незнакомых людей. У него к тому же был необычайно хорошо подвешен язык. По ходу дела выяснилось, что он играет на церковные деньги, возвращая исходную сумму по назначению, а навар оставляет себе. Увы, в тот раз все его денежки перекочевали к Чарли, Теду и Бейли. И тогда они открыли ему правду: не давать же пропадать такому талантливому парню, как Зак Хотчкис. Так Чарли сказал.
Для Зака это стало чем-то вроде Божьего откровения. «Разлучение жадных и бесчестных с их деньгами» — так он это называл. Он получал удовольствие и от процесса, и от результата, считая то, что он делает, в определенном смысле правомерным. Теперь я так думаю, но в то время я этого не осознавала. Похоже, такая жизнь ему нравилась, и собственная наглость приводила его в восторг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47