— Прекрасно, — сказала она. — Пусть будет по-вашему. Я сейчас ее сниму, а потом просто возьму и уйду.
На это он ответил:
— Подойдите к камину. Вы замерзнете. — Он был абсолютно серьезен.
Она медленно расстегнула первую пуговицу — она старалась успокоиться. Руки ее дрожали.
Он облизнул губы и отступил на шаг, чтобы иметь лучший обзор.
С сарказмом, зло она спросила:
— Вы как хотите, чтобы я ее через голову сняла или с плеч спустила?
Он удивился тому, что она вообще способна что-то говорить.
— Что? — переспросил он, словно вдруг перестал понимать по-английски.
— Ночную рубашку. Как снимать: через верх или через низ?
— Давайте я сам. — Он шагнул к ней.
— О нет! — Она от него попятилась. — Вы выиграли свою рубашку, и я должна вам ее отдать. Если вы станете сами ее снимать, я расценю ваши действия как... как сексуальные действия без моего согласия. — Она почувствовала, как едва заметная улыбка, будто она жила у нее в животе, согрела ее там.
Секунду он казался встревоженным, после чего засмеялся низким и тихим смешком. Игра. Они играли в весьма серьезную игру, серьезную, но захватывающую. И она принимала в ней участие. Ничего в этой игре опасного не было, покуда можно было по обоюдному согласию отодвигать и придвигать границу. В этой игре никто из них не знал, каким будет исход, потому что никто полностью не контролировал ситуацию.
— Хорошо, я вас не трону, — сказал он. Но в следующий момент он уже был рядом. Он сбросил одеяло и коснулся ворота ее рубашки.
— Прекратите, — сказала она даже немного сердито, — вы не можете меня трогать.
— Конечно, нет, — сказал он. — Я трогал мою рубашку, которую я честно выиграл. — Он стал деловито расстегивать пуговицы впереди. Она смотрела, как он скользнул ладонью под застежку и взглянул, мельком взглянул на роскошный изгиб ее груди.
— Какая вы, — он испустил вздох, — замечательно округлая.
Она почувствовала, что возбуждение нарастает — толчками. И сила этого толчка ее испугала. Живот словно свело. Она смотрела на него, на линию его губ, сосредоточенно поджатых, — он был всецело поглощен своим занятием, он создавал сюжет: намечал свой план развития событий.
Эмма раскинула руки.
— Прекрасно. Если вы сможете снять с меня рубашку, не касаясь меня...
Он даже не дал ей закончить предложение — обхватил ее за талию и поднял вместе с рубашкой и тапочками.
— Что вы делаете? Вы же меня касаетесь!
— Нет. Я несу свою рубашку на подушки у камина. Так уж получилось, что в этой рубашке находитесь вы. На самом деле вы должны меня благодарить. Без нее вам будет чертовски холодно.
Бесцеремонно бросив ее на подушки, он провел ладонью вниз от застежки к ключице, по груди, по животу и ниже...
Эмма стала изворачиваться и лепетать:
— Господи, Господи, помоги мне скорее сбросить эту тряпку!
Последовала самая странная борьба. Она изо всех сил старалась освободиться от рубашки, а Стюарт вовсю старался не дать ей этого сделать, прижимая к ней рубашку в самых заветных местах...
Борьба закончилось победой Эммы. Вспорхнув руками, она сбросила рубашку, и ее обдало холодом. Она тяжело дышала, распростершись нагая, если не считать двух тапочек, на подушках у камина, и Стюарт стоял возле нее на коленях и тоже тяжело дышал. И смотрел на нее.
Победила? Кожу ее покрывали мурашки. Она чувствовала озноб даже тут, возле огня.
— Вставай и уходи, — пробормотал он, зная, что она не может этого сделать. Он стоял над ней на коленях, расставив ноги, так что свобода ее передвижения явно была ограничена. И, бессовестный, бесчестный, он медленно прошелся по ней взглядом снизу вверх, пока глаза их не встретились. И тогда, покачав головой, он сказал: — Я с ума схожу, как хочу тебя, Эмма Хотчкис. Когда я рядом с тобой — я в раю, когда касаюсь тебя — нет меня счастливее.
И тогда он полностью опустился на нее, удерживаясь лишь на локтях. Она чувствовала приятную тяжесть его худощавого, подвижного тела и тепло, приятное тепло.
— И если ты думаешь, что ты встанешь и куда-нибудь пойдешь в ближайшее время, ты очень глубоко заблуждаешься.
Его халат оказался мягким и легким и грел, когда он накинул его на них обоих. Эмме пришло на ум сравнить его с плащом Дракулы. Халат, он же плащ, — не единственное, что роднило Стюарта со знаменитым вампиром. Первое, что сделал Стюарт, накрыв их обоих своим необъятным «плащом», -это прижался губами к ее шее и немного прикусил ее. Ах, |каким сладким был тот укус! Эмма почувствовала, будто что-то, подспудно жившее в ней и ждавшее своего часа, проклюнулось, словно набухшее семя, прорвалось, как росток сквозь толщу земли. И сама она вдруг волшебно преобразилась, стала чем-то совсем иным. Ее словно закрутило, как щепку в водовороте, и мощный поток, невесть откуда взявшийся, понес ее, увлекая куда-то. И сила этого потока была такова, что бороться с ним не было никакой возможности, и, странное дело, ей не хотелось бороться, она была счастлива, ощущая себя щепкой, песчинкой, каплей воды в этом могучем и сильном потоке. Стать частью его казалось настолько естественным, словно иначе и быть не могло. Стюарт быстро скинул с себя рубашку, и Эмма вдруг поняла, что помогает ему побыстрее освободиться от одежды — так ей не терпится коснуться его кожи и ощутить влажное тепло его плоти, и его тяжесть, и запах... От всего этого кружилась голова. Он приподнялся на локтях и, глядя на нее сверху вниз своими черными мерцающими глазами, сказал:
— Скажи это.
— Что?
— Что ты хочешь, чтобы я в тебя вошел.
Она вздрогнула. Она хотела его так сильно, что выгибала спину, стараясь до него дотянуться.
— Да. — «Увы!» — Я хочу тебя, да.
Он вошел в нее — глубоко и быстро, и бедра ее поднялись ему навстречу. Он держался на вытянутых руках, не касаясь ее. Он не шевелился. Они смотрели друг на друга широко открытыми глазами.
Возможно, это было всего лишь чувство совершенного наслаждения. Наслаждения от того, что самые интимные, самые нежные части их тел так плотно соединились. Оба чувствовали, что это наслаждение, наслаждение от телесного соития, выходит за пределы только лишь физического влечения. Но какой бы природы ни было это чувство, оно было сладким и слегка болезненным, запрещенным... неожиданным, первопричинным — столь ошеломляюще сильным, что она затруднилась бы дать ему имя.
Он чуть сместил центр тяжести вбок. Голова Эммы стала неожиданно легкой. Она была на пике. Пальцы его ласкали ее лицо. Она потянулась к нему, коснулась его волос, его широких плеч. Он опустился на нее. Она вцепилась в него, застонала, выгнула спину, стараясь стать ему еще ближе, соединиться с ним еще прочнее. Она закрыла глаза, и голова ее откинулась. Он склонил ее голову на подушку.
О, какое это наслаждение — чувствовать Стюарта в себе! Все было так сходно с тем, что произошло с ними тем безумным утром в гостиничном номере, и все же отчетливо лучше. Он действовал не спеша, с осмотрительностью. Она приоткрыла глаза — чуть-чуть — и увидела, что он впился в нее взглядом. Он слегка улыбался, совершая ритмичные движения бедрами. Ритм захватил их обоих. Он сжал зубы и тихо застонал, стараясь удержаться. Бесполезно. Они смотрели друг на друга, освещенные светом огня в камине, и волна ощущений накрыла обоих, как прилив.
Эмма судорожно дышала и вздрагивала... это чувство, это совершенное удовлетворение отозвалось в ней серией спазмов. Потом еще раз. Стюарт приглушенно застонал, его тело забилось. Ее тело ответило дрожью. Он в последний раз вошел в нее, бормоча нежные, возвышенные, обращенные к ней слова. Потом опустился и стал целовать ее шею, сгибы локтей, ключицы. Тело ее ответило серией стремительных сокращений — неконтролируемой дрожью удовольствия. Еще раз, и еще, и еще.
Он прижал свои бедра к ее ногам и лизнул ее ключицу. И вновь она вздрогнула — крупно, всем телом. Он почти боялся, что она никогда не остановится.
Но наконец острота ощущений притупилась. Стюарт привстал на колени и стал целовать ее живот, колени. Волосы его щекотали талию, потом коснулись ее щеки — в тот момент, когда он наклонился, чтобы взять в рот ее сосок. Один, затем второй. А потом овладеть ее ртом, даря ей влажные и глубокие, страстные поцелуи.
Он начинал все снова. Он даже не выходил из нее, он просто не торопясь вернул их обоих на прежние позиции, Ее тело было таким отзывчивым, она была словно пронизана электричеством, и каждое его прикосновение вызывало разряд.
На этот раз он входил в нее глубоко, до самого предела, задерживаясь в самой глубине, давая прочувствовать себя.
Он любил ее, кажется, бесконечно, бесконечно долго и бесконечно терпеливо подводил к развязке, пока она не закричала, пока кровь не прилила к коже так, что, казалось, пульс бился в каждой клеточке тела. Руки его ласкали ее все смелее. Он перевернулся, увлекая ее за собой, сдвигая подушки. Его широкая грудь, твердая и мускулистая, прижималась к ее мягкой груди мгновение назад, и вот грудь его давит ей на лопатки. Тела их скользили друг по другу, согретые теплом огня, согретые контактом друг с другом, слитые в объятиях, — ноги, руки, все переплеталось. Всему воздавалось должное, ничто не было обделено вниманием. Все было в движении, и она хотела его так сильно, что желание, казалось, грозило переломить ее надвое. Она хотела его в себе, хотела поглотить его собой, держать его и не отпускать.
— Сейчас, — настойчиво бормотала она, — сейчас. — Она становилась агрессивной.
Он застонал и забылся. Когда в следующее мгновение он набросился на нее, это было сродни насилию. И тогда они кубарем скатились вниз, в темноту, в беспамятство, в бездну... полная потеря контроля над собой, ничего, кроме чистого наслаждения. Взрыв и волна дрожи после него. Одна, другая...
Они лежали, тяжело дыша, и Стюарт давил на нее своим весом. Оба были влажными от пота, разгоряченными, несмотря на холод. Эмма закрыла глаза, вбирая в себя это волшебное ощущение — его на себе, рука к руке, нога к ноге. Она не могла шевельнуться.
Если она и испытывала какие-то угрызения совести, то они походили на слабое эхо. Она чувствовала себя по-настоящему расслабленной, отдохнувшей, возрожденной. Если мышцы немного болели, то боль эта была сладостной, а живот изнутри казался жидким, текучим и необыкновенно теплым. Внутренний голос говорил ей: «Наконец-то, и слава Богу». Но разум вторил: «О нет. Это все усложняет».
Неужели?
— С тобой все в порядке? — спросил он.
— Вполне.
Рассвет просочился в комнату золотистыми лучами сквозь тяжелые портьеры, и только тогда они уснули в обнимку под халатом Стюарта, поверх которого он накинул еще и принесенное ею одеяло. Эмма спала, подсунув голову под его руку, прижавшись щекой к его груди, которая оказалась самым чудесным местом для сна. Оба проспали несколько часов, словно провалились в бездну, — крепко, без сновидений. Так сладко она не спала уже несколько месяцев.
Нет, лет.
***
Разбудили их слуги.
— Простите, ваше сиятельство, — с порога сказал дворецкий, намеренно глядя поверх их голов. — У вас, кажется, через час билеты на поезд. — До поезда нужно было еще полчаса добираться. — Мне послать кого-нибудь, чтобы их заменили?
Даже для того, чтобы успеть на последний поезд до Лондона, им пришлось изрядно посуетиться. Билеты у них были в разные купе: им предстояло начать жить раздельно, подготовиться к тому, чтобы вести себя так, будто они не знакомы. Хотя каждый в своем воображении видел другого неотъемлемой частью своей жизни. Казалось, стоило ей захотеть, и она могла вызвать его образ лишь силой воображения. Она помнила все: каждый его взгляд, то, что она при этом чувствовала, наслаждение от соприкосновения тел, тот холод, что был вокруг, но не касался их.
Они расставались на высокой ноте. Красавец Стюарт, великолепно сложенный, обнаженный... Его глаза, которые, казалось, смотрели на нее с любовью. Или если не на нее, то на то, что происходило между ними в тот момент.
Глава 12
По дороге на вокзал случился небольшой инцидент. Они уже почти доехали до Харроугейта, откуда должен был отправляться поезд, как на дорогу выбежала лиса. Кучер резко натянул поводья, не столько из-за того, что ему было жаль зверька, сколько из опасения, что кони могут повредить ноги — весьма уязвимую часть тела. Этот эпизод не стоил бы и упоминания, если бы пассажиры ничего не заметили. Но случилось не так. Карета, покачнувшись, пошла зигзагом, заскрипели рессоры. Пассажиры, чтобы не упасть, хватались за все, что можно.
Когда наконец качка унялась и кучер смог внять требованиям хозяина, он остановил карету. Стюарт вышел в сильном раздражении.
— Что случилось? — крикнул он.
— Левый коренной, — ответил кучер. Это был тот самый конь, которого Стюарт успокаивал, перед тем как они отправились на ферму к Станнелам. — Когда я туго натягиваю поводья, он бросается на все, что движется.
— Надо разбить команду, — бросил Стюарт. — В Лондоне будем ездить на шестерке. — Они собирались перевезти карету и лошадей в Лондон в специальном вагоне, что было весьма недешево, но считалось признаком хорошего тона. — В Лондоне, полагаю, можно найти специалиста по лошадям, который сможет сладить с чертовым зверем.
Эмме, когда Стюарт вернулся в карету, показалось, что он слишком озабочен, даже разгневан. Не стоило бы так кипятиться по поводу какого-то коня.
— Счастлива? — со злостью спросил он Эмму, будто она имела к случившемуся прямое отношение. — Никаких больше безумных гонок. Все!
— Правильное решение, — осторожно ответила она.
Но Стюарт так не думал. Сократить команду до шести, убрать, пожалуй, самого резвого, самого сильного и того, кто был с ним в паре, означало для Стюарта не просто распрощаться с быстрой ездой. В его представлении он бросал нечто большее, нечто такое, чего Эмма понять не могла, но о чем он не стал бы с ней говорить.
Но когда они подъехали к вокзалу, он соскользнул с сиденья, привлек ее к себе и поцеловал в губы. Это был жаркий поцелуй, страстный, слегка неловкий из-за того, что им мешали их шляпы. Но в этом поцелуе отчетливо чувствовался вкус отчаяния.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47