Я не ханжа, Елена, и время от времени сам не прочь побаловаться травкой или кокаином – но это натуральные вещества, призванные расширять сознание, человечество пользовалось ими многие века. А все эти новомодные химикаты – помяни мое слово, они такое сотворят с твоими нейронными цепочками, что ты сама будешь не рада.
Мои слова задели ее.
– Роберт, ты несешь чушь. Это совсем не то, что ты думаешь, не темпо и не зиптон. Да что там, он даже не такой сильный, как эстетицин. От него не бывает кайфа, он не влияет на сознание. Просто изменяет мировосприятие.
– Ах вот оно что. А что такое, позволь тебя спросить, мировосприятие?
– Роберт! – Елена испустила вздох отчаяния. – И ты еще называешь себя образованным человеком. Вот уж не ожидала услышать такой вопрос от тебя, который вечно сидит, уткнувшись носом в книгу. Мировосприятие – это мир, пропущенный через твое личное восприятие. Тот единственный мир, который доступен каждому из нас, если, конечно, физики, на которых ты вечно ссылаешься, знают, о чем толкуют.
– Хватит, Елена, мы, кажется, уже говорили с тобой на эту тему. Я только и делаю, что твержу тебе, что законы квантовой физики неприменимы к макромиру.
– К черту твои законы! Ты просто пытаешься уйти от разговора. Неужели ты не рад?
– Не знаю, может, и был бы рад, если бы знал, что из этого следует. А пока я не могу взять в толк одну вещь – этот твой суперпрепарат, он что, новый галлюциноген?
– Если бы! Он нечто большее! Он меняет визуальное восприятие, не влияя больше ни на что. Так что, приняв его, ты не увидишь того, чего нет. Ты увидишь все то, что существует вокруг тебя, только в ином свете. А поскольку зрение – самое главное из наших чувств, то полученный эффект сродни возможности перенестись в другой мир.
Ее слова заставили меня задуматься.
– И в какой же мир, скажи на милость, я перенесусь?
Елена с радостным визгом плюхнулась мне на колени – не иначе, как она считала, что победа осталась за ней.
– Ах, Роберт, дело не в том, в какой, а в чей!
– Чей?
– Ну да, чей! Психоинженеры уверяют, что они сумели получить эссенцию художественного мировосприятия.
Тут я должен сделать одно важное замечание – Елена изучает историю искусства. В нашем причудливом мире, где Всемирная Паутина сопровождает вас от колыбели до гроба, она могла позволить себе роскошь изучать то, что ей нравилось, а это значило часами бродить по музеям, картинным галереям, мастерским художников, повсюду таская за собой меня.
– Ты утверждаешь, – тем временем медленно продолжал я, – что эта таблетка позволит мне видеть мир, ну, скажем, так, как его видел Рембрандт?
– Нет, – нахмурилась Елена. – Вернее, не совсем так. В конце концов, мировосприятие Рембрандта, если воспользоваться твоим примером, скорее всего мало чем отличалось от того, как видим мир мы с тобой. Впрочем, это типичное заблуждение тех, кто не связан с искусством. Волшебство заключается в том, как его полотна отражали его ежедневное мировосприятие, преображали, запечатлевая в красках на холсте. Сомневаюсь, чтобы художники, за исключением разве что Ван Гога и ему подобных, которые были близки к помешательству, каждую минуту жили в своем преображенном мире. Нет, наши психоинженеры сделали нечто совершенно иное: они формализовали стилистические элементы, характерные для того или иного живописца – те или иные субъективные правила, которым подчиняются свет, формы, текстура его индивидуального мира на созданных им полотнах, – и делают возможным их воспроизведение. Принимая новый нейротропин, мы вряд ли сможем увидеть мир, каким его видел Рембрандт, но мы словно перенесемся в его полотна!
– Верится с трудом.
– Представь себе, это возможно! Добровольцы, испробовавшие на себе препарат, говорят, что результат превзошел все ожидания.
– Но, Елена, неужели тебе не терпится перенестись в мир Рембрандта?
– Разумеется. Оглянись по сторонам. Вокруг один пластик и синтетика! Да кто угодно сбежит отсюда без оглядки! К тому же для первой партии выбрали не Рембрандта, а Вермеера.
– Вермеер или Рембрандт, Елена, лично я не вижу особой разницы.
– Роберт, ты пока не понял самого главного. Мы перенесемся туда вместе. Впервые в истории цивилизации два человека смогут с уверенностью утверждать, что перенеслись в один и тот же мир. Наше зрительное восприятие будет полностью синхронизировано. Ни мне, ни тебе не придется мучиться вопросом, что видит в тот или иной момент другой из нас. Потому что мы будем там вместе, мы станем единым целым. Ты только подумай, что это значит для нашей любви!
Ее лицо – увы, для меня навсегда покрытое патиной художественной интерпретации – светилось счастьем. Ну как, скажите, я мог устоять?
– Ну ладно, – сказал я. – Если уж тебе так хочется…
Елена тотчас обняла меня за шею и крепко прижала к себе.
– О, Роберт. Я знала, что ты согласишься! Боже, как это чудесно! – Она отпустила меня и встала. – Кстати, я захватила с собой таблетки.
Должен признаться, что, услышав эти ее слова, я немного струхнул.
– То есть ты купила их, даже не спросив моего согласия?
– Роберт, надеюсь, ты на меня за это не сердишься? Просто я подумала – мы ведь так хорошо знаем друг друга. – Елена нервно вертела в руках коробочку с волшебным снадобьем.
– Нет-нет, не сержусь, просто я… Ладно, не будем об этом. Давай мне эту чертову таблетку.
Елена пошла на кухню, наполнила водой один стакан на двоих, и каждый из нас взял по таблетке. Елена проглотила свою первой, после чего, словно отправляя некое таинство, протянула стакан мне. Я запил водой таблетку – мне показалось, будто она обожгла мне горло.
– И сколько же продлится эффект? – поинтересовался я.
– Как сколько? Я же тебе объяснила – пока не примешь еще одну.
Я вяло опустился в кресло. Елена села рядом со мной на подлокотник. То и дело оглядываясь по сторонам, мы принялись ждать, когда же наши глаза начнут замечать изменения вокруг нас.
Сначала едва заметно, а потом все сильней и сильней – мир вокруг меня, вернее, мир вокруг нас с Еленой начал меняться. Сначала это был свет, которой лился из-за гардин, – слегка окрашенный в медовые тона, он стал каким-то другим, приобретя некую чистоту и прозрачность. Свет этот падал на дерево, на пластик, на ткани в моей довольно заурядной квартирке, преображая все вокруг. Такое впечатление, будто в молекулах моего мировосприятия началась цепная реакция.
Еще несколько минут – и преобразилось буквально все.
Теперь я обитал в мире полотен Вермеера.
Я обернулся к Елене.
Она была точь-в-точь как дама с картины «Молодая женщина с кувшином воды» из музея Метрополитен.
Я никогда, ни разу в жизни не видел никого прекрасней ее.
Мои глаза наполнились слезами.
Я знал – в эти минуты она испытывает то же, что и я.
– Роберт, а теперь поцелуй меня, – произнесла Елена, едва не рыдая.
Я выполнил ее просьбу, и уже в следующее мгновение мы сорвали с себя одежду. Наши тела, словно сошедшие с покрытого маслом холста – казалось, они светились, все еще неся на себе мазки великого мастера, – катались по полу в любовных объятиях столь страстных, каких я не знал ни до того, ни после.
Казалось, будто я трахаю самое Искусство.
Так начались самые счастливые месяцы в моей жизни.
Поначалу мы с Еленой довольствовались тем, что проводили все время у меня в квартире, любуясь переменами, происшедшими с самыми простыми предметами, которые теперь преобразились, превратившись в элементы огромного, ранее неизвестного шедевра знаменитого фламандца. Как только мы пресыщались каким-то видом, нам было достаточно слегка изменить положение в пространстве, чтобы взорам предстала совершенно новая композиция, которую мы потом созерцали часами. Даже накрывание обеденного стола всякий раз превращалось в созерцание нового изысканного натюрморта. Законы визуальной трансформации, разработанные психоинженерами, работали безотказно. Предметы и сцены, неведомые Вермееру, приобретали только ему присущую палитру и текстуру.
Устав от созерцательного блаженства, мы с Еленой предавались любви с таким пылом и божественным трепетом, который приближался к сатори. После чего складки на простынях напоминали нам густой слой белил, отпечатавшийся и на наших телах.
Спустя какое-то время наша страсть немного поутихла. Нам хотелось новых впечатлений, и мы отправились в странствие по миру, словно сошедшему с полотен Вермеера.
Кстати, в этом мире мы не были одиноки. В нем обитали тысячи таких же, как мы. Нам они попадались повсюду, и мы узнавали их с первого взгляда – как и они нас. Достаточно было только заглянуть им в глаза, и в них можно было увидеть знакомый ментальный пейзаж, присущий всем тем, кто пустился в странствия по миру искусства.
Картины, возникавшие перед нашим взором… нет, мне никогда не выразить словами, что я при этом испытывал. Возможно, и вы пережили нечто подобное, и тогда слова просто ни к чему. Мне казалось, что весь мир – творение одной-единственной кисти великого мастера, чудо, созданное фантазией гениального художника, как нас давно пытались уверить мистики.
Кажется, это было в Ницце. Там Елена снова предложила мне попробовать ее чудо-таблетки. Она неожиданно вышла куда-то, пока я спал. Я не слишком обиделся, довольный тем, что могу посидеть на балконе, любуясь игрой света и лазури в волнах Средиземного моря. Хотя, наверное, где-то в глубине души, под поверхностью моего восторга, я изумился, как она могла уйти куда-то одна, без меня, даже не предупредив.
И вот теперь в ее протянутой руке была коробочка с волшебством.
– На, прими, – сказала Елена, ничего толком не объяснив. Я взял таблетку и какое-то мгновение рассматривал ее безупречно круглую форму.
– Что это?
– Матисс, – ответила она. – Мы ведь сейчас у него на родине, можно сказать, окунулись в источник его вдохновения. Думаю, это как раз то, что нам нужно.
– Ну, я не знаю. Чем тебя не устраивает Вермеер? Разве мы не были счастливы в его мире? Вдруг мы все испортим?
Елена проглотила Матисса, даже не запив.
– Я свою приняла, Роберт. Мне хочется новых впечатлений. Так что если не хочешь остаться один, советую тебе сделать то же самое.
Я с ужасом представил себе, что буду жить в ином мире, отличном от того, в который перенеслась она. И хотя червь сомнений нашептывал мне, что лучше не делать этого, я последовал се примеру.
Я проглотил Матисса с поразительной легкостью – даже без глотка воды он не застрял у меня в горле. Уже почти в следующее мгновение суровый реализм Вермеера уступил место кричащему, головокружительному, пьянящему импрессионизму Матисса. Признаюсь, такой резкий переход из одного мира в другой выбил меня из колеи.
– О боже… – прошептал я.
– Ну, что я тебе говорила? – улыбнулась Елена. – А теперь снимай одежду. Я хочу увидеть тебя голым.
И мы отпраздновали наше переселение в мир Матисса, как тогда, в первый раз. Наши странствия по нему в точности повторили те, что мы проделали в мире Вермеера. Как только мы освоились, привыкнув к новому облику гостиничного номера и стабилизировав наши зрительные сигналы, как тотчас принялись смаковать этот новый мир, каждой клеточкой тела наслаждаясь новой реальностью. И если нам доводилось побывать там, где мы уже побывали во время наших странствий по миру Вермеера, мы всякий раз изумлялись переменам. Какой это дар, восклицали мы, иметь возможность видеть старый мир вечно новым взглядом.
Слушая как-то раз вечером, как играет Бостонский симфонический оркестр – казалось, его инструменты сошли с поздних набросков художника, – Елена предложила:
– Давай глотнем Бетховена.
Я отказался. Она не стала настаивать, по всей видимости, осознав, что сила убеждения еще понадобится ей позже.
Разумеется, джунгли Амазонки требовали Руссо. Я сдался практически без каких-либо протестов, что стало началом долгой и скользкой дорожки.
В плену у Вермеера мы прожили примерно год.
Матисс вдохновлял нас чуть более полугода.
Руссо – этого наивного гения – хватило всего на полтора месяца.
Постепенно мы подсели на таблетки, превратившись в наркоманов от искусства.
Нам требовались все новые и новые ощущения. Производители нейротропина всегда были к нашим услугам.
Какое-то время они поставляли на рынок относительно слабый наркотик, предлагавший вашему взору мир, сходный с «реальностью». Однако теперь, когда все больше и больше народу, в том числе Елена и я, не могли и дня прожить без очередной дозы «искусства», психоинженеры запустили в производство куда более сильный препарат.
В течение последующих двух лет мы с Еленой – если мне только не изменяет память – переносились в самые разные миры. Вот их список.
Пикассо (голубой период и кубизм), Брак, Клее, Кандинский, Бальтус, Дали, Пикабиа, Леже, Шагал, Гри, де Коонинг, Бейкон, Климт, Делоне, О'Киф, Эшер, Хокни, Луи, Миро, Эрнст, Поллок, Пауэрс, Клайн, Боннар, Редон, Ван Донген, Руо, Мунк, Танги, де Кирико, Магритт, Лихтенштейн и Джонс.
На какое-то время нас увлек реализм – главным образом в исполнении Вуда, Хоппера, Фразетты и Вайатта. Я попытался собрать в кулак все мои чувства, чтобы решить, хочу я и дальше скитаться по миру живописи или нет. Боже, как я пытался убедить Елену прекратить это вместе со мной.
Однако не успел я собраться с мужеством, как мы уже перенеслись в мир Уорхолла, и я оказался оглушен и ослеплен криком люминесцентных красок. Так что моя затея «завязать» в очередной раз провалилась. Дело было на орбитальной станции, и последнее, что я запомнил, – это как земной шар неожиданно сделался розовым, словно его обрызгали краской из пульверизатора.
Потом, наверное, прошло какое-то время.
В следующий раз я осознал себя как личность, отличную от прекрасного, но, увы, ставшего для меня тюрьмой мира, когда мы с Еленой перенеслись в мир одного неоэкспрессиониста, если не ошибаюсь, какого-то итальянца. Имени я не запомнил.
Мы с ней находились на открытом воздухе. Я огляделся по сторонам.
Небо было серо-зеленым, рассеченное посередине огромной черной трещиной.
1 2 3 4 5 6 7 8