Через минуту вся группа скрылась в дверях усадьбы.
В тот же самый день в нашей комнате появилась панна Янина.
- Как поживаете, девочки?
- Спасибо. Очень хорошо, - сделала я реверанс, страшно обеспокоенная причиной, которая привела сюда панну Янину.
- Вы, конечно, уже знаете, - начала она наконец тихим голосом, - что сюда приехала старшая ясна пани баронесса. Это человек необычайного благородства, большого ума и безграничной доброты. Она очень сильно привязана к здешним местам. Да и что же в том удивительного, если бедняжка, - тут наша опекунша печально улыбнулась, - имеет столь редкую возможность пользоваться отдыхом. Однако на сей раз она приехала сюда на более длительный срок, так как доктора предписали ей чистый деревенский воздух. Старшая госпожа баронесса знает, что вы находитесь здесь, и она выразила желание… Ясна пани баронесса просит, - мягко поправилась панна Янина, - чтобы во время ее пребывания здесь вы не появлялись в парке. В месте, которое с детских лет так дорого сердцу, неприятно видеть посторонних людей.
Панна Янина поджала свои тонкие губы и умолкла.
- В таком случав, где же нам играть и развлекаться? - с трудом выдавила я из себя.
- В левой части парка. И, кроме того, ведь вы всегда можете пойти в лес. Это будет даже лучше для вашего здоровья.
И панна Янина, окинув недовольным взглядом Луцию, упорно смотревшую в окно, вышла из комнаты.
С этого момента в погожие, солнечные дни мы стали выбираться в лес, который находился в трех километрах от дворца. Дорога до леса, проходившая по открытой ровной местности, выжженной беспощадными лучами палящего летнего солнца, была утомительна; проезжавшие мимо телеги поднимали тучи пыли. Луция, страдавшая одышкой, частенько останавливалась и беспомощно, точно рыба, хватала ртом воздух.
- В боку у меня что-то покалывает. Давай посидим где-нибудь здесь. А завтра уж дойдем и до самого леса.
Однако вблизи дворца трудно было найти место, которое могло бы располагать к отдыху. Вокруг зеленели выгоны для скота, по которым в разных направлениях прогуливались коровы, а пастухи прогоняли стада оглушительно блеющих овец. Дальше виднелись посадки картофеля, ржаное поле и крутой берег реки, заросший ивняком.
Пока стояла хорошая погода, наши вылазки в поле и лес были еще более или менее сносны. Во всяком случае, мы всегда имели возможность скрыться от людских глаз в какой-нибудь рощице. Но когда наступали слякотные дни, - а то лето, надо сказать, как раз изобиловало градами, продолжительными дождями и холодными ветрами, - нам было значительно хуже.
В такие дни, забравшись на свои кровати и укутавшись в одеяла, мы читали и вновь перечитывали одни и те же номера «Радуги», «Житие святой великой Терезы» и бюллетени «Католического действия». Это была единственная литература, предоставленная в наше распоряжение панной Яниной.
А во дворце жизнь шла своим чередом, независимо ни от дождя, ни от непогоды. Ритм этой жизни убыстрялся, когда съезжались гости из соседних имений. В нее вторгались веселые возгласы гостей, звонкие крики детей, зычный голос баронессы, отдающей распоряжения, звуки семенящих шажков панны Янины, постукивания клюки брюзгливой старшей ясной пани. Однако в нашей комнате, отгороженной невидимой стеной от той части дворца, царили вечная скука и утомительное однообразие, когда не знаешь, куда себя деть и чем заняться.
Какими удивительно долгими казались нам вечера! Могильную тишину нашей комнаты нарушал только шелест переворачиваемых книжных страниц. Холодное, огромное помещение, мрачные обои, потрескивавшая от рассыхания мебельная рухлядь - все эти невольные свидетели нашего одиночества только увеличивали страшное однообразие и гнетущую, беспросветную скуку. Лампа с зеленым абажуром бросала скупой пучок света на биллиардный стол; вдоль стен царил сумрак. Но со временем мы привыкли и к нему. Целыми тучами навещали нас привлеченные светом ночные бабочки и какие-то неизвестные нам насекомые с зелеными крыльями, похожие на стрекоз. Иногда к нам врывался отголосок звонкого смеха, стук захлопнувшейся двери, чей-то крик. Тогда мы прерывали чтение и, затаив дыхание, внимательно прислушивались, с нетерпением ожидая повторения этих звуков, пленительных звуков настоящей живой жизни, проходившей мимо нас…
Как-то, пробегая по коридору, я услышала доносившийся из нашей комнаты чей-то негодующий голос. Я осторожно повернула дверную ручку и на цыпочках вошла. Посередине комнаты, покорно вытянув руки по швам, перед панной Яниной стояла Луция. Губы у нее были плотно поджаты, на щеках пламенел румянец. Услышав скрип двери, наша опекунша повернула голову. Видя на ее лице следы сильного возбуждения, но не зная еще, чем оно вызвано, я на всякий случай всхлипнула и громко потянула носом воздух, низко опустив при этом голову и изображая всей своей позой величайшее раскаяние и печаль. Казалось, суровый взгляд панны Янины, остановившись на мне, несколько потеплел и смягчился, но стоило только ему коснуться Луции, как он снова принимал свое прежнее неумолимое выражение ярости и возмущения.
- Ясна пани баронесса, смилостивившись над вашей матерью и милосердно учтя ваше собственное состояние здоровья, взяла вас на каникулы в свой дом. Относятся к вам здесь исключительно, и вы должны быть признательны за это, потому что бедные дети из таких семей, как ваша, направляются нами обычно в благотворительные учреждения сестер милосердия святого Винцента. И мы надеялись, что вы близко к сердцу примете оказанную вам честь. Но - где там!.. Мы были чрезвычайно поражены, когда узнали, что ясну пани баронессу вы называете «пани председательница». Даже экономка и Маринка, хотя они простые женщины, были огорчены этим. До сего времени я вам ничего не говорила, ожидая, что вы сами догадаетесь обо всем и исправите свою ошибку. Однако сегодня, находясь в кладовой, я слышала, как Луция в беседе с горничной допустила выражение «пани председательница». Луция, поведение которой и так достаточно странно, позволила себе на этот раз слишком много.
- Пани хочет, чтобы мы, обращаясь к пани председательнице, говорили: «Проше, ясна пани»? - равнодушно спросила Луция, поднимая голову.
Лицо нашей опекунши побагровело. Смиренное выражение как ветром сдуло с него. Щеки ее набухли, губы оттянулись вниз, а нос, казалось, заострился еще больше. Вся фигура панны Янины стремительно выпрямилась, и даже стало видно, как на ее покрасневшей, вытянувшейся вверх шее пульсирует какая-то жилка.
Забыв о своей степенности, наша опекунша заговорила теперь быстро, взахлеб, словно опасаясь, что ее прервут раньше времени:
- Я была принята в этот дом много лет назад. Госпожа баронесса заботилась обо мне, как родная сестра. Мне дозволены были непринужденные дружеские отношения со всеми членами семьи. И несмотря на это, я… - у нее неожиданно захватило дыхание, - …я никогда не осмеливалась называть госпожу баронессу иначе, чем «ясна пани». Только по прошествии многих лет, да и то по собственному желанию и указанию госпожи баронессы, когда я была уже вполне взрослой… А между тем, вы, вы, совершенно посторонние люди, едва успев приехать сюда, сразу начали позволять себе слишком много!
И, охватив обеими руками шею, словно ее что-то душило, она с трудом выдавила из себя:
- Уходите!.. Убирайтесь отсюда!
Крайне удивленные, мы выбежали из комнаты. А вечером Луция, бледная, в ночной рубашке, встала перед моей кроватью:
- Слушай, Таля…
- Что?
Луция наморщила в задумчивости брови:
- Я знаю, кто такая панна Янина.
Охваченная любопытством, я приподнялась на локте:
- Ну?
Для меня лично панна Янина была только нашей опекуншей и, кроме того, подругой и правой рукой госпожи баронессы, владелицы дворца; больше о ней я ничего не знала.
- Ну, говори же!
И Луция, в голосе которой звучали одновременно убежденность и мстительность, презрение и торжество сделанного открытия, сказала:
- Панна Янина - это… Это «высохшая глиста»!
Изумленная, смотрела я на сестру, а она, покачивая головой, говорила в задумчивости:
- И подумать только, ведь у панны Янины - законченное университетское образование! Ты заметила, как неотступно ходит она следом за баронессой, лишь на шаг позади нее и с таким выражением лица, точно ей доверена охрана гроба господня. Я слышала вчера, как она разговаривала с кем-то о баронессе: «Примерная христианка, рыцарское сердце, умница, требовательна к себе…» И что-то там еще… Ага!.. «Ее душа столь преисполнена милосердия к людям, что она взяла на содержание двух незнакомых детей из предместья…» Это, значит, о нас!.. В общем, она говорила о баронессе, как о святой. Даже слова те же самые, какими она рассказывала нам о «великой Терезе»: «великолепная душа», «провидица»…
Луция на минуту приостановилась, глубоко над чем-то задумавшись, а потом вновь продолжала говорить, но уже более мягким, более доброжелательным тоном:
- Любопытно, как это панна Янина очутилась здесь? Может быть, она была очень бедной и думала, что тут, во дворце, ей улыбнется счастье? А может быть, семейство баронессы взяло ее для того, чтобы она штопала белье или составила компанию старой ясной пани?
Уставившись на меня, Луция в задумчивости продолжала свои рассуждения:
- Мне кажется, Таля, что панна Янина тоже имела какие-то свои желания, о чем-то мечтала. И, прежде чем приучилась неизменной черной тенью следовать всюду за баронессой, небось не раз всплакнула в подушку, когда никто ее не видел. А может быть, она не могла найти работы? Видя вокруг себя только безработицу и нужду, испугалась, наверно, и решила, что во дворце ей будет легче. И потому вскоре стала такой набожной и такой покорной. Подумай только, какой это большой день для нее, когда она смогла назвать баронессу по имени! Ты заметила, как задрожал ее голос, лишь только начала она говорить об этом? Наверно, в течение всех этих лет она получила немало упреков по своему адресу, и несмотря на это, я уверена, она и сегодня воздает молитву господу богу за то, что он удостоил ее чести жить бок о бок с баронессой… Это ведь просто ужасно - так унижаться!.. Теперь-то она, конечно, даже и не сумела бы жить по-другому. А чувствовать, как настоящий человек, она уже давно не может. - Луция глубоко вздохнула. - Я предпочла бы умереть, чем так прозябать!
Совершенно ошеломленная необычным для Луции стремительным потоком слов, я смотрела на нее с удивлением. В своей длинной ночной рубашке она стояла возле огромного биллиардного стола и на его фоне выглядела такой беспомощной и слабой! Не зная, что ответить, я окинула взглядом комнату. Хмурая рухлядь показалась мне в этот момент особенно отвратительной и необычайно увеличившейся в своих размерах. Весь этот хлам, заполнявший комнату, с молчаливым презрением смотрел на щупленькую девчонку, застывшую возле громоздкого, никому не нужного биллиарда. Гипсовый уродец, венчавший карниз кафельной печи, кривил губы в отвратительной, издевательской улыбке.
- Если бы когда-нибудь в моей жизни случилось так… - снова заговорила Луция, понижая голос, точно опасаясь, как бы кто-нибудь из врагов не подслушал ее признания, - так, что мне надо было бы выбирать, какой дорогой идти, то я никогда, никогда не выбрала бы ту дорогу, по которой пошла панна Янина.
Луция взглянула в зеркало, которое отразило ее худенькую фигурку в ночной рубашке, и вдруг лихорадочно закрыла лицо руками и задрожала всем телом:
- Нет! Нет! Никогда!
Я быстро поднялась и уселась на кровати.
- Что с тобой? Ты что-нибудь увидела? Признавайся!
Луция отняла руки от лица и с усмешкой ответила:
- О нет! Мне просто показалось, что я вижу в зеркале панну Янину. Она стояла там и смотрела на меня. А на самом деле это была не она, а я, только совсем, совсем на нее похожая.
У меня мороз пробежал по коже от страха. Я с опаской посмотрела в зеркало и спросила шепотом:
- Но ведь ее там не было, правда?
Луция повела плечами:
- Конечно! Какая-то ты наивная. Я ведь в конце концов в привидения не верю.
Я снова улеглась в кровать, однако не была убеждена так твердо, как Луция, в том, что, кроме нас, в комнате никого нет. Меня совершенно не удивило бы, если бы из зеркала вдруг вышла панна Янина и начала бы читать нам нотацию за разговоры среди ночи.
- Ты думаешь, что ее нет где-нибудь поблизости и она не слышит того, о чем мы говорили? - спросила я с тревогой сестру.
- Нет, откуда же, - совершенно серьезно ответила Луция и затем, словно догадываясь о моих опасениях, добавила: - А в зеркале ее вовсе не было. Вовсе! - Она нахмурила брови и, возвращаясь к прерванному разговору, сказала суровым тоном совершенно взрослого человека: - Временами мне ужасно жаль ее, хотя она и не отдает себе отчета в том, что дворец поступил с ней жестоко и несправедливо. Однако не сомневаюсь, что она сама всё же очень сильно виновата. Виновата в том, что совершенно не пыталась защищаться. А она обязана была защищаться!
- От кого?
- Боже, боже, - вздохнула Луция, - какая же ты еще глупая! - И, покачав укоризненно головой, она вновь улеглась в кровать.
А уже через минуту я услышала ровное дыхание спящей. Счастливая! А я вот долго-долго никак не могла уснуть. Всё смотрела в угол, где поблескивало в полумраке зеркало, и казалось мне, будто перед ним продолжает и сейчас стоять худенькая девочка в ночной рубашке, а из зеркала смотрит на нее карающим взглядом неподвижная, долговязая фигура, очень похожая на одну из блаженных великомучениц, изображениями которых обычно разрисовываются стены костелов.
Долго еще в моей разгоряченной голове бродили тревожные, беспокойные мысли. Уже рассветало, когда я, измученная, уснула.
На следующий день шел дождь, и наша опекунша прислала нам с горничной годовую подшивку «Голоса Кармеля». Мы швырнули ее в шкаф и начали играть в картонное домино на воскресную порцию компота.
Больше всего нас допекало наше полное одиночество. Когда мы с Луцией приходили на кухню, веселые разговоры, словно по команде, прекращались, все смотрели на нас с нескрываемым любопытством, а когда мы выходили, то за нашими спинами раздавались приглушенные смешки и остроты в адрес Луции:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36