Сергей Андреевич почувствовал, что бледнеет.
– М-да. Знаете, наша с вами профессия предполагает некоторый градус паранойи. Недавно ко мне попали данные об одном, скажем так, сомнительном происшествии на таможне. Крупная партия хорошего коньяка, несколько необычно оцененная. И распроданная. За два часа. После конфискации. В общем, ничего криминального. Коньяк у нас популярен. Правда, выговор товароведу стоило бы сделать. С занесением. Впрочем, ошибся человек, с кем не бывает. И с покупателем вроде все в порядке. Вернее, с покупателями. За исключением, пожалуй, того, что один покупатель потом повел себя странно. Я бы даже сказал, не по-товарищески.
– Я не понимаю, о чем вы, Вадим Вадимович.
– Вы не понимаете? Хорошо. Хорошо, Сергей Андреевич. Я объясню вам простыми словами. Предположим, – подчеркиваю, предположим, – что продолжение вашего… э-э… торгового сотрудничества с Юровцом сулило вам неприятности. Крупные. Денежные и служебные. И тут подворачивается ваш художник, полубезумный, но очень перспективный. И вы, прекрасно зная манеру Юровца, а главное, его самоуверенность, препоручаете ему дело. Когда предвиденная неудача становится очевидной для всех, вы обвиняете Юровца. Справедливо. Но, в отличие от него, вы хорошо представляете способности клиента. Когда он начинает, вопреки ожиданиям Юровца, приходить в себя, вы предлагаете снова возобновить обработку. И отправляете взбешенного неудачей Юровца на взятие. И подробно его – униженного и публично высмеянного вами – инструктируете. Не с глазу на глаз – на совещании. Чтобы он уж наверняка действовал вопреки вашим советам. Именно так, чтобы ваше карманное чудовище оказалось наиболее разрушительным.
– Простите, но это нелепо. Невероятно и абсурдно, не говоря уже о наших с Виталием Антоновичем прекрасных отношениях.
– Вы уж извините. Я же говорю – паранойя. Но мне иногда довольно трудно от нее избавиться. И потому я прошу вас о помощи. Рассейте мои подозрения. Найдите и верните объект. Вы ведь поможете мне?
– Да, – ответил заместитель начальника отдела семнадцать «В».

Глава 4

Юс проспал почти сутки – от рассвета до рассвета. Проснулся всего раз, чтобы опорожнить переполненный мочевой пузырь. Слезая с верхней полки, не удержался, шлепнулся на пол, ушибив бок. Долго не мог встать, не держали колени. Добрел до туалета, а там, помочившись, чуть не упал. Если бы упал, наверное, прямо там и заснул бы. Сон вяло булькал в теле, слабом, отяжелевшем, ноющем. Давил на веки. Возвратившись в свое купе и закрывая дверь, Юс прищемил распухшие, с почернелыми ногтями пальцы на правой руке и зашипел от боли. Боль помогла – хлестнула кнутом, уколола онемевшие мышцы. Иначе не залез бы на верхнюю полку. Там уронил голову на подушку, прижал к животу ноющую кисть и отключился.
Когда проснулся, светало. Сквозь толстое оконное стекло падал серый свет. Поезд стоял на какой-то мелкой станции с неразборчивым черно-белым названием, прилепленным под самой крышей одноэтажного облупленного вокзала. Кирпичный багажный барак. Пустой, полузаметенный песком плац. Деревянные киоски, треснувшие стекла, вспучившая асфальт трава. Штабель старых шпал. Одуванчики. Проломленный чьей-то ногой деревянный ящик.
Поезд дернуло – прицепили вагон. На площадку въехали машины – темно-зеленые УАЗы и два «Урала» с глухими кузовами-фургонами. Машины остановились, из УАЗов и «Урала» стали выскакивать солдаты в бронежилетах, с автоматами наперевес, с овчарками на поводках. Выстроились в две шеренги, коридором касок и песьих морд, от двери в задней стенке кузова второго «Урала» к прицепленному вагону. Солдат поковырялся в двери, распахнул, отскочил в сторону. Овчарки разом залаяли, зарычали, натянули поводки, бросились вперед. Между их оскаленными пастями оставался просвет не больше метра. И по этому просвету, по одному выбираясь из кузова, сложив руки на затылке, перебегали сгорбленные, сине-серые, одинаковые люди. Овчарки выли, роняя с морд клочья пены. Юс смотрел, затаив дыхание. Люди нерешительно выглядывали наружу из темного кузовного чрева. Щурясь, полуслепые от внезапного света, нащупывали ногой ступеньку, ежились от утреннего холода. Едва коснувшись земли, бросались бежать между рядами клыков и касок. В темноте кузова, – воспоминание обожгло Юса, как удар хлыстом, – резко и едко пахло мочой и потом натертых робами тел, и хлоркой, и дешевым едким мылом. Запах тюрьмы и страха. Люди появлялись из темноты нескончаемой чередой.
А когда кузов наконец опустел, когда проворный солдат захлопнул стальную дверь и поезд тронулся, Юс вспомнил, что, кроме паспорта и чужих денег, в кармане его куртки лежит пистолет.
Едва дождавшись, когда поезд разгонится, Юс бросился в туалет. Захлопнул дверь, защелкнул замок, выхватил из кармана пистолет, швырнул в унитаз, спустил. Пистолет, скрежетнув, проскользнул в дыру. Юс облегченно вздохнул. Посмотрел вниз. Выматерился. Встал на колени, засунул руку в вонючую осклизлую трубу почти по плечо, уцепившись пальцами за рукоять, принялся тянуть и дергать. Попробовал протолкнуть вниз – не получилось, потянул вверх. Поезд разогнался, вагон шатало, край раковины с каждой вагонной судорогой бил по боку. Наконец застрявший пистолет поддался. Юс бросил его в раковину, пустил воду, несколько раз намылил ободранные пальцы, ополоснул водой, принялся мыть пистолет, потом подумал – зачем? Попробовал открыть окно – оно не поддавалось. Тут в дверь постучали. Юс замер. «Ну, скоро вы? » – сказали из-за двери недовольно. Опомнившись, сунул пистолет в карман. Спустил еще раз воду, ополоснул руки и открыл дверь. За ней стояла заспанная растрепанная женщина в голубеньком костюмчике-трико. Она, брезгливо покосившись на его измазанную куртку, что-то недовольно буркнула себе под нос, втиснулась в туалет и лязгнула дверью. Юс пошел в тамбур. Встал на лязгающей, дергающейся жестянке, глядя на несущиеся под ногами рельсы. Вынул пистолет и бросил в дыру. Потом пошел в свое купе, переложил паспорт и деньги в карманы брюк. Свернул, чтобы не так пахла, куртку, сунул в полиэтиленовый пакет. Пересчитал деньги, отложив рубли в другой карман, и пошел к проводнице. Та, пыхтя, запихивала под сиденье оклеенный скотчем картонный ящик. – Хотите, помогу? – предложил Юс.
– Не, – ответила проводница, – я сама ужо. А чая нету. Рано еще. Еще греется.
– Я не за чаем. Поесть у вас можно купить?
– Поесть, – проводница обтерла ладони о передник и шмыгнула носом. – Есть у нас. Колбасочка сыровяленая. Чипсы, орехи. Печенье. Конфеты хорошие, с «Коммунарки».
– А хлеб есть?
– Откуда у нас? Это в вагоне-ресторане. Так што, брать будете?
– А сколько колбасы у вас?
– Три палки. Не, четыре. А вы всю, што ли, собрались?
– Всю, – подтвердил Юс.
– Ну-ну, – проводница посмотрела недоверчиво. – Она по двенадцать тысяч.
– Вот полсотни.
– У меня сдачи нет. Пива возьмите. По тысяче. Отличное пиво. «Оливария», темная. Целых три ящика есть.
– Да мне двух бутылок хватит.
– Смотрите, выпьют, чем колбасу запивать будете. На компанию-то всего две. Ведь опять прибежите через десять минут.
– Это мне одному.
– Ну-ну, – сказала проводница.
Идти к ней еще раз Юсу все-таки пришлось – за ножом. Колбаса оказалась вязкой, как гудрон. Юс резал ее и поедал, отпиливал кружок в палец толщиной и отправлял в рот. Прожевывая, отпиливал следующий кусок. Запивал пивом. Приканчивая третью палку, подумал, что сейчас выблюет на качающийся вагонный пол плохо пережеванную колбасу вместе с пивом. Но не выблевал. Чувствовал: объелся до крайности. Но, одновременно, хотелось есть, и чем дальше, тем больше. Четвертую палку пришлось резать на тоненькие, полупрозрачные кружочки, тщательно прожевывать, осторожно сглатывать, запивая крохотными глоточками пива. Но сглодалось, слизалось все до последней крошки, до жира на пальцах, до последней капли. Осоловелый Юс сидел, покачиваясь в такт поезду, будто переполненный, плохо завязанный бурдюк, и слушал, как колышется внутри распертый желудок. За окном мелькали деревья и бежали от столба к столбу провода – вверх-вниз, вверх-вниз. Как метроном. Юс сонно кивал головой им в такт, пока подбородок не уперся в грудь, а спина – в мягкую, обитую дерматином полосу над сиденьем.
Очнулся он, услышав: «Курочку будете»? Прежде чем ответить, потянул носом воздух. И сказал про себя: «Ах». А вслух ответил:
– … Буду.
– Давайте тогда с нами. Тут еще помидорки, перчик вот. Это ничего, что мы вас разбудили?
– Добрый день, – сказал Юс, дурея от запаха копченой курятины. – Ничего. Я так, прикорнул.
– Вы от самого Минска, наверное? – спросила симпатичная женщина средних лет, похожая на завуча средней школы. Юсу показалось, что он уже где-то ее встречал. – А мы утром сели. И докуда вы? Нет, ну что вы, давайте я вам еще от грудки отломлю. До самого Новосибирска? А мы нет. Мы до Свердловска.
– Ты б хлеба предложила, – заметил её лысый супруг.
– Да-да, вот, я вынуть забыла, – женщина вытянула из сумки пластмассовую коробку и извлекла из нее несколько ломтей хлеба. – Сама я без хлеба почти все ем, забываю, а Павел меня все время попрекает. Вас, простите, как зовут?
– Юзеф. Можно просто Юс, – ответил Юс.
– А меня Нина.
– Павел, – сказал Павел и протянул Юсу руку. Юс руку осторожно пожал.
– Вы как, по делам? – спросила женщина.
– Ну, можно сказать, по делам, – ответил Юс.
– Интересные у вас дела, – даже и не знаете, по делам вы или нет. Вы чем занимаетесь?
– Ну что ты пристала к человеку! – сказал лысый Павел. – Точно в милиции.
Женщина почему-то обиделась.
– Да нет, ничего, – Юс пожал плечами. – Я художник.
– А моя супруга на самом деле в милиции работает. Следователем. Раньше в школе работала. Теперь там. Говорит, с преступниками легче, чем с нынешними детьми.
– Ты же меня туда и пристроил. Он у меня, между прочим, майор. Первый зам в райотделе.
Юс едва не подавился курицей.
– Вы перцу слишком много насыпали, – сказала женщина. – Запейте. Налить вам? У нас хороший клюквенный морс. Клюкву сами собирали. Кстати, я вас нигде раньше не встречала?
– Может, и встречали. Я… я много людей встречаю. Да.
– Это хорошо, когда много людей встречаешь. Интересно. Знакомых много, так ведь? А вы что рисуете?
– Я художник-оформитель. Дизайнер.
– Так вы картин не рисуете?
– Отчего же, иногда рисую.
– Я вспомнила, я вашу фотографию в журнале видела. Там про какую-то московскую фирму и выставку. Мебель там была красивая. Кажется, я сейчас и фамилию вашу вспомню.
– Фотографическая память, – сказал лысый Павел, усмехаясь.
– Вы чего курочку больше не кушаете? Невкусная? Вот, еще бы крылышко взяли.
– Да нет, очень вкусная, – ответил Юс. – Просто я сыт. Я очень хорошо наелся недавно.
– А я вот перед дорогой никогда не ем. В поезде вкуснее. … Вспомнила, Антонов! Правильно?
– Нет, – ответил Юс, борясь с подкатывающей к горлу тошнотой. – Не Антонов. И московским фирмам я ничего не оформлял.
– А может, и не Антонов… И видела вроде не там… А где?
– Брось. Все-то тебе знакомых искать, – сказал лысый Павел.
– Ты невозможен.
– Извините, – сказал Юс. – Я сейчас.
В туалете его вырвало курицей, перцем и колбасой, и куском хлеба, которым он заедал курицу. Можно было бы перейти в соседний вагон, или лучше, в самый дальний, а потом выйти на следующей станции. Но это глупость. Он же сказал, что едет до Новосибирска. Дурак. Где же он видел эту женщину? Ведь видел, точно. Голова как набитый ватой мешок. Милицейская чета. Вот же влетел… Но чего их бояться? Какое до него дело русской милиции?
Он прополоскал рот, вымыл руки и вернулся назад.
– Может, вам таблетку? У меня есть, – участливо спросила Нина.
– Нет, спасибо. Меня, наверное, в поезде растрясло. Не нужно было наедаться так, – ответил Юс.
– Я же говорю, курица у тебя всегда слишком жирная, – заметил лысый Павел.
– Нет, курица очень вкусная, – сказал Юс. – Это не от курицы. Пройдет. Вы извините, я полежу.
Лежать ему пришлось до вечера. Он глядел в окно и усилием воли старался подавить бурчание в желудке. Когда соседи улеглись спать, он вышел, пробежав через весь поезд, успел в закрывавшийся вагон-ресторан, заказал три порции салата из свеклы с сыром и вареное яйцо – больше ничего уже не осталось, – и жадно, торопливо съел.
Лысый Павел и похожая на завуча Нина вышли часов около пяти. Притворяющийся спящим Юс слышал, как они шуршали и постукивали, роняли что-то, перешептывались, открывали и закрывали «молнии», одевались. Наконец вышли, аккуратно задвинув за собой дверь. Юс вздохнул с облегчением и перевернулся на бок. Когда поезд остановился, подойдя к станции, Юс уже спал.
Выйдя на перрон, лысый Павел достал мобильный телефон и позвонил. Дождавшись ответа, сказал в телефон: «Все нормально. Приехали. Скоро будем. У-гу». Сложил телефон, сунул в карман и спросил у похожей на завуча Нины: «А как насчет супружеских обязанностей? »
– С меня и так хватило, – усмехнувшись, ответила Нина.
– Ну, хоть шампанское?
– Я виски больше люблю.
– Ну, тогда виски за мной.
– Его зря выпустили, – сказала Нина.
– Не знаю, не знаю. Это с какой стороны посмотреть.
– Я думала, он полная развалина.
– Развалина, угрохавшая четверых. Если б не знал, не поверил бы. На вид – сущий цыпленок. Но мне сейчас куда интереснее, зачем наш милейший Сергей Андреевич на такое дело отправил вместо оперативника – тебя?
– Я клиента принимала и тестировала. Пока клиента Юровцу не передали, я его вела. Это – мой клиент. Само собою, после Юровца я его взяла снова.
– По собственному почину?
– Ну, не совсем.
– Не совсем, конечно. А вам с Андреичем не приходило в голову, что клиент может тебя узнать? Он же тебя видел.
– В мойке? Да уж вряд ли. Если он что-нибудь из мойки запомнил, так это у него где-нибудь на самом донышке, под семью замками. Мойку никто вспоминать не любит. Да и видел он меня, в самом худшем случае, пару минут.
– Пару минут. Пару минут. Кстати, а про майора милиции, – это твоя импровизация? Или тоже блестящая идея Сергея Андреевича?
1 2 3 4 5 6 7