подстолье под раковину
Тогда дверь открылась снова, но зашел не давешний парень, а целая толпа, семь или восемь мужчин и женщин в новеньких белых халатах, все с одинаковым напряженным выражением на лицах. Вошедшие обступили кровать Юса, и один из них – высокий и лысый, с торчащей из нагрудного кармана золотой авторучкой – поводил рукой перед носом Юса и спросил: «Вы меня слышите? Если вам трудно говорить, моргните дважды».
– Слышу, – сказал Юс, моргая.
– Отлично, отлично, – сказал лысый. – А как у нас с перепонками? Левое ухо нормально?
– Нормально. Кажется, – ответил Юс.
– С базовыми функциями все нормально, – сказала лысому женщина с лицом, похожим на бронзовую монгольскую маску. – При фильтрации мы проверили все – ничего перманентного. Трещины в ребрах – пустяк.
– Повезло, – лысый почему-то ухмыльнулся.
– Собственно, окончательное решение было принято после того, как мы убедились в адекватности материала, – добавила женщина.
– Да, несомненно. Вы любите заботиться… о материале. Ладно. А зубы? Нос?
– Неважно. Это даже полезно. Отчетливые внешние приметы.
– Я бы все-таки посоветовал на будущее – не слишком стараться… с внешними приметами, – заметил лысый. – Впрочем, ближе к делу. Есть вопросы по фильтрации?
Кто-то – Юс не понял, кто именно, – сказал из-за спины лысого:
– Слабоват. Ни моторики, ни реакции.
– В норме – да. Хотя соглашусь не вполне – координация экстра. И пластика. И объемное. Он художник.
– Профессионал?
– Да. Потенция на пике может быть колоссальной. Так что пускаем.
– Съедет он.
– Главное, чтобы в нужную сторону, – сказал лысый весело. И улыбнулся, глядя на Юса безразличными глазами. – Поправляйтесь, молодой человек. С вами все будет замечательно.
Лицо у лысого было как старая резиновая маска. Когда резину часто растягивают, выставляют на солнце и ветер, она снаружи делается твердой, теряет эластичность, лопается, покрываясь сеткой морщин. Такие лица бывают у старых клоунов, всю жизнь зарабатывавших на хлеб гримасничаньем.
После того как лысый увел свою команду, в комнату зашел давешний парень с посудиной в одной руке и большой стеклянной бутылью в другой. Он снова деловито ухватил Юсов член и сунул в шланг, а после, поболтав посудину, чтобы проверить, сколько налилось, поставил ее на тумбочку и ловко подсоединил принесенную бутыль к капельнице.
– О, питьки-кушаньки будем. Новое у нас на ужин. Тебе понравится. Спокойной ночи! – сказал парень, ухмыльнувшись.
Юс выныривал из сна, словно тюлень из полыньи. Окно в явь затягивалось мутной пленкой, Юс проваливался в бездну, но изо всех сил рвался наверх, выпрыгивал, хватая ртом воздух, – и снова тонул. Он не хотел засыпать и не мог бодрствовать, потому что уже перестал понимать, где кончается сон и начинается явь. Единственным спасением казалось бороться, отгонять сон, считать, читать про себя стихи – как угодно, лишь бы не заснуть, не утонуть в липком, невыносимом кошмаре. Юс пробовал выдернуть иглу из руки, но не смог. Яд, струящийся по прозрачной трубке в его вену, уже растекся по телу, оцепенил нервы и мышцы и исподволь, не торопясь, поедал мозг. Юс кричал, но никто не пришел. Сон, как темнота, подполз с изножья, окутал ноги, тело и наконец лег на глаза. Юс завизжал от ужаса – и сон захлестнул его целиком.
Во сне была по-прежнему та же комната, и те же пыльные лампы на потолке, но Юс знал наверняка – там, куда не дотягивается взгляд: по углам, позади, под кроватью – клубится вязкая ледяная темнота. В комнате сна, далеко за гранью яви, жили Голоса. Они говорили теперь спокойно и уверенно – о нем.
– Согласитесь, он просто сволочь. Бездарная самодовольная, эгоистичная сволочь, – сказал женский Голос, холодный и неприятный.
– Почему? – возразил мужской нерешительно. – Он художник, и вроде, неплохой. Неплохо окончил Академию.
– То есть его обучили размеренно двигать руками? Обучили технике, манере, видению? И что? Оценки ему ставили не за талант, а за прилежание.
– Но он же выставлялся.
– На студенческих выставках. А теперь – что он продает? Халтуру? Немногим большее, чем уличные пятиминутные портреты. Эскизики кавказской экзотики. Драки в стиле комиксов. Кому он нужен теперь, бездарный маляр?
– Его ведь рекомендовали в Союз художников.
– Да, за его графику. За умение копировать чужую манеру.
– Нет, что вы! – не вытерпев, выкрикнул возмущенно Юс. – Это моя манера! Мне в Питере за нее дали премию!
– Послушай, он что-то сказал, – заметил мужской голос.
– Я слышала. Так пусть, если он сам способен честно рассказать о себе, скажет, что ему говорили на той выставке. И на кого он едва не бросился с кулаками.
– Я не на кого не бросался. У меня и в мыслях не было, – возразил Юс. – А он сволочь и скотина, он украл мой рисунок из «Монолога»!
– В самом деле? – удивился мужской Голос. – «Монолог». Такой известный журнал. Такая редкая тема.
– Да… то есть нет, – смешался Юс. – Не очень известный, но художники его знают. Многие это рисуют, но ведь сюжет не важен, важно как, и просто внешнее сходство ничего не значит.
– Внешнее сходство, – сказал женский Голос презрительно. – И главное, с чем.
– А может, с кем? – спросил мужской Голос задумчиво. – Был там такой, как бишь его… Джо Колеман, кажется?
– Но мы все, в той или иной степени, зависим от манеры тех, у кого учились, – снова возразил Юс.
– Учились? Так это теперь называется? Просто вы оба бездарно копировали одно и то же. А чуть не подрались потому, что стало невыносимо стыдно, когда об этом узнали все. Кстати, за что именно ему дали премию? И из скольких претендентов его выбрали?
– Кхм, – сказал мужской Голос. Юс мучительно покраснел.
– Любопытно, насколько он был уверен в том, что ее получит? Он же ехал, рассчитывая на нее. И писал специально к этой выставке, разве нет?
– Это неправда, – сказал Юс. – Я старые работы привез. Ну, и пару новых.
– Пару новых? – спросил женский Голос удивленно. – А сколько всего работ выставлялось от участника?
– Я привез хорошие работы и получил премию, потому что мои работы хорошие! – выкрикнул Юс.
– Прекрасно, – сказал женский Голос. – В конце концов, это субъективно: хороший рисунок или плохой. Пусть хороший, и все было прекрасно, и ни за что не было стыдно. Верю. Почему не верить хорошему человеку. Но забавно, как он распорядился премией.
– Как хотел, так и распорядился, – заметил мужской Голос. – Его право.
– А мать ему по-прежнему посылала деньги со своей пенсии.
– Это не ваше дело, – процедил Юс сквозь зубы.
– Но он же помогает матери. Приезжает, – возразил мужской Голос.
– Раз в полгода? Когда он последний раз хоть что-то помог ей сделать?
– Это не ваше собачье дело! – крикнул Юс.
– В самом деле, это совсем не наше дело, – сказал другой Голос, старческий, чуть скрипучий, усталый. – Наше дело – преступление, совершенное этим человеком. Он убийца. Он трех человек расстрелял. Хладнокровно.
– Это неправда!
– Его взяли с поличным на том самом месте, откуда он стрелял. С автоматом, из которого стрелял.
– Это не я! – крикнул Юс, чуть не плача.
– А кто же?
– Наверное, кто-то, улетевший по воздуху, – сказал женский Голос. – Кто-то, кого можно было не заметить рядом с собой на Площади.
– Я не стрелял! Не стрелял! Не стрелял! Не стрелял! – кричал Юс, извиваясь, колотясь головой о подушку. Потом, обессилев, затих.
Голоса некоторое время молчали, пережидая, когда Юс успокоится, потом заговорили снова. Они вытаскивали на свет всю его жизнь, перебирали, показывали ему же – и он видел, что там только грязь, никчемная, жалкая грязь. Они говорили – и Юс корчился, и грозил им, и умолял прекратить, и бился в истерике. А они говорили, пока каждое слово не стало будто толстая тупая палка, тычущая в воспаленный мозг. Пришел рассвет, и в окна под потолком вползло солнце. Но Голоса не исчезли. Сон не ушел никуда, вторгся, подменил собой явь, окружил несчастного Юса.
Когда солнечный луч добрался до Юсовой кровати, в комнату вошел Психолог. Был он среднего роста, средней упитанности и средних лет, с дрябловатым, ничем не примечательным лицом и бесцветными, ничего не выражающими глазами. С его приходом Голоса умолкли, и Юс подумал, что наконец проснулся.
– Здравствуйте, Юзеф Казимирович, – сказал Психолог дружелюбно. – Я – ваш психолог. Как вы себя чувствуете?
– Плохо, – ответил Юс. – Мне очень плохо. Меня мучают кошмары. Я не могу здесь. Пожалуйста, выпустите меня отсюда. Мне плохо, плохо!
– Успокойтесь, пожалуйста. Ведь я – ваш психолог, – сказал Психолог. – Я пришел, чтобы помочь вам.
– Мне плохо здесь! – крикнул Юс.
– Успокойтесь, прошу вас. Увидите, все будет хорошо. Я помогу вам. Вы здесь для того, чтобы вам стало лучше.
Юсу показалось, что Голоса тихонько засмеялись.
– Я понимаю, вам ваше положение кажется сложным, почти безвыходным, – сказал Психолог, пристально глядя на Юса мертвыми и гладкими, как объективы, глазами. – Но если вы проявите добрую волю, мы сможем помочь вам.
– Выпустите меня, а? – тоскливо попросил Юс.
– Разве вы не понимаете серьезности вашего положения? Вас обвиняют в убийстве трех человек, – сказал бесцветным голосом Психолог.
Юс закричал.
Затих он только тогда, когда прибежавший парень уколол его в шею шприцем с темно-коричневой жидкостью.
Через две недели Психолог, бывший, помимо этого, майором семнадцатого дробь «В» отдела охранки, сказал собравшимся на совещание коллегам:
– Это брак. Больше работать с ним я не считаю возможным.
– Я прочел ваш рапорт, – сказал начальник отдела. – И кто, по-вашему, виновен в случившемся?
– Те, кто на тестировании не понял, что имеет дело не просто с шизоидом, а с самой настоящей шизофренией. Кто не сравнил показатели с клиническими данными.
– Это прежде всего ваша вина, – сказал заместитель начальника, отвечавший за тестирование. – Материал был перспективнейший. Но работать следовало осторожнее, а вы пустились с места в карьер и все испортили. И не в первый уже раз, между прочим.
– Он же психопат. Он держался только потому, что привык себя дисциплинировать. Работать каждый день. А под стрессом все пошло вразнос. Разве вы не видели?
– Что я видел? Я видел его отклик, я видел тонус на пике, я видел реакцию – это же уникум. Если бы его довели, он не уступил бы Седьмому!
– Седьмой – кэмээс по биатлону. А этот просто психопат. Маломерок. Это не тот отклик. Возможно, на пике он бы и не уступил Седьмому. Но сколько бы он держался там, и контроль над ним – вот в чем дело. Я считаю, что нельзя.
– Теперь нельзя, – вставил заместитель.
– Всегда было нельзя, – сказал Психолог. – И всегда было бы, как сейчас, – пароксизмы истерики с полной ремиссией между. К тому же он патологически боится боли. Он трус. И в истерику его срывают не заложенные ключи, а страх. А боится он всего.
– И в первую очередь вас. Этого у него уж точно раньше не было, – заметил заместитель, усмехнувшись.
– Во всяком случае, вашей обработки он боится тоже. Как только его отвязали, он попытался проткнуть себе барабанные перепонки. И кто же в этом, по-вашему, виноват? – спросил Психолог, глядя на заместителя.
– Стоп, – начальник хлопнул ладонью по столу. – Тут все ясно. Ваши рапорта пойдут наверх. Кому что причитается, решат там. А сейчас нужно решить, что делать с объектом.
– Он не пойдет в доработку. Он ни под какую схему не пойдет. И публичного спектакля с ним не устроишь, – сказал Психолог. – Параноидальная шизофрения. Клиника. Кокон. Его не научить ничему. Он бесполезен.
– Ваши предложения?
– Выпустить и забыть.
– А если он, по вашей же логике, вернувшись в привычный круг, восстановится? Начнет по-прежнему рисовать, искать заработка, тусоваться в привычном богемном кружке – и никто не заметит в нем никаких перемен? – спросил заместитель.
– Заметят, в этом уж будьте уверены. Он не восстановится. А вернется он в эти стены, только двумя этажами выше, куда пускают на практику студентов мединститута. А там ему поставят диагноз «шизофрения» и запрут на всю оставшуюся жизнь.
– Но он туда не попадет. И тогда не только мне, а всем станет очевидно, что вы попросту не сумели его разработать. Художник – не охранник банка. А вы – всех под одну гребенку.
– Так что вы предлагаете? – спросил начальник.
– Поставить на наружную, сперва без вербального, потом, если все будет нормально, снова пустить на вербальное и попробовать вести.
– Нашу наружную?
– И нашу, и обычную. Пусть на него заведут дело в первом отделе.
– Сейчас мы не можем вести больше трех вербальных одновременно. И тратить на это такие силы – нелепо, – сказал Психолог.
– Это самый перспективный материал, который когда-либо попадал в мои руки, – сказал заместитель. – Самый. Он восстановится, поверьте. И тогда мы займемся им снова. Но уже без вас. Я прошу, – он обратился к начальнику, – позволить. Под мою личную ответственность.
– Хорошо, – сказал начальник, – под вашу личную ответственность. Только ни копейки больше вашей нормы я вам не дам. Хотите крутиться – крутитесь. Своими силами. И без нарушения плана. Срок – месяц. Согласны?
– Но без двух резервных оперативников нам никак, – возразил заместитель.
– Я пошел вам навстречу. И предлагаю все, что могу предложить. Вы не хуже меня осведомлены о нашем положении. И о проценте успешного выхода за последние месяцы. Так что: да или нет?
– Да, – ответил заместитель.
Когда Юс, щурясь от яркого солнца, шагнул на бетонное крыльцо больницы, вокруг все утопало в зелени. Лето пришло внезапное как выстрел. Слякотная сырость весны вдруг сменилась жарой, и через день весь город засверкал свежей роскошно-глянцевой зеленью. Город вокруг Юса лежал яркий, прогретый солнцем, живой, суматошный – и чужой.
Юс осторожно ступил на выщербленные ступеньки. Немного кружилась голова, поташнивало. Он огляделся, пытаясь понять, где находится. Побрел к светофору. На той стороне была остановка. Юс перешел улицу, опасливо озираясь по сторонам, сел на скамейку. Две упитанные тетеньки с пакетами в руках испуганно на него покосились и на всякий случай отошли подальше.
1 2 3 4 5 6 7
– Слышу, – сказал Юс, моргая.
– Отлично, отлично, – сказал лысый. – А как у нас с перепонками? Левое ухо нормально?
– Нормально. Кажется, – ответил Юс.
– С базовыми функциями все нормально, – сказала лысому женщина с лицом, похожим на бронзовую монгольскую маску. – При фильтрации мы проверили все – ничего перманентного. Трещины в ребрах – пустяк.
– Повезло, – лысый почему-то ухмыльнулся.
– Собственно, окончательное решение было принято после того, как мы убедились в адекватности материала, – добавила женщина.
– Да, несомненно. Вы любите заботиться… о материале. Ладно. А зубы? Нос?
– Неважно. Это даже полезно. Отчетливые внешние приметы.
– Я бы все-таки посоветовал на будущее – не слишком стараться… с внешними приметами, – заметил лысый. – Впрочем, ближе к делу. Есть вопросы по фильтрации?
Кто-то – Юс не понял, кто именно, – сказал из-за спины лысого:
– Слабоват. Ни моторики, ни реакции.
– В норме – да. Хотя соглашусь не вполне – координация экстра. И пластика. И объемное. Он художник.
– Профессионал?
– Да. Потенция на пике может быть колоссальной. Так что пускаем.
– Съедет он.
– Главное, чтобы в нужную сторону, – сказал лысый весело. И улыбнулся, глядя на Юса безразличными глазами. – Поправляйтесь, молодой человек. С вами все будет замечательно.
Лицо у лысого было как старая резиновая маска. Когда резину часто растягивают, выставляют на солнце и ветер, она снаружи делается твердой, теряет эластичность, лопается, покрываясь сеткой морщин. Такие лица бывают у старых клоунов, всю жизнь зарабатывавших на хлеб гримасничаньем.
После того как лысый увел свою команду, в комнату зашел давешний парень с посудиной в одной руке и большой стеклянной бутылью в другой. Он снова деловито ухватил Юсов член и сунул в шланг, а после, поболтав посудину, чтобы проверить, сколько налилось, поставил ее на тумбочку и ловко подсоединил принесенную бутыль к капельнице.
– О, питьки-кушаньки будем. Новое у нас на ужин. Тебе понравится. Спокойной ночи! – сказал парень, ухмыльнувшись.
Юс выныривал из сна, словно тюлень из полыньи. Окно в явь затягивалось мутной пленкой, Юс проваливался в бездну, но изо всех сил рвался наверх, выпрыгивал, хватая ртом воздух, – и снова тонул. Он не хотел засыпать и не мог бодрствовать, потому что уже перестал понимать, где кончается сон и начинается явь. Единственным спасением казалось бороться, отгонять сон, считать, читать про себя стихи – как угодно, лишь бы не заснуть, не утонуть в липком, невыносимом кошмаре. Юс пробовал выдернуть иглу из руки, но не смог. Яд, струящийся по прозрачной трубке в его вену, уже растекся по телу, оцепенил нервы и мышцы и исподволь, не торопясь, поедал мозг. Юс кричал, но никто не пришел. Сон, как темнота, подполз с изножья, окутал ноги, тело и наконец лег на глаза. Юс завизжал от ужаса – и сон захлестнул его целиком.
Во сне была по-прежнему та же комната, и те же пыльные лампы на потолке, но Юс знал наверняка – там, куда не дотягивается взгляд: по углам, позади, под кроватью – клубится вязкая ледяная темнота. В комнате сна, далеко за гранью яви, жили Голоса. Они говорили теперь спокойно и уверенно – о нем.
– Согласитесь, он просто сволочь. Бездарная самодовольная, эгоистичная сволочь, – сказал женский Голос, холодный и неприятный.
– Почему? – возразил мужской нерешительно. – Он художник, и вроде, неплохой. Неплохо окончил Академию.
– То есть его обучили размеренно двигать руками? Обучили технике, манере, видению? И что? Оценки ему ставили не за талант, а за прилежание.
– Но он же выставлялся.
– На студенческих выставках. А теперь – что он продает? Халтуру? Немногим большее, чем уличные пятиминутные портреты. Эскизики кавказской экзотики. Драки в стиле комиксов. Кому он нужен теперь, бездарный маляр?
– Его ведь рекомендовали в Союз художников.
– Да, за его графику. За умение копировать чужую манеру.
– Нет, что вы! – не вытерпев, выкрикнул возмущенно Юс. – Это моя манера! Мне в Питере за нее дали премию!
– Послушай, он что-то сказал, – заметил мужской голос.
– Я слышала. Так пусть, если он сам способен честно рассказать о себе, скажет, что ему говорили на той выставке. И на кого он едва не бросился с кулаками.
– Я не на кого не бросался. У меня и в мыслях не было, – возразил Юс. – А он сволочь и скотина, он украл мой рисунок из «Монолога»!
– В самом деле? – удивился мужской Голос. – «Монолог». Такой известный журнал. Такая редкая тема.
– Да… то есть нет, – смешался Юс. – Не очень известный, но художники его знают. Многие это рисуют, но ведь сюжет не важен, важно как, и просто внешнее сходство ничего не значит.
– Внешнее сходство, – сказал женский Голос презрительно. – И главное, с чем.
– А может, с кем? – спросил мужской Голос задумчиво. – Был там такой, как бишь его… Джо Колеман, кажется?
– Но мы все, в той или иной степени, зависим от манеры тех, у кого учились, – снова возразил Юс.
– Учились? Так это теперь называется? Просто вы оба бездарно копировали одно и то же. А чуть не подрались потому, что стало невыносимо стыдно, когда об этом узнали все. Кстати, за что именно ему дали премию? И из скольких претендентов его выбрали?
– Кхм, – сказал мужской Голос. Юс мучительно покраснел.
– Любопытно, насколько он был уверен в том, что ее получит? Он же ехал, рассчитывая на нее. И писал специально к этой выставке, разве нет?
– Это неправда, – сказал Юс. – Я старые работы привез. Ну, и пару новых.
– Пару новых? – спросил женский Голос удивленно. – А сколько всего работ выставлялось от участника?
– Я привез хорошие работы и получил премию, потому что мои работы хорошие! – выкрикнул Юс.
– Прекрасно, – сказал женский Голос. – В конце концов, это субъективно: хороший рисунок или плохой. Пусть хороший, и все было прекрасно, и ни за что не было стыдно. Верю. Почему не верить хорошему человеку. Но забавно, как он распорядился премией.
– Как хотел, так и распорядился, – заметил мужской Голос. – Его право.
– А мать ему по-прежнему посылала деньги со своей пенсии.
– Это не ваше дело, – процедил Юс сквозь зубы.
– Но он же помогает матери. Приезжает, – возразил мужской Голос.
– Раз в полгода? Когда он последний раз хоть что-то помог ей сделать?
– Это не ваше собачье дело! – крикнул Юс.
– В самом деле, это совсем не наше дело, – сказал другой Голос, старческий, чуть скрипучий, усталый. – Наше дело – преступление, совершенное этим человеком. Он убийца. Он трех человек расстрелял. Хладнокровно.
– Это неправда!
– Его взяли с поличным на том самом месте, откуда он стрелял. С автоматом, из которого стрелял.
– Это не я! – крикнул Юс, чуть не плача.
– А кто же?
– Наверное, кто-то, улетевший по воздуху, – сказал женский Голос. – Кто-то, кого можно было не заметить рядом с собой на Площади.
– Я не стрелял! Не стрелял! Не стрелял! Не стрелял! – кричал Юс, извиваясь, колотясь головой о подушку. Потом, обессилев, затих.
Голоса некоторое время молчали, пережидая, когда Юс успокоится, потом заговорили снова. Они вытаскивали на свет всю его жизнь, перебирали, показывали ему же – и он видел, что там только грязь, никчемная, жалкая грязь. Они говорили – и Юс корчился, и грозил им, и умолял прекратить, и бился в истерике. А они говорили, пока каждое слово не стало будто толстая тупая палка, тычущая в воспаленный мозг. Пришел рассвет, и в окна под потолком вползло солнце. Но Голоса не исчезли. Сон не ушел никуда, вторгся, подменил собой явь, окружил несчастного Юса.
Когда солнечный луч добрался до Юсовой кровати, в комнату вошел Психолог. Был он среднего роста, средней упитанности и средних лет, с дрябловатым, ничем не примечательным лицом и бесцветными, ничего не выражающими глазами. С его приходом Голоса умолкли, и Юс подумал, что наконец проснулся.
– Здравствуйте, Юзеф Казимирович, – сказал Психолог дружелюбно. – Я – ваш психолог. Как вы себя чувствуете?
– Плохо, – ответил Юс. – Мне очень плохо. Меня мучают кошмары. Я не могу здесь. Пожалуйста, выпустите меня отсюда. Мне плохо, плохо!
– Успокойтесь, пожалуйста. Ведь я – ваш психолог, – сказал Психолог. – Я пришел, чтобы помочь вам.
– Мне плохо здесь! – крикнул Юс.
– Успокойтесь, прошу вас. Увидите, все будет хорошо. Я помогу вам. Вы здесь для того, чтобы вам стало лучше.
Юсу показалось, что Голоса тихонько засмеялись.
– Я понимаю, вам ваше положение кажется сложным, почти безвыходным, – сказал Психолог, пристально глядя на Юса мертвыми и гладкими, как объективы, глазами. – Но если вы проявите добрую волю, мы сможем помочь вам.
– Выпустите меня, а? – тоскливо попросил Юс.
– Разве вы не понимаете серьезности вашего положения? Вас обвиняют в убийстве трех человек, – сказал бесцветным голосом Психолог.
Юс закричал.
Затих он только тогда, когда прибежавший парень уколол его в шею шприцем с темно-коричневой жидкостью.
Через две недели Психолог, бывший, помимо этого, майором семнадцатого дробь «В» отдела охранки, сказал собравшимся на совещание коллегам:
– Это брак. Больше работать с ним я не считаю возможным.
– Я прочел ваш рапорт, – сказал начальник отдела. – И кто, по-вашему, виновен в случившемся?
– Те, кто на тестировании не понял, что имеет дело не просто с шизоидом, а с самой настоящей шизофренией. Кто не сравнил показатели с клиническими данными.
– Это прежде всего ваша вина, – сказал заместитель начальника, отвечавший за тестирование. – Материал был перспективнейший. Но работать следовало осторожнее, а вы пустились с места в карьер и все испортили. И не в первый уже раз, между прочим.
– Он же психопат. Он держался только потому, что привык себя дисциплинировать. Работать каждый день. А под стрессом все пошло вразнос. Разве вы не видели?
– Что я видел? Я видел его отклик, я видел тонус на пике, я видел реакцию – это же уникум. Если бы его довели, он не уступил бы Седьмому!
– Седьмой – кэмээс по биатлону. А этот просто психопат. Маломерок. Это не тот отклик. Возможно, на пике он бы и не уступил Седьмому. Но сколько бы он держался там, и контроль над ним – вот в чем дело. Я считаю, что нельзя.
– Теперь нельзя, – вставил заместитель.
– Всегда было нельзя, – сказал Психолог. – И всегда было бы, как сейчас, – пароксизмы истерики с полной ремиссией между. К тому же он патологически боится боли. Он трус. И в истерику его срывают не заложенные ключи, а страх. А боится он всего.
– И в первую очередь вас. Этого у него уж точно раньше не было, – заметил заместитель, усмехнувшись.
– Во всяком случае, вашей обработки он боится тоже. Как только его отвязали, он попытался проткнуть себе барабанные перепонки. И кто же в этом, по-вашему, виноват? – спросил Психолог, глядя на заместителя.
– Стоп, – начальник хлопнул ладонью по столу. – Тут все ясно. Ваши рапорта пойдут наверх. Кому что причитается, решат там. А сейчас нужно решить, что делать с объектом.
– Он не пойдет в доработку. Он ни под какую схему не пойдет. И публичного спектакля с ним не устроишь, – сказал Психолог. – Параноидальная шизофрения. Клиника. Кокон. Его не научить ничему. Он бесполезен.
– Ваши предложения?
– Выпустить и забыть.
– А если он, по вашей же логике, вернувшись в привычный круг, восстановится? Начнет по-прежнему рисовать, искать заработка, тусоваться в привычном богемном кружке – и никто не заметит в нем никаких перемен? – спросил заместитель.
– Заметят, в этом уж будьте уверены. Он не восстановится. А вернется он в эти стены, только двумя этажами выше, куда пускают на практику студентов мединститута. А там ему поставят диагноз «шизофрения» и запрут на всю оставшуюся жизнь.
– Но он туда не попадет. И тогда не только мне, а всем станет очевидно, что вы попросту не сумели его разработать. Художник – не охранник банка. А вы – всех под одну гребенку.
– Так что вы предлагаете? – спросил начальник.
– Поставить на наружную, сперва без вербального, потом, если все будет нормально, снова пустить на вербальное и попробовать вести.
– Нашу наружную?
– И нашу, и обычную. Пусть на него заведут дело в первом отделе.
– Сейчас мы не можем вести больше трех вербальных одновременно. И тратить на это такие силы – нелепо, – сказал Психолог.
– Это самый перспективный материал, который когда-либо попадал в мои руки, – сказал заместитель. – Самый. Он восстановится, поверьте. И тогда мы займемся им снова. Но уже без вас. Я прошу, – он обратился к начальнику, – позволить. Под мою личную ответственность.
– Хорошо, – сказал начальник, – под вашу личную ответственность. Только ни копейки больше вашей нормы я вам не дам. Хотите крутиться – крутитесь. Своими силами. И без нарушения плана. Срок – месяц. Согласны?
– Но без двух резервных оперативников нам никак, – возразил заместитель.
– Я пошел вам навстречу. И предлагаю все, что могу предложить. Вы не хуже меня осведомлены о нашем положении. И о проценте успешного выхода за последние месяцы. Так что: да или нет?
– Да, – ответил заместитель.
Когда Юс, щурясь от яркого солнца, шагнул на бетонное крыльцо больницы, вокруг все утопало в зелени. Лето пришло внезапное как выстрел. Слякотная сырость весны вдруг сменилась жарой, и через день весь город засверкал свежей роскошно-глянцевой зеленью. Город вокруг Юса лежал яркий, прогретый солнцем, живой, суматошный – и чужой.
Юс осторожно ступил на выщербленные ступеньки. Немного кружилась голова, поташнивало. Он огляделся, пытаясь понять, где находится. Побрел к светофору. На той стороне была остановка. Юс перешел улицу, опасливо озираясь по сторонам, сел на скамейку. Две упитанные тетеньки с пакетами в руках испуганно на него покосились и на всякий случай отошли подальше.
1 2 3 4 5 6 7