– Боже! Из такого орла что сделали чертяки?! Да побить вас тут же у ворот надобно! А вы, видно, за деньгами приехали! Бин-бир-хан джары вам в глотку! (Тысячу и один кинжал вам в глотку!) Поганые! – кричали казаки.
– Ай-яй, – сказал Джем-булат. – За наше добро вы хотите отплатить нам злом?..
Грицаю Ломову принесли воды. Он жадно выпил три кружки сразу, приподнялся и, собрав силы, радостно крикнул:
– Здравствуй, родное войско Донское!
– Грицай! Ей-богу, наш Грицай! – заговорили, загалдели вокруг. А он, припоминая давний пароль, тихо-тихо пропел:

А донские конники
Понацепят звоники,
Султану кандалики…
Всем пашам кандалики…
Вы плывите во Царьград,
Казацкие ялики…

– Грицай! – обнимая Ломова, проговорил Алексей Старой. – Рад видеть тебя. Но что же они сделали с тобой?.. Вы денег за Грицая хотите? – спросил он черкесов.
Бей-булат и Джем-булат в один голос ответили:
– Нет!
– А что же вы тогда хотите?
– Ничего!
– Зачем же вы рисковали своими головами? Вернетесь в аул, вас же прирежут!
– Нет! – сказали они. – Мысами прирезали многих… А он, – Джем-булат указал на Бей-булата, – он своего отца убил, чтобы не воевать против русских…
– Да ну?! – раскрыли казаки рты.
– Клянусь аллахом!
– А он, – сказал Бей-булат, указывая на Джем-булата, – сделал то, же самое. Только мой отец был простой горец, я ношу черную бурку, а его отец, Кучук-булат, был вали Вали – здесь: глава нескольких поселений-аулов, турецкий ставленник.

, Джем-булат белую бурку носит. Вали хотел, да и мой отец тоже, чтобы Джем-булат и я стали предводителями войска, которое собрал вали с турецким пророком Эвлией Челеби в поход против Азова. Мы не стали держать руку его и сторону султана.
– Ой, ну?! Не врете ли?
– Старый Кучук-вали сказал Джем-булату: «Все идут, а ты не хочешь идти под Азов, не хочешь убивать гяуров? Ты мне больше не сын. Ты абрек» Абрек – разбойник.

. Сердце Джем-булата не могло выдержать таких слов, и он прирезал старого Кучук-булата кинжалом…
Казаки и казачки, окружившие черкесов, с любопытством рассматривали их.
Оба глазастые, быстрые, с орлиными носами, черноволосые. Широкое лицо Бей-булата было смуглое, загорелое, черное, как у негра. Лицо Джем-булата – чистое, белое, изнеженное. Глянув на них, можно было без ошибки сказать: хлеб они ели не за одним столом, кормили их разные матери.
– Скажи-ка ты, орлы какие горные! – проговорил один старик. – Вот это я понимаю, Кавказ! Не хотят воевать джигиты за турку поганую… И верно. Почто он им сгодился, турок? Налетают на них, как шакалы. Земли их разоряют. Людей в неволю угоняют. Нет житья от басурманов. Не выдержали орлы! Хорошие ребята. Ладные… Батьков своих побили, врагов поприрезали, привезли Грицая Ломова. Вот что нам дорого. Да и сами на нашу сторону подались…
– Обманут, – сказал кто-то.
– Не обманут, – возразил Татаринов.
– Изменят!
– Не изменят!
– Слазутничают. Прирежут кого-нибудь и сбегут…
– Ну-ну! – пригрозил Татаринов. – Не слазутничают.
– Да какая им, таким головорезам, может быть вера? – сказал кто-то в толпе. – Татарин как был татарин, так татарином и останется.
Михаил Татаринов вспылил:
– Врешь да плетешь! Не к месту и не к делу.
Джем-булат сказал:
– Поставьте наших коней в конюшни. Покормите нас. Нам теперь ехать больше некуда. А поведать атаманам следует многое – тайное, важное да неотложное.
– Любо? – спросили атаманы у казаков.
– Любо! – сказали все и, расходясь, внимательно разглядывали лица двух стройных высоких горцев. – Дела, – говорили между собой казаки, – ожидаются боевые. Пусть потолкуют да поразведают. Враг у нас один.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Тайная беседа шла в доме атамана.
Бей-булат и Джем-булат в зеленых бешметах сидели за большим столом. Грицай Ломов, хилый и слабый, лежал на длинной лавке, ел лепешки. Лепешки в тарелке, кружки и молоко в глиняном кувшине поставила на стол Варвара и тихо вышла по своим делам.
Татаринов сидел, молча разглядывая лица черкесов, большие, широкие и длинные базалевские кинжалы. Иван Каторжный перелистывал бумаги, привезенные из Москвы. Наум Васильев и Алексей Старой пытливо всматривались в старинную карту, изображавшую побережье Черного моря; она случайно досталась в Стамбуле атаману Осипу Петровичу Петрову. За стеной в другой комнате глухо покашливал больной Смага Чершенский. Атаманы кого-то еще поджидали. Вот скрипнула дверь и отворилась. Вошел старик Михаил Черкашенин. Атаманы все разом встали, поздоровались. Черкесы, озираясь, тоже встали, поклонились старику восточным обычаем.
– Начнем ли дело? – спросил Татаринов.
– Начинайте, – степенно сказал старик. – Усаживайтесь.
Все сели за стол, а Черкашенин, хмурясь, стал ходить по комнате, присматриваясь к черкесам, прислушиваясь. В атаманский разговор он не вмешивался.
Беседа шла на знакомом атаману черкесском языке.
– В анапскую гавань, – смело сказал Джем-булат, – заявился большой султанский флот, корабли стали на якорь. Большие корабли поджидают малые турецкие суда. Три дня запасались водой, просом, хлебом и другими продуктами. Запаслись они баранами, овцами, буйволами. А вскоре в Анапу пришли корабли, которые поменьше.
– Сколько же пришло больших кораблей? – спросил Татаринов.
– Больших? Девяносто, сто один, двести.
– Сколько пришло в Анапу карамурсалей?
– Карамурсалей – триста.
– Много, – задумчиво произнес Наум Васильев. – Другие мне сказывали иное: больших-де галер – сто, средних – девяносто, карамурсалей – девяносто. Кому тут верить? Не со страха ли и не с умыслом ли вы нам так говорите?
Бей-булат и Джем-булат вскочили и стали горячо доказывать справедливость сказанного ими.
– Да, – сурово хмурясь, сказал Иван Каторжный, – горячее пойдет дело!
Грицай Ломов закашлялся, приложил руку к простуженной груди, сказал:
– Атаманы, верьте им! Эти ребята не врут. Кораблей турецких пятьсот – шестьсот наверняка будет. А гавань Анапа вмещает в себя до тысячи кораблей. Да надобно учесть: приплыло туда двумя днями раньше еще два корабля – зовутся карамаоны, каждый в тридцать пушек. Вот, атаманы, и считайте, сколько! Галер – сто пятьдесят, фрегатов – сто пятьдесят, карамурсалей – двести – триста. Их сразу, с берега, не сосчитаешь. Да малым судам, груженным амуницией, провиантом, оружием, – их называют сандалами, соколевами, сарбунами да тунбазами – счета нет!
– Хорошая, братцы, игрушка! – почесывая затылок, сказал Старой. – Сколько же это у них войск теперь будет?
– Считайте сами, – покашливая ответил Грицай Ломов. – На свои корабли турки взяли в Анапе до сорока тысяч горского войска… Не меньше сорока тысяч конного войска осталось на берегу. Те пойдут к Азову крутым берегом.
– Да, братцы, жарко нам будет.
– Сколько же их всех? – сведя брови, промолвил Татаринов. – Сорок тысяч войска, стало быть, они взяли с собой. Да своих воинов на кораблях, видно, числилось тысяч шестьдесят, да анапской дорогой пошли сорок тысяч, да крымский хан Бегадыр Гирей выставит конных войск не менее семидесяти тысяч, да молдаван с валахами и с трансильванцами наберется тысяч тридцать, да всякого сброда прилепится тысяч двадцать…
– Молись, батяня! Молись, маманя! – крикнул вдруг старик Черкашенин. – Прости нас, поганый султан Ибрагим, полоумнейший из самых полоумных. Не станем мы твоими рабами-колодниками, каторжниками тебя попрекать. Раз ты пошел войной на нас, то спор кровный будут решать наши пушки, наши острые сабли.
Ему никто не ответил.
Атаманы понимали опасность, которая грозила Азову. Они долго молчали. Лица черкесов стали хмурыми. Они тихо сидели за столом. Старик Черкашенин все ходил и ходил из конца в конец. Сапоги его поскрипывали. А за стеной все тише и тише, реже и реже кашлял больной друг атамана Смага Чершенский.
– Да, – со вздохом проговорил почти умирающий Грицай Ломов, – подсчитал я, братцы-атаманы! Тысяч ведь двести турецких войск наберется…
– Не досчитал! – усмехнувшись сказал Наум Васильев.
– Ну, двести пятьдесят будет!
– Не досчитал! – сказал Наум.
– Неужто триста? – с сомнением проговорил Ломов.
– Да около того наберется!
– Настали ныне времена! Руби, брат, режь, коли! Теперь, батенька мой, млад не млад, а на битве – будь клад! Держись, Ванька, турецкая кобыла чхать скоро будет!
– А пушек-то, неприятельских пушек, и не посчитали, – сказал, тяжело переводя дыхание, Грицай Ломов. – А их-то будет никак не меньше круглая сотня, вот звоники-кандалики!
– Эх, шапка-бирка, поверху широкая дырка, – сказал Васильев. – Тьфу ты, черт! Дудок-то мы услышим теперь много, а музыка будет одна – турецкая! Но сабля у нас острая, не сломается, она ведь из кольца в кольцо изгибается. Дал бог одного попа, а дьявол – семь скоморохов! Тьфу ты, черт!
Черкесы, оскаля зубы, засмеялись. Но атаманам в такую минуту не до смеха было.
– На дно, человече, покатишься, так и за самую острую бритву схватишься! – сказал Наум Васильев. – При таком деле голова непременно вспухнет.
Бей-булат, подумав, пошевелив пальцами, сказал неожиданно:
– У нас в горах, кунаки, женщина наравне со скотиной ценится.
– Это почто же так? – настороженно спросил Татаринов.
– Женщина работает как скотина. Женщин продают в аулах по одной цене с ишаком.
– Наши женщины тоже много работают, – сказал Татаринов. – Вы разве не видели? Хлеб пекут и крепость чинят… Только мы своих женщин не продаем.
– Это у вас очень хорошо. А мы вот продаем. Когда мы были в Анапе, то всех наших лучших девушек из многих аулов продали в Турцию.
– Ах, вон что! Понимаю, – участливо промолвил Татаринов. – У тебя, видно, осталась в Анапе хорошая девушка?
– Ийех! – с неподдельной грустью ответил Бей-булат. – Нету. Продали.
– Плохо! – сказал атаман.
– Плохо! – сказал по-русски Бей-булат.
– А как зовут твою девушку? – спросил Алексей Старой.
– Гюль-Илыджа – Красная Роза.
– И ты из-за нее и пришел к нам?
Бей-булат огляделся и застенчиво кивнул головой.
– Такое большое горе принес нам турецкий пророк Эвлия Челеби. Он собирал в аулах большое войско, творил молитву аллаху, покупал и продавал юношей и девушек. А когда турецкие корабли пришли в Анапу, он сделал дорогой подарок турецкому главнокомандующему Гусейн-паше. Он подарил ему мою Гюль-Илыджу. Тогда я и убил своего отца. Убил я его потому, что он посылал меня убивать русских, а я был сердцем с вами… А моя Гюль-Илыджа осталась там… Что же будет с моей Гюль-Илыджой?
В дверь постучали, и в комнату быстро вошли трое казаков, без шапок, бледные, мокрые… Это были казаки, попавшие к туркам в плен при взятии Азова: Федька Сидоркин, Петька Крайний, Семенка Чумовой.
– Здорово, браты-атаманы!
– Здорово, браты-казаки! Откуда же вы в такое время?
– С полона!
– С полона бежали? Да как сбежали? Чудо! – радостно зашумели атаманы.
– Подвернулось нам время – сбежали! Долго ждали. Три года томились. Теперь-то мы, браты, на своей земле душу погреем. Не верится… Ей-богу, не верится! Да ты ли это, Михаил Татаринов? Ты ли это, Алеша Старой, ты ли, Иван Каторжный, Наум!..
Стали казаки обниматься, целоваться, а крупные слезы катились по их раскрасневшимся щекам.
– Братцы, кораблей-то на нас идет видимо-невидимо! Туча черная, – торопливо говорили бежавшие, будто очнувшись. – Мы вот привезли вам первую турскую красавицу, быструю карамурсалу! Перебили мы на ней стражу, да своим ходом на ней, в пятьдесят человек, с тремя турецкими пушечками, и поплыли к Азову…
– Где же остальные казаки? – спросил Алексей Старой. – Живы ли?
– Живы! Все живы! – радостно воскликнули пришельцы. Ждут нас на берегу. Ослабли малость, да и одежка у всех пооборвалась.
– Одежка не беда, оденем всех из войсковых запасов. Главное – домой дошли! – взволнованно сказал Татаринов. – Ладное вы дело сделали, – вытирая ненароком глаза, сказал атаман. – Дело дюже ладное… Хвала вам! А Азову – подмога!
– Туча вражья плывет на нас немалая.
– Туча, говоришь? – тревожно спросил Татаринов.
– Туча великая, черная! Несметная! – наперебой заговорили казаки. – Амуницию, провизию владетели Дагестана и Черкесии повезли по анапской дороге к азовскому делу на семи тысячах подвод.
– Семь тысяч подвод?! – удивился Татаринов.
– Семь тысяч, не считая войска. Сказывают, там их тысяч сорок – пятьдесят будет, идут всяких колен люди, разные племена, приписанные к кафинскому сенджаку Сенджак – округ.

. А повезли они по одной только анапской дороге на подводах и в арбах семь тысяч запасных турецких мечей и ятаганов, две тысячи щитов, две тысячи мушкетов, пять тысяч луков, сорок тысяч отравленных ядом стрел, шесть тысяч галебарт…
– Многовато… – задумчиво молвил Черкашенин.
Выходило так, что Бей-булат, Джем-булат и Грицай Ломов, которым не совсем еще верили атаманы, сказали горькую, но истинную правду. Времени терять нельзя было!
– Что же мы будем делать? – спросил Татаринов.
– Что будем делать? Воевать! Не помирать же! – сказали сбежавшие.
– Воевать-то воевать, это нас не минует, да вот сип у нас маловато. Ой, как маловато! – протянул Иван Каторжный.
Тогда Татаринов, обращаясь к Черкашенину, сказал:
– Ты – знатный атаман! Поведай-ка нам свою правду-думку по сему тягостному случаю. Дело-то, как видишь, весьма трудное. Небывалое на Дону дело.
– Поведаю, – сказал старик, расправляя усы. – Я поведаю вам, братья-атаманы, сказку-быль, которая родилась при мне, а помереть она не сможет и после моей смерти. Слушайте сказку, запоминайте. Пришел я, братья-атаманы, на Дон с Черкасс. Прожил на белом свете много лет. Пережил трех русских царей: Ивана Васильевича Грозного, Бориса Годунова, Василия Шуйского, двух польских самозванцев с шлюхой Мариной, а ныне служу я царю Михаилу Федоровичу. Пережил я царствование восьми турских султанов: Селима II, прозванного Несчастным Пьяницею, султана Мурада III, султана Махмеда III, султана Ахмеда I, Мустафу I, Османа I, опять Мустафу II, Амурата IV. Теперь начал я жить при новом, девятом турском султане Ибрагиме Эти султаны, кроме Ибрагима, царствовали с 1566 по 1640 год.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51