Надо будет, значит, посылать по почте, это трудно, и пересылка стоит денег, да еще придется платить пошлину. Так вот что мы сделаем: вы нам позволите поднести вам теперь, раньше срока, в подарок эту самую машинку.
— Какой вздор!
— Почему вздор?
— Где же видано дарить такие дорогие подарки! И это выйдет, что мама напросилась…
— Папа, как вам не стыдно! Вот не ожидала!.. Вы мне всю жизнь делали самые дорогие подарки, — вот и это еще недавно, все восхищаются, — она показала на цепочку с жемчужиной, которой не снимала в Люцерне, чтобы сделать Удовольствие родителям. — А теперь, когда у меня впервые появились свои деньги, я, очевидно, должна послать вам ко Дню рождения коробку конфет? Да?.. Вы говорите, пятьсот франков дорого? Ничего не поделаешь, должна вам сказать по секрету, — не выдавайте только меня Вивиану, — что он для вас в Париже выбрал подарок почти в полтора раза дороже: хронометр, вместо того, который у вас украли, — экспромтом солгала Муся.
— Как это мило! Я говорю об его внимании. Хронометр мне теперь не нужен, купил в Варшаве стальные часы за два доллара и очень доволен. По одежке протягивай ножки.
— Он страшно милый, Вивиан, страшно.
— Вивиан не купил хронометра только потому, что я его уговорила не торопиться: сознаюсь вам, я хотела сначала у мамы узнать, что именно вам доставит удовольствие. Значит, вы нам на этой машинке только сделаете экономию.
— Милая Мусенька, я не о деньгах говорю: мне и коробка конфет от вас была бы, разумеется, равно мила: мал золотник, да дорог. Но я к тому говорю, что радоваться, собственно, нечему: пятьдесят четыре года стукнет человеку, плакать бы надо, — что ж, знаменовать сие событие подарками, да еще такими дорогими?
— Да ведь я вам всегда по таким же событиям дарила подарки, только на ваши же деньги. Нет, нет, это дело решенное!
— Нисколько не решенное.
— Я слышать ничего не хочу! Куплю машину и велю вам послать. Что вы можете со мной сделать?
— Если Мусенька так настаивает? — сказала нерешительно мужу Тамара Матвеевна. Ей самой было несколько неловко, особенно от того, что о машине заговорила она; но она знала, что этот подарок будет большой радостью для Семена Исидоровича. Он все любовался Ремингтоном в витрине и отказывался от покупки из-за высокой цены. — Если они так решили, и если они еще рассердятся на нас?..
— Я очень рассержусь, прямо говорю. Нет, папа, пожалуйста, не спорьте.
— Милая моя, сердечно тебя и Вивиана благодарю, — сказал, сдаваясь, Семен Исидорович. — Я очень тронут. И уж если говорить правду, то лучше подарка ты никак не могла бы мне сделать. Сам бы я этой машинки не купил, при наших пиковых делишках: был конь, да изъездился. А если машинка будет, то я, наверное, тотчас засяду за работу… Ничто так не уясняет собственных мыслей, как чтение текста, написанного на машинке: тотчас видишь то, что в рукописи совершенно теряется. Я думаю, Достоевский писал бы иначе, если бы в его время были пишущие машинки… А мне, повторяю, давно хочется все записать и подвести итоги… Ума холодных наблюдений и сердца… Чего сердца?..
— Я страшно рада. Но давайте, не откладывая, сделаем это сегодня же. Дайте мне адрес магазина и объясните, какая машина?
— Ну, нет, это так не делается. Машинку покупать, это что жену выбирать…
— Благодарите, мама.
— Надо самому все осмотреть, проверить буквы, попробовать, и так далее. Тогда уж пеняй на себя, пойду с тобой.
— Отлично, но когда же? Хотите, поедем со мной на эту несчастную конференцию, — я сейчас туда должна бежать, — а на обратном пути купим машинку? Я на конференции пробуду недолго. Надо ведь позаботиться и о нашем сегодняшнем обеде… Как жаль, что вы не хотите прийти к нам обедать.
— Нет, что же, мы с папой только вас стесним.
— Нисколько, мама, но как знаете…
— Кто у вас будет к обеду? Этот француз и доктор Браун? Ну, что же он?
— Ничего… Живет, на всех сердится. Злые языки говорят, что он медленно сходит с ума.
— Неужели? Ты нам вообще так мало рассказала, Мусенька. Кого же вы еще видите в Париже из наших питерцев?
— Из тех, что бывали у нас в доме? Нещеретова иногда вижу (по лицу Семена Исидоровича пробежала тень), дон Педро… Ах, да, папа, вы помните дон Педро?
— Разумеется, помню. Тот репортер?
— Очень умный человек, — начала Тамара Матвеевна, — он тогда написал такую хорошую статью о папе…
— Так вот, он теперь вышел или выходит в большие люди. Представьте, у него открылся необыкновенный талант к кинематографу. Какие-то новые, замечательные идеи! Да, да, представьте себе! Лучшее доказательство: он нашел огромные капиталы и теперь стоит во главе большого кинематографического предприятия.
— Что ты говоришь! Ловкий человек!
— Нам как раз перед нашим отъездом рассказывали, что и Нещеретов примазался к этому делу. Но он на втором плане, а главный там именно дон Педро… Ну, мне пора… Что же, папа, пойдете с нами на конференцию? Билет я вам достану через Серизье.
— Мне на социалистическую конференцию, голубушка, и показаться нельзя. Ты забываешь гетмана, — сказал с усмешкой Семен Исидорович таким тоном, точно социалисты всех стран непременно тотчас разорвали бы его на части, если б он среди них появился. — И Вивиану не советую там говорить, что он мой зять…
— Ему что! Он, слава Богу, не социалист… Так как же нам быть с машиной?
— Милая моя, эта покупка не к спеху… Спасибо, Мусенька…
— Нет, я непременно хочу, чтобы вы сегодня или завтра приступили к работе над воспоминаниями. Говорят, для этого нужен запал…
— Можно так сделать. — предложила Тамара Матвеевна, чувствовавшая, как и Муся, что Семену Исидоровичу страстно хочется получить машину именно сегодня. — Вот ты собираешься пойти днем на вторую прогулку, один, без меня, — сказала она, подавляя легкое чувство обиды. — Так ты по дороге зайди в магазин и скажи, чтобы машинку прислали к нам сюда.
— А счет пусть пошлют мне в «Националь».
— Зачем же так сложно: машинку нам, а счет тебе? Нет, тогда я ее куплю и заплачу, уж если вы так милы. А ты маме вернешь деньги… Она у меня теперь казначейша… Боюсь, не обкрадывает ли меня? — пошутил Семен Исидорович. Он был чрезвычайно обрадован подарком.
— Разумеется. Это, в самом деле, еще проще.
— Только мне, Мусенька, будет странно и смешно получать от тебя деньги, — сказала Тамара Матвеевна.
XXII
Магазин, в котором продавалась пишущая машина, был расположен довольно далеко от виллы Кременецких. Семен Исидорович вышел из дому в шестом часу, поцеловав на прощание жену, — хотел пройтись один: надо было собрать мысли. Он чувствовал радостное волнение, какого давно не испытывал. Вопрос о мемуарах теперь был решен окончательно, и эти мемуары давали смысл его жизни.
— Только, пожалуйста, долго не оставайся в магазине, — говорила на прощание Тамара Матвеевна, вполне утешенная поцелуем мужа. — Вот деньги… Двести, триста, четыреста, пятьсот… Заплати и вели к нам прислать. А из магазина, пожалуйста, сейчас же пойди гулять.
— Слушаю-с, ваше превосходительство!
— Ты шутишь, а помни, что сказал Зибер: главное, это режим и моцион, режим и моцион… Я тебе советую потом пойти по набережной, до лаун-тенниса и назад. Этого вполне достаточно. Все-таки мы сегодня уже много ходили, и ты, должно быть, очень устал.
— Никак нет, ваше превосходительство!
— А я очень устала и даже немного теперь прилягу.
— Так точно, ваше превосходительство!.. Честь имею откланяться…
В самом лучшем настроении духа Семен Исидорович вышел из дому. Мысли его были всецело поглощены Ремингтоном. Это была не переносная, маленькая, а настоящая прочная машина, какая может служить долгие годы, — Семен Исидорович точно сам себя подкреплял заботой о долговечности Ремингтона. «Правда, перевозить неудобно… Но я не так часто переезжаю, а в Люцерне, верно, останусь надолго… Какие они милые, Муся и Вивиан!.. Да, непременно начать работу сегодня же. Надо только, чтобы на клавиатуре было все, что мне нужно», — озабоченно-радостно думал Кременецкий. В той, берлинской машине почему-то не было ни вопросительного, ни восклицательного знаков; они потом проставлялись от руки, — выходило некрасиво. «Но это, конечно, можно заменить… Значок процентов, например, или номер мне едва ли будут нужны…» — Он соображал, где ему могли бы понадобиться эти знаки: как будто нигде. Семен Исидорович мысленно прикидывал: мемуары составят книгу в 600—700 страниц. Если писать по три-четыре страницы в день, то работу можно кончить в полгода. Потом надо будет найти издателя. «В крайнем случае, издам на свой счет. Сколько это может стоить? Скажем, три тысячи франков? Правда, это теперь очень большая сумма. Но для чего же и беречь последние деньги, если не для такого дела, для объяснения смысла своей жизни, для книги, имеющей подлинное общественное значение? Притом значительная часть издания, наверное, разойдется, даже и при нынешних условиях. Каждому будет интересно узнать мой взгляд на прошлое, на будущее. Может, со временем будет и доход? Могут быть иностранные переводы… Один том или два? Нет, конечно, издание окупится. Это даже неплохое помещение капитала. Во всяком случае, лучше, чем мои марки…» Кременецкий вдруг, проходя мимо часов, увидел, что до закрытия магазинов осталось не более десяти минут. «Как же это я так опоздал? — спохватился он. — Непременно надо поспеть…» Он пошел быстрее. Вместе с ускорением шага выросло и его возбуждение. «На завтра ни за что не надо откладывать. Нужно непременно, чтоб прислали сегодня же…»
На повороте в улицу, где находился магазин, Семен Исидорович вдруг почувствовал, что у него стучит сердце. Он на мгновение остановился и передохнул. Тамара Матвеевна не допустила бы, чтобы он шел так быстро. Было без пяти минут шесть. «Да, прямо летел… Сердце это ничего, это сейчас пройдет…» Он подошел к магазину. Ремингтон все так же стоял на своем месте, на краю витрины, слева.
— Guten Abend, — радостно-дружелюбным голосом сказал Семен Исидорович, входя в магазин. Приказчик, причесывавшийся перед зеркалом, поспешно к нему повернулся. — T-n Abend, — совсем как немец и как старый знакомый, повторил Семен Исидорович. Справляясь не без труда с дыханием, он объяснил, что желает купить ту русскую машину, о которой спрашивал позавчера.
Приказчик, видимо, не совсем довольный, тотчас достал машину. Она была прелестна: все в ней, и клавиши с металлическими ободками, и блестящие лакированные стенки, и сверкающая сеть рычажков, и золотые буквы Remington на черном лаке, все было необыкновенно изящно. Приказчик вставил под валик листок бумаги. Семен Исидорович перепробовал все буквы, — они отпечатывались так отчетливо, что было любо смотреть. Он передвинул бумагу на валике, попробовал регистры, движение назад — все работало превосходно. Радость переполняла сердце Кременецкого. У него даже чуть закружилась голова. Приказчик, поглядывая на часы, быстро объяснял, как надо менять ленту. Это было довольно сложно, но ведь до перемены ленты еще далеко?
— Наши ленты держатся пять-шесть месяцев… Вот здесь, в этой брошюре все объяснено очень подробно, с рисунками…
— Да, да, очень благодарю… Я что-то хотел еще спросить, не помню… Да.
Семен Исидорович пробежал взглядом клавиши. Вопросительный знак был, но восклицательного знака не было. «Ах, какая досада!..» Он обратился к приказчику, но забыл, как по-немецки восклицательный знак. Вопрос у него вообще как-то не вышел. Семен Исидорович пояснил движением пальца по бумажке. — Ausrufungszeichen? Приказчик признался: к сожалению, восклицательного знака нет.
— Но вы можете его поставить? Вместо чего-нибудь другого?
— Разумеется. Очень охотно.
Семен Исидорович колебался: поставить ли восклицательный знак вместо процентов или вместо номера, — вот он, под цифрой 8. Ему жалко было лишиться и того, и другого: все-таки может понадобиться. «Нет, проценты никогда не понадобятся… Можно ведь написать и буквами: столько-то процентов…»
— Пожалуйста, поставьте вместо процентов.
— Очень охотно. Послезавтра будет готово… Куда прикажете послать?
— Как послезавтра? — испугался Семен Исидорович. — Мне необходимо сегодня. — Приказчик удивленно на него взглянул и пояснил, что сегодня заменить букву никак нельзя: магазин сейчас закрывается.
— Но тогда не надо менять! Тогда пусть сейчас будет так, как есть! А через два-три дня вы это замените.
— Очень охотно. Всегда к вашим услугам. И в случае какой-либо починки, машина нами гарантируется на год.
— Починка? Как, только на год? Разве это непрочная машина? — опять заволновался Семен Исидорович.
Приказчик его успокоил уже с легким нетерпением: нет, машина чрезвычайно прочная, но все может быть, не правда ли? Например, если она упадет? В течение года магазин исправляет бесплатно, это и есть гарантия.
— Ах, да, я было не понял… Так, пожалуйста, пошлите сейчас же. Вот мой адрес…
Однако, к большому сожалению приказчика, оказалось, что сегодня нельзя и послать машину на дом: мальчик-велосипедист уже уехал.
— …Завтра утром, если нужно, в восемь часов, машина будет доставлена совершенно точно.
Семен Исидорович рассердился. Как завтра? Как нельзя доставить? Ему необходимо сегодня, необходимо.
— Очень жаль. Сегодня совершенно невозможно, магазин, собственно, уже должен был бы закрыться. У нас здесь очень строго, — печально и сухо говорил приказчик, видимо, не смягченный ценой покупки. Он даже демонстративно опустил, с грохотом, штору на одном из двух окон магазина.
— В таком случае, я ее возьму с собой, — оскорбленно сказал Семен Исидорович. Приказчик выразил крайнее сожаление, еще раз с удивлением взглянув на покупателя. — Машина довольно тяжелая. Разве на автомобиле?
— Да, на автомобиле. Здесь поблизости есть автомобили?
— В двух шагах отсюда стоянка. Первый угол направо… Я могу, если угодно, позвать?
— Благодарю вас, не надо.
Приказчик накрыл машину крышкой и показал Семену Исидоровичу, как это делается. Затвор крышки приятно щелкнул, образовался изящный ящик. Кременецкий заплатил деньги и холодно выслушал извинения приказчика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66