– Вы славно это придумали! – неожиданно похвалил меня учитель. – Особенно насчет вашего человека, который спрятался в городе. Это их испугает, они будут искать…
– Хочу предложить тост за этот дом, за его хозяина! – я встал и слегка поклонился в сторону дедушки Гриши, лицо которого приняло торжественное выражение. – За ваше здоровье! Вы живете в прекрасном доме, вы не без риска для себя приютили меня. Это настоящее мужество. Я очень вам благодарен! – я выпил рюмку до дна и понял, что дедушка Гриша добавил в вино спирт или, может быть, даже сахарный самогон. Вино было крепким, как тридцатиградусные двухрублевые настойки вроде «Стрелецкой», мечты и гордости наших пьяниц.
Дедушка Гриша тоже выпил до дна. Учитель снова пригубил, но не сумел удержаться и поморщился.
– Спасибо! – важно сказал старик. – Вы напрасно меня так хвалите. Что же мне, на улицу вас выгнать? Раз пришли, гостем будете, – он сконфуженно замолчал, устыдившись двусмысленной концовки. – Там на кухне вы начали рассказывать о своем знакомом из Коста-Рики, который машинами торговал. Так и не дорассказали, в погреб полезли… – дедушка Гриша предлагал отвлечься на новую тему, и я охотно подыграл ему.
– Это забавная история! У меня в Коста-Рике был знакомый, я сказал бы даже, что мы дружили, еще молодой человек, но очень способный коммерсант. Я покупал у него в свое время новую машину для нашего посольства и таким образом познакомился. Когда мы вернулись в Москву, иногда получал от него открытки. Однажды ночью звонит телефон, и я слышу его голос. Он звонит из аэропорта Сан-Хосе и сообщает, что вылетает в Москву по своим делам. Я вызвался его встретить, и через день рано утром мы увиделись в Шереметьево-2. Он появился из-за загородки таможни взбешенный. У него отняли видеокассеты, которые он вез мне в подарок, и сказали, что вернут через две недели, когда их просмотрят эксперты и убедятся, что это не порнография. Роберто – это его имя – заявил, что он приехал всего на неделю, что кассеты запечатаны, они чистые и убедиться в этом можно сейчас, немедленно.
– У нас нет времени! – ответили ему улыбающиеся молодые люди в странной таможенной форме – помеси униформ железнодорожника и прокурора.
– Но вы стоите здесь вчетвером, может быть, один пойдет и посмотрит кассеты? – не унимался Роберто.
– Мы очень заняты! – отвечали ему. – И, кроме того, мы не имеем права. Это должен сделать эксперт:
– Кретины! Кассеты чистые! Нужно быть экспертом, чтобы убедиться в этом?! – этими словами он поздоровался со мной, едва расставшись с таможенниками.
– И что вы ему сказали? – многозначительно улыбнулся дедушка Гриша. Он ждал ответа, как я вывернулся и не ударил в грязь лицом, защитив престиж отечественной таможни.
– Я сказал ему, что они отнюдь не кретины. Наоборот, очень неглупы, и скоро эти кассеты окажутся у кого-то из них дома. Они сначала посмотрели документы Роберто и увидели, что он приехал на неделю, а уж затем заинтересовались кассетами.
Старик неодобрительно покачал головой. Он явно ждал другого ответа. Я продолжил рассказ:
– Значит, они просто воры! – сказал Роберто. – Слава богу, кассеты хоть кому-то достанутся! Их не сожгут в куче мусора. Правда, я привез их тебе… – с раздражением закончил он.
Мы вышли на улицу, и я пошел за машиной, которую оставил на стоянке. Когда я пригнал машину, он схватил меня за рукав.
– Что это? – громким шепотом спросил он. – Вот это, смотри! Вот оно…
– Что – оно? – я тупо уставился туда, куда он показывал пальцем.
– Да вот это! – досадливо повторил он. – Эта коляска…
– Машина? – догадался я. – Это «Запорожец»! Шагах в тридцати от нас стоял «Запорожец» с работающим двигателем.
– Это – машина? – Роберто облизнул губы и изумленно посмотрел на меня. – Это самоделка? Это сделал какой-нибудь кустарь для смеха?
– Нет, – смутился я. – Это наша малолитражка, очень популярная…
– Это делают на заводе?! – вскричал он. – Ты издеваешься надо мной, сукин сын! Такого быть не может, чтобы это делали на заводе! Это корыто построил какой-нибудь сумасшедший!
– Сам ты сукин сын! – обиделся я. – Эту машину у нас народ ласково называет «ушастый».
Я говорил вам, что этот человек занимается машинами всю жизнь, профессионал высокого класса. Наш «Запорожец» потряс его. Когда я назвал мощность двигателя и расход бензина, он надолго замолчал. По дороге в город мы догнали еще один «Запорожец», Роберто впился глазами в этот двигательный аппарат, грубо выругался и выдал такую тираду:
– Это ушастое корыто ревет, как «Боинг», жрет бензин, как танк, и при этом обладает мощностью велосипеда с мотором. Это – идеальная модель абсурда! Я хочу ее купить…
Весь следующий день, о чем бы мы ни говорили, он все время возвращался к «Запорожцу». Вид этой машины вызывал у него взрыв эмоций.
– Объясни мне, как вы можете производить это дерьмо! – вскрикивал од. – Как вы можете на нем ездить! Это позор нации, а не машина! Из того металла, что вы переводите на этот… – он попытался произнести название, – можно сделать две хорошие машины. Почему же вы не делаете? Вы производите дерьмо, которое годится только для музея! И это дерьмо покупают, за ним очередь! Очередь за дерьмом!
Наконец он вывел меня из равновесия, я обругал его. Он притих, но каждый раз, когда видел «Запорожец», бормотал что-то о святой девственнице Марии. Он был на сто процентов прав, и я сказал ему, что, конечно, это позор, конечно, стыдно ездить на таких мыльницах. Но еще стыднее терпеть издевательства костариканцев, в жизни не производивших никаких машин, и знать, что нам нечего ответить этим счастливым потребителям собственных бананов и дешевых «фиатов» аргентинского происхождения. Тогда он извинился. Он сказал, что мы друзья, что он не хотел меня обидеть…
Среди иностранцев, приезжающих в нашу страну, попадаются иногда те, кого я называю правдоискателями. Им у нас особенно трудно. Роберто оказался из их числа. К концу недели он заявил, что мы – страна бездельников. Он сделал это дерзкое заявление очень серьезно и обосновал не без изящества.
– Куда я ни пойду у вас в Москве, я встречаю стада бездельников. Я не о тех, что толкаются в магазинах и рвут колбасу друг у друга из рук. У них есть хотя бы цель. Я говорю о тех, что вроде бы работают. В отеле три женщины сидят на этаже и смотрят. Они ничего не делают, понимаешь! Они просто сидят и смотрят. Они даже ключи не выдают. Это делают внизу и тоже почему-то сразу трое! А эта женщины на этаже наблюдают, кто к кому зашел, и болтают с горничными в грязных халатах. При этом в номере у меня не убирали целую неделю…
Я зашел в магазин мужской одежды, хотел галстук себе купить. Их там не было, висели куски пестрых тряпок, похожие на галстуки. Естественно, их никто не покупал. Зато там была целая банда продавцов, которые стояли и курили прямо в зале. Ты знаешь, что у нас сделают с продавцом, который курит в торговом зале? Его выгонят и не возьмут больше никуда! А этих было человек шесть, все молодые здоровые парни, и одна девушка, которую они щупали. Так вот, грубо, – он показал как, – на глазах у публики и ржали как кони. На меня, на покупателя, ноль внимания! Это как театр абсурда, понимаешь! И вы кричите, что у вас нет безработных. Да их никогда и не будет! На каждом перекрестке у вас стоит полицейский с толстой мордой и толстым брюхом и валяет дурака. А как он стоит! Он расставляет ноги, как проститутка на панели! Или как будто он наделал в штаны… – Роберто очень похоже показал любимую стойку работников ГАИ. – А о ваших чиновниках я не говорю! Они всего боятся, ничего не могут и ничего не решают. Со мной все время ездил господин. У него огромная черная, как гроб, машина с шофером и переводчица. Он ездил со мной три дня, все время бубнил что-то невразумительное, а потом я понял, что он ничего не может решить. Решить должен другой господин, который сейчас отдыхает на Кавказе.
Роберто задал тогда вопрос, который ошеломил меня:
– Я не пойму, откуда у вас еда? Что вы едите, если у вас никто не работает? У тебя дома полный холодильник. Откуда?
Он уезжал совершенно подавленный, растерянный. Дело в том, что он много лет был активистом общества дружбы с СССР, выписывал наш журнал на испанском языке, считал себя левым, любил рассуждать о марксизме. Он уезжал от нас как оплеванный. Он не смог приобрести даже «Запорожец»! Я пытался ему помочь, но ничего не вышло. Ему упорно навязывали «Жигули» и говорили, что «Запорожец» на экспорт не идет.
– Мне не нужен ваш «фиат»! Я хочу вот это – этот шедевр инженерной мысли! Назначьте цену, я заплачу! – убеждал он чиновников из Автоэкспорта.
Но «Запорожец» не имел цены, он был бесценный. Под конец Роберто высказал язвительную мысль, что эта машина, наверное, знает какую-то страшную государственную тайну, и поэтому ее не выпускают за границу.
– Правильно! – говорил он на прощание. – Это корыто нужно скрывать от всех. Черт возьми, янки напрасно тратят деньги на антисоветскую пропаганду. Им нужно просто посылать фотографии этого дерьма на колесах, указав его цену в соотношении с зарплатой рабочего. И все, ничего лучше уже не придумаешь… Обидно, что мне ее не продали. Я заработал бы круглую сумму. У нас есть коллекционер, он просто не догадывается, что в мире есть такая машина. Он бы с ума сошел, если б увидел!
Роберто уехал, и наши отношения оборвались. Он перестал отвечать на мои письма: я стал для него частью того мира, где за «Запорожцем» стоят в очереди. Наверное, он подумал, что там, в Коста-Рике, я удачно притворялся нормальным человеком…
– Насчет машин я не знаю! – сердито сказал дедушка Гриша. – У меня машины в жизни не было. А насчет бездельников он прав! Распустили народ, зажрались совсем! Раньше на работу опоздаешь на пять кинут, тебя на два года в тюрьму загонят. Дисциплина была!
– А что, эти костариканцы очень трудолюбивы? – не без иронии спросил учитель.
– Да нет же! Это нация жизнерадостных весельчаков. Работают намного меньше, а живут заметно лучше. И тем обиднее было мне выслушивать все это от него.
– А вы бы рассказали ему, как в годы первых пятилеток мы на голом месте создали индустрию, как догнали и перегнали по выпуску стали…
– Во-первых, место было отнюдь не голым, – перебил я дедушку Гришу. – Во-вторых, половину добытой нами стали мы потеряли в первые же недели войны. То есть могли бы и не добывать. Но не в этом дело. Обидно, что мы, народ мастеровитый, веками делали из металла прекрасные вещи, а сейчас делаем такое, что с души воротит.
Мы выпили еще по рюмке вина, и я окончательно уверился в том, что оно сильно отдает самогоном.


* * *

– …Народ ли мы, если в любой момент кучка подонков, преступников, убийц может захватить власть и резать нас как овец!
Шел второй час ночи. Бутылка с малиновым вином была пуста на две трети.
– Вы снова все доводите до крайности! – горячо возразил мне учитель. – Вы удивляете меня постоянно! Я представлял себе вас как европейца. А вы все время лезете в драку, высказываете крайние суждения и не хотите искать других. Нужно смотреть шире, заглянуть в историю. Мы народ судьбы особенной, высокой и трагичной…
– Да перестаньте вы, ей богу! Слышать этого не могу – насчет высокого и трагичного. Это все уже было, понимаете, все эти разговоры уже были. А трагедия наша всегда была только в одном. Мы с безумной легкостью уступали власть людям преступным и терпели их. Если вы не знаете примеров в истории, я могу перечислять весь вечер, хотя не считаю себя большим эрудитом.
– Вы не правы! – твердо повторил учитель. – Вам хочется представить наше движение как прямую линию, а такого не бывает. Деспоты были везде во все времена. И будут, наверное…
– Наверное! Но был ли где-нибудь такой народ, который не хотел и не признавал иной власти, кроме деспотической? Где другой народ, который веками глумился бы над законами, создавая их, чтобы попирать ежедневно и ежечасно! Где народ, который с таким фанатичным терпением переносил бы жестокость любой власти, а потом, вдруг взбунтовавшись, был так самоубийственно жесток в своем бунте! «Не приведи, господи, увидеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!» – это сказал лучший из русских, образ которого распинают у нас в школе…
Учитель сжал губы. Дедушка Гриша молча следил за нашим спором, его глаза зло поблескивали, я чувствовал, что он готовится и вот-вот выступит. И, не знаю почему, предстоящее выступление дедушки Гриши вызывало во мне какой-то смутный страх. С таким чувством распечатывают письмо от близкого друга, которому накануне отправили ругательное послание.
– И тем не менее всегда, во все времена были люди, которые умели оставаться людьми и противопоставить деспотической власти свою высокую духовность! – патетически произнес учитель. – Такие люди были и есть только на Руси, это лучшие люди, ими будет гордиться человечество. И уже только ради них, ради рождения этого племени титанов духа можно оправдать все наши страшные жертвы. Вспомните Рублева, Даниила, вспомните протопопа Аввакума, Сергия Радонежского…
– Ну-ну-ну… Оставьте вы эти заклинания! Сейчас вы всех перечислите – и старца Зосиму, и Алешу Карамазова с Наташей Ростовой… Это прекраснодушие наше у меня вот где! – я показал пальцем на горло. Учитель укоризненно покачал головой. – Ну что вы так смотрите! – взбесился я. – Мы уже кухонного ножа не умеем изготовить, а вы все про Алешу Карамазова! Вас вешать потащат на веревке, а вы будете бормотать: «Высокий, духовный!» – я передразнил его интонацию. – Называете одних святых! Пусть это были достойные люди, по тем страшнее, тем неискупимее вина русской церкви! Эту вину ничем не искупить, она останется в веках как преступление, как страшный грех!
– Что вы хотите этим сказать? Поясните! – заволновался учитель.
– А то, что пушкинский юродивый знал как первую заповедь: «Нельзя молиться за царя Ирода! Богородица не велит!» А церковь не знала! Делала вид, что не знает. И отдельные герои ее ничего не в силах были изменить. Церковь молилась за всех царей, за всех иродов, за детоубийц, насильников, деспотов!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30