https://wodolei.ru/catalog/unitazy/bezobodkovye/
Обе курили.
– Можно тебя на минутку?
Она похлопала рядом с собой по ступеньке и сказала Тамаре:
– Поговорим попозже, ладно?
– Не здесь, – сумрачно сказал Йон. – Давай отойдем немножко подальше.
– Что-нибудь случилось? – Она встала и сунула в карман юбки сигареты и зажигалку.
Не дожидаясь ее, он направился по усыпанной гравием дорожке вниз, к берегу Везера, мимо двух седовласых велосипедисток – те сидели на лужайке, ели вишни из одного кулька и окинули его ядовитыми взглядами. Он не мог определить, которая из них выглядывала прошлой ночью в коридор и заявила, что вся жизнь – сплошная чрезвычайная ситуация.
Не доходя до бульвара, он остановился. Юлия догнала его.
– Почему я должен узнавать от Концельманна, что ты собираешься в Италию на летние каникулы?
– От Маркуса? – Юлия рассмеялась. – Вот старое трепло! А что? Почему у тебя такое лицо? – Она снова засмеялась, нет, захихикала, почти как «близняшка». Йон заметил, что она возбуждена.
– Давно умерла твоя мать?
– Что?
– Она умерла в Болонье. Почему ты мне лжешь, что она еще жива? Я не понимаю тебя.
Юлия поглядела на него и преувеличенно громко рассмеялась:
– Ах, Благородный олень меня не понимает… Он не понимает, почему я что-то рассказываю маленькому Маркусу.
…Ему не хватало воздуха. Сейчас перед ним стояла не его Юлия; это была обкурившаяся наркотиками молодая, наглая особа, которая сама не знает, что несет…
– Верно, – с трудом проговорил он. – Может, ты мне объяснишь?
Она встала в позу, сунув руки в карманы юбки.
– Ты никогда не вылезаешь из своей оболочки, да? Ты учитель, раз и навсегда?
Раз она в таком состоянии, едва ли имело смысл с ней говорить. Но он должен был избавиться от мучащих его вопросов.
– Я не понимаю, кто заставляет тебя лгать, – сказал он. – Мне ли ты говоришь неправду или этому Молокососу? А твои планы на лето? Ведь еще вчера мы обсуждали, что ты собираешься делать, если закончится твой договор.
– Это вилами по воде писано, поеду ли я вообще в Италию. Мне лишь требовалось выяснить, где я могла бы найти недорогое жилье. Ну как, убедила я тебя?
– Знаешь, меня это обижает, – сказал он. – Я ломаю голову, строю планы, придумываю, как сделать интересной твою жизнь, а ты…
Она положила ладонь ему на грудь:
– Стоп, Йон! Давай не сейчас. И послушай меня внимательно. Идея с Италией пришла мне только что, ясно? Когда Маркус спросил, что я делаю на каникулах. А про мою мать я рассказала ему, потому что… – Она замерла, сильней надавила ладонью и сказала: – Ладно, об этом забудь. Все равно не поймешь.
– Спасибо, – фыркнул Йон. – Необычайно приятно слышать это от тебя. – Перед его глазами снова замаячила торжествующая физиономия Концельманна. – Мы ведь любим друг друга, Юлия. А если люди любят, они не обсуждают важные вещи сначала с какими-то молокососами. Неужели тебе это непонятно?
– Мне не нравится, что ты постоянно называешь Маркуса Молокососом, – заявила она. – Мне это кажется невежливым и некрасивым, понятно? – Она достала из кармана сигареты и зажигалку. – И вообще, по-моему, ты слишком заносчив.
Йон почувствовал, как в том месте на груди, где только что лежала ее рука, что-то задрожало, глубоко под кожей. Он хотел ответить и не смог. Лишь молча смотрел, как она красивыми и точными движениями вытащила из пачки последнюю сигарету, щелкнула зажигалкой и сделала глубокую затяжку. Дым был светло голубой, он немного повисел над ними в воздухе и растворился. Она смотрела куда-то мимо Йона, сжимая в руке пустую пачку. Наконец ему показалось, что к нему снова вернулась способность владеть голосом.
– Между тобой и Молокососом что-то есть?
Она громко рассмеялась. Потом заявила:
– На такие вопросы я не отвечаю.
– Как знаешь. Но, может, ты все-таки еще раз подумаешь над этим? Может, попытаешься понять меня, встать на мое место? Я не люблю, когда меня водят за нос, и не позволяю этого никому. – С этими словами он повернулся и стал спускаться к реке.
Она за ним не пошла.
39
Какое-то время он сидел на берегу Везера и глядел на пляшущие на волнах блики от багрового солнца, глядел до боли в глазах. Они постепенно бледнели и меркли. Солнце скрылось за горизонтом. Может, Юлия права? И он в самом деле заносчив? Но не коренится ли такая заносчивость в его повышенной ранимости, а значит, это всего лишь способ самозащиты? Но от чего он хочет себя защитить? Есть ли что-то, чего он боится? Ему не пришло в голову ничего, кроме страха потерять Юлию. Они слишком редко бывают вместе, у них мало возможностей свободно поговорить друг с другом; естественно, случаются и недоразумения. Да еще эта мучительная необходимость скрывать свои чувства от окружающих. То, что она рассказала Концельманну про свою мать, вероятно, была вынужденная ложь, ведь Йон ничего не знает о том, в какой ситуации это прозвучало.
Но все же и она должна понять, что поставила его в неприятное положение перед Концельманном, именно перед ним. В то, что между ними что-то есть, Йон всерьез не верил. Но ему все равно не нравилось, что она постоянно его выгораживает. Каждое ее слово в защиту Концельманна оказывается обращенным против него, Йона. Как она не понимает этого? Почему?
Когда он опять заглянул в танцзал, Юлия танцевала с Нико Бегеманном; пару Шредеру составила пышная Людмила Невуда. Воздух в зале был такой, что хоть топор вешай. С красной повязкой на лбу, как у индейца, Тимо Фосс торчал за установкой. Он увидел Йона и поднес к губам микрофон.
– Так, люди, теперь что-нибудь для другого поколения. Мы ведь здесь все-таки не одни.
Том Уэйтс. Йон знал эту песню, раньше часто ее слушал. Тимо встал, раскинул руки и, покачивая бедрами, запел вместе с певцом.
It's too early for the circus, it's too late for the bars,
no one's sleepin' but the paperboys,
and no one in this town is makin' any noise,
but the dogs and the milkmen and me.
Уже бары закрыты, цирк еще не открыт,
Спят в городке лишь продавцы газет,
Но ни шума, ни криков на улице нет,
Неймется только псам, молочнику и мне (англ.) .
Юлия тоже пела. Слова знал даже Концельманн; он сидел в углу, отбивал ногой ритм и, разумеется, не отрывал глаз от Юлии. Подпевая, самозабвенно и по-идиотски ухмыляясь.
Йон поднялся к себе в комнату в ожидании, когда закончится песня; музыку он слышал и издалека. «Saving all my love for you» «Сберегу для тебя всю мою любовь» (англ.).
, – так называлась песня. Он взял с собой книгу и уселся в вестибюле.
Через несколько минут мимо прошел Шредер.
– Эй! Решил заменить Концельманна на посту Цербера, или как?
– Там, в зале, оглохнуть можно и нечем дышать, – ответил Йон.
– Что-нибудь не ладится у вас с Юлией?
– С чего ты взял?
– Ну, послушай. На твоем месте я бы не стал добровольно отказываться от возможности ее пощупать. А танцы как раз для этого и устраиваются… – Шредер покрутил в воздухе пальцем и издал неаппетитное чмоканье.
Йон снова уткнулся в книгу и перевернул страницу, хоть и не дочитал ее до конца:
– Отстань!
– Кроме того, несколько учащихся пошли в разнос, – усмехнулся Шредер. – Но не беспокойся, я слежу за порядком. – Насвистывая, он направился к туалетам.
Буквы прыгали перед глазами. Йон пару раз зажмуривался. Внезапно он обратил внимание, как побелели косточки его больших пальцев, и расслабил кисти рук. Взглянул на часы. Еще пятьдесят минут. Потом она пройдет тут мимо него, остановится и извинится. А он попробует ей объяснить, что означает на самом деле его кажущаяся заносчивость. Теперь он даже был готов никогда не называть Молокососа Молокососом.
Подошла к нему и села рядом не Юлия, а Янина Петерсен, с обкусанными ногтями, в черных джинсах и болотного цвета майке. Сначала поболтала о том, о сем – в зале слишком жарко, поездка оказалась ничего себе, погода шикарная, бассейн после обеда просто супер. Наконец заявила, что ей требуются дополнительные занятия по латыни. Не может ли Йон кого-нибудь ей порекомендовать? При этом она зажала пальцы между коленями и уставилась на свои расшнурованные кроссовки.
– У тебя ведь твердая тройка, – возразил Йон, мысленно посылая ее к черту. – Помощь тебе вовсе и не требуется. Просто ты сама должна больше заниматься. – Из зала послышались крики и визг. Десять часов. Слава Богу! Конец представления.
– Одной заниматься плохо, – возразила Янина. – Я подумала, что, может, вы смогли бы… – Она не договорила до конца и скрестила ноги. На внешних краях обеих кроссовок разошлись швы.
Не в первый раз школьницы подходили к Йону с таким вопросом. Он уже понял, что этим девочкам недостаточно напоминать ведомственные инструкции: «Учителя не имеют права оказывать дополнительную помощь собственным ученикам». Янине придется объяснить тут, на этом самом месте, что и в остальных отношениях на него тоже нельзя рассчитывать. Ни как на замену отца, ни как на доброго друга, ни как на объект потаенных эротических мечтаний.
Пока он подыскивал нужные слова, в вестибюль вышла Юлия. Взглянула на него. Его сердце учащенно забилось.
– Янина, ты поможешь нам убрать? – крикнула Юлия и прошла в кабинет хозяина турбазы.
Девочка неохотно встала.
– Я не могу этого делать, – сказал он, – не имею права. Но мы еще поговорим на эту тему. Скажем, завтра, по пути домой. Согласна? – Как только Янина уйдет, к нему подсядет Юлия.
Девочка кивнула. У нее красивые глаза. Верно ли то, на что намекал Шредер? Что она балуется наркотиками? Юлия как-то рассказывала ему, что в этом возрасте перепробовала все и считает это вполне нормальным. Тут все дело в откровенности, – сказала она тогда. Хотя он предпочел бы, чтоб в данном случае она обошлась без нее.
Она вышла из кабинета, не удостоив его даже мимолетным взглядом. Стала подниматься по лестнице. Красная юбка вилась вокруг ее ног.
Йон захлопнул книгу и прошел в зал. Навстречу выходили ребята. Он оставил без ответа их просьбы продлить танцы еще на полчаса. Вместо этого пожелал спокойной ночи.
Концельманн подметал раздавленные чипсы, Лука и Тимо все еще возились с музыкой. Шредер сунул им под нос часы.
– Давайте, друзья, закругляйтесь. – Он вручил Йону коробку с оставшимися кульками. – Это мы раздадим завтра в автобусе. Все пока что под контролем, слава Богу. Как ты? Прочел книжку?
– Почти. – На самом деле он не одолел и трех страниц. – Как ты считаешь, они скоро успокоятся?
Шредер лишь пожал плечами:
– Учащийся, как биологический вид и социальный тип, непредсказуем. Завтра я тебе все-таки расскажу, что они откололи в последнюю ночь в Праге, хочешь ты этого или нет. Между прочим, Юлия уже ушла к себе, если ты ее разыскиваешь. У нее заболела голова. Ты тоже выглядишь довольно говенно, позволь тебе заметить.
– Слишком мало спал, – ответил Йон. – Ты ведь в бассейне наверстал по меньшей мере два часа.
– Да уж, пока ты пялился на старорежимный купальник Юлии, – усмехнулся Шредер. – Меня-то он не интересовал. Впрочем, ты тоже придавил клопа, когда мы играли в волейбол. Мы ведь оба с тобой уже не мальчики. – Он пропустил Тимо и Луку в дверь, Тимо размахивал неоново-зеленым чемоданчиком, вероятно с его личными компакт-дисками и кассетами.
– Спокойной ночи, – сказал Шредер. – Музыка была классная, честное слово. Но теперь никаких глупостей, уясните это себе.
Тимо насмешливо скривил лицо.
– И вам того же.
– Мы не будем, – пообещал Лука.
Наконец Концельманн подмел все крошки и высыпал в мусорное ведро. Йон и Шредер ждали его у двери.
– Давайте еще минутку посидим перед домом? – предложил Шредер, когда они втроем шли через холл.
– У меня в комнате есть бутылка виски, – сообщил Концельманн.
Шредер присвистнул:
– И ты говоришь об этом только сейчас? «Скотч» или «Бурбон»?
– «Айриш Молт», – ответил Концельманн. – Жалко, что Юлия уже ушла спать.
Шредер на ходу толкнул плечом Йона:
– Верно мыслишь, Маркус! Без Юлии даже «Айриш Молт» покажется вдвое хуже.
– Не обижайтесь на меня, – сказал Йон, – но я лучше немного почитаю. И не забывайте: сегодня последняя ночь. Так что не набирайтесь.
– Слушай, Йон, приятель. – Шредер остановился перед их дверью. – Нельзя же так! Стаканчик. Ну хотя бы половинку.
– В другой раз выпью с удовольствием. – Он нажал локтем на дверную ручку, поставил коробку внутрь у косяка и закрыл дверь. Подождал немного, не войдет ли Шредер, чтобы продолжить свои уговоры, потом рухнул на постель.
Значит, у нее головная боль. Можно дать гарантию, что это только предлог. Вероятно, она мучается и переживает, как и он сам. После случая в «Мамма Леоне» ей понадобилось несколько часов, прежде чем она отошла и перестала злиться. Пожалуй, он ей позвонит. Предложит поговорить еще раз.
Его мобильный телефон торчал из кармана брюк, в которых он был нынешним вечером. Йон набрал номер Юлии и нажал на зеленую кнопку. Подождал. «Абонент временно недоступен».
Он швырнул трубку на стол. Мобильник заскользил по столешнице и упал на пол. Йон даже не захотел его поднять.
Он опять рухнул на постель и закрыл глаза.
40
Проснулся он от назойливого звона комара, включил светильник над кроватью и взглянул на часы: без пяти два. Шредер спал в своей постели, повернувшись к Йону расцарапанной голой спиной.
Йон снова выключил свет и некоторое время лежал неподвижно. Обе створки окна были широко распахнуты, но воздух не стал от этого прохладней. Пахло виски. Комар полетел к Шредеру. Вот и хорошо, на расцарапанной спине для него найдется достаточно места.
Нужно все-таки переодеться в пижаму. Но до этого, пожалуй, принять душ. Рубашка пропотела. Старик Пустовка как-то раз утверждал, что в тяжелые годы его волосы однажды утром примерзли к подушке. Так трудно жили – ни пожрать нечего, ни в печку бросить. Вероятно, тогда он и начал лысеть, старый кавалерист. Волосы он потерял все, зато бабки приобрел.
Удалось ли заснуть Юлии? И все ли спокойно у школьников? Надо, пожалуй, сделать еще один контрольный обход.
Он тихо встал, повесил на шею полотенце и взял гель для душа. Потом, повинуясь внезапному импульсу, отложил их в сторону, достал из шкафа кроссовки и, тихонько выйдя на цыпочках в коридор, натянул их там на ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– Можно тебя на минутку?
Она похлопала рядом с собой по ступеньке и сказала Тамаре:
– Поговорим попозже, ладно?
– Не здесь, – сумрачно сказал Йон. – Давай отойдем немножко подальше.
– Что-нибудь случилось? – Она встала и сунула в карман юбки сигареты и зажигалку.
Не дожидаясь ее, он направился по усыпанной гравием дорожке вниз, к берегу Везера, мимо двух седовласых велосипедисток – те сидели на лужайке, ели вишни из одного кулька и окинули его ядовитыми взглядами. Он не мог определить, которая из них выглядывала прошлой ночью в коридор и заявила, что вся жизнь – сплошная чрезвычайная ситуация.
Не доходя до бульвара, он остановился. Юлия догнала его.
– Почему я должен узнавать от Концельманна, что ты собираешься в Италию на летние каникулы?
– От Маркуса? – Юлия рассмеялась. – Вот старое трепло! А что? Почему у тебя такое лицо? – Она снова засмеялась, нет, захихикала, почти как «близняшка». Йон заметил, что она возбуждена.
– Давно умерла твоя мать?
– Что?
– Она умерла в Болонье. Почему ты мне лжешь, что она еще жива? Я не понимаю тебя.
Юлия поглядела на него и преувеличенно громко рассмеялась:
– Ах, Благородный олень меня не понимает… Он не понимает, почему я что-то рассказываю маленькому Маркусу.
…Ему не хватало воздуха. Сейчас перед ним стояла не его Юлия; это была обкурившаяся наркотиками молодая, наглая особа, которая сама не знает, что несет…
– Верно, – с трудом проговорил он. – Может, ты мне объяснишь?
Она встала в позу, сунув руки в карманы юбки.
– Ты никогда не вылезаешь из своей оболочки, да? Ты учитель, раз и навсегда?
Раз она в таком состоянии, едва ли имело смысл с ней говорить. Но он должен был избавиться от мучащих его вопросов.
– Я не понимаю, кто заставляет тебя лгать, – сказал он. – Мне ли ты говоришь неправду или этому Молокососу? А твои планы на лето? Ведь еще вчера мы обсуждали, что ты собираешься делать, если закончится твой договор.
– Это вилами по воде писано, поеду ли я вообще в Италию. Мне лишь требовалось выяснить, где я могла бы найти недорогое жилье. Ну как, убедила я тебя?
– Знаешь, меня это обижает, – сказал он. – Я ломаю голову, строю планы, придумываю, как сделать интересной твою жизнь, а ты…
Она положила ладонь ему на грудь:
– Стоп, Йон! Давай не сейчас. И послушай меня внимательно. Идея с Италией пришла мне только что, ясно? Когда Маркус спросил, что я делаю на каникулах. А про мою мать я рассказала ему, потому что… – Она замерла, сильней надавила ладонью и сказала: – Ладно, об этом забудь. Все равно не поймешь.
– Спасибо, – фыркнул Йон. – Необычайно приятно слышать это от тебя. – Перед его глазами снова замаячила торжествующая физиономия Концельманна. – Мы ведь любим друг друга, Юлия. А если люди любят, они не обсуждают важные вещи сначала с какими-то молокососами. Неужели тебе это непонятно?
– Мне не нравится, что ты постоянно называешь Маркуса Молокососом, – заявила она. – Мне это кажется невежливым и некрасивым, понятно? – Она достала из кармана сигареты и зажигалку. – И вообще, по-моему, ты слишком заносчив.
Йон почувствовал, как в том месте на груди, где только что лежала ее рука, что-то задрожало, глубоко под кожей. Он хотел ответить и не смог. Лишь молча смотрел, как она красивыми и точными движениями вытащила из пачки последнюю сигарету, щелкнула зажигалкой и сделала глубокую затяжку. Дым был светло голубой, он немного повисел над ними в воздухе и растворился. Она смотрела куда-то мимо Йона, сжимая в руке пустую пачку. Наконец ему показалось, что к нему снова вернулась способность владеть голосом.
– Между тобой и Молокососом что-то есть?
Она громко рассмеялась. Потом заявила:
– На такие вопросы я не отвечаю.
– Как знаешь. Но, может, ты все-таки еще раз подумаешь над этим? Может, попытаешься понять меня, встать на мое место? Я не люблю, когда меня водят за нос, и не позволяю этого никому. – С этими словами он повернулся и стал спускаться к реке.
Она за ним не пошла.
39
Какое-то время он сидел на берегу Везера и глядел на пляшущие на волнах блики от багрового солнца, глядел до боли в глазах. Они постепенно бледнели и меркли. Солнце скрылось за горизонтом. Может, Юлия права? И он в самом деле заносчив? Но не коренится ли такая заносчивость в его повышенной ранимости, а значит, это всего лишь способ самозащиты? Но от чего он хочет себя защитить? Есть ли что-то, чего он боится? Ему не пришло в голову ничего, кроме страха потерять Юлию. Они слишком редко бывают вместе, у них мало возможностей свободно поговорить друг с другом; естественно, случаются и недоразумения. Да еще эта мучительная необходимость скрывать свои чувства от окружающих. То, что она рассказала Концельманну про свою мать, вероятно, была вынужденная ложь, ведь Йон ничего не знает о том, в какой ситуации это прозвучало.
Но все же и она должна понять, что поставила его в неприятное положение перед Концельманном, именно перед ним. В то, что между ними что-то есть, Йон всерьез не верил. Но ему все равно не нравилось, что она постоянно его выгораживает. Каждое ее слово в защиту Концельманна оказывается обращенным против него, Йона. Как она не понимает этого? Почему?
Когда он опять заглянул в танцзал, Юлия танцевала с Нико Бегеманном; пару Шредеру составила пышная Людмила Невуда. Воздух в зале был такой, что хоть топор вешай. С красной повязкой на лбу, как у индейца, Тимо Фосс торчал за установкой. Он увидел Йона и поднес к губам микрофон.
– Так, люди, теперь что-нибудь для другого поколения. Мы ведь здесь все-таки не одни.
Том Уэйтс. Йон знал эту песню, раньше часто ее слушал. Тимо встал, раскинул руки и, покачивая бедрами, запел вместе с певцом.
It's too early for the circus, it's too late for the bars,
no one's sleepin' but the paperboys,
and no one in this town is makin' any noise,
but the dogs and the milkmen and me.
Уже бары закрыты, цирк еще не открыт,
Спят в городке лишь продавцы газет,
Но ни шума, ни криков на улице нет,
Неймется только псам, молочнику и мне (англ.) .
Юлия тоже пела. Слова знал даже Концельманн; он сидел в углу, отбивал ногой ритм и, разумеется, не отрывал глаз от Юлии. Подпевая, самозабвенно и по-идиотски ухмыляясь.
Йон поднялся к себе в комнату в ожидании, когда закончится песня; музыку он слышал и издалека. «Saving all my love for you» «Сберегу для тебя всю мою любовь» (англ.).
, – так называлась песня. Он взял с собой книгу и уселся в вестибюле.
Через несколько минут мимо прошел Шредер.
– Эй! Решил заменить Концельманна на посту Цербера, или как?
– Там, в зале, оглохнуть можно и нечем дышать, – ответил Йон.
– Что-нибудь не ладится у вас с Юлией?
– С чего ты взял?
– Ну, послушай. На твоем месте я бы не стал добровольно отказываться от возможности ее пощупать. А танцы как раз для этого и устраиваются… – Шредер покрутил в воздухе пальцем и издал неаппетитное чмоканье.
Йон снова уткнулся в книгу и перевернул страницу, хоть и не дочитал ее до конца:
– Отстань!
– Кроме того, несколько учащихся пошли в разнос, – усмехнулся Шредер. – Но не беспокойся, я слежу за порядком. – Насвистывая, он направился к туалетам.
Буквы прыгали перед глазами. Йон пару раз зажмуривался. Внезапно он обратил внимание, как побелели косточки его больших пальцев, и расслабил кисти рук. Взглянул на часы. Еще пятьдесят минут. Потом она пройдет тут мимо него, остановится и извинится. А он попробует ей объяснить, что означает на самом деле его кажущаяся заносчивость. Теперь он даже был готов никогда не называть Молокососа Молокососом.
Подошла к нему и села рядом не Юлия, а Янина Петерсен, с обкусанными ногтями, в черных джинсах и болотного цвета майке. Сначала поболтала о том, о сем – в зале слишком жарко, поездка оказалась ничего себе, погода шикарная, бассейн после обеда просто супер. Наконец заявила, что ей требуются дополнительные занятия по латыни. Не может ли Йон кого-нибудь ей порекомендовать? При этом она зажала пальцы между коленями и уставилась на свои расшнурованные кроссовки.
– У тебя ведь твердая тройка, – возразил Йон, мысленно посылая ее к черту. – Помощь тебе вовсе и не требуется. Просто ты сама должна больше заниматься. – Из зала послышались крики и визг. Десять часов. Слава Богу! Конец представления.
– Одной заниматься плохо, – возразила Янина. – Я подумала, что, может, вы смогли бы… – Она не договорила до конца и скрестила ноги. На внешних краях обеих кроссовок разошлись швы.
Не в первый раз школьницы подходили к Йону с таким вопросом. Он уже понял, что этим девочкам недостаточно напоминать ведомственные инструкции: «Учителя не имеют права оказывать дополнительную помощь собственным ученикам». Янине придется объяснить тут, на этом самом месте, что и в остальных отношениях на него тоже нельзя рассчитывать. Ни как на замену отца, ни как на доброго друга, ни как на объект потаенных эротических мечтаний.
Пока он подыскивал нужные слова, в вестибюль вышла Юлия. Взглянула на него. Его сердце учащенно забилось.
– Янина, ты поможешь нам убрать? – крикнула Юлия и прошла в кабинет хозяина турбазы.
Девочка неохотно встала.
– Я не могу этого делать, – сказал он, – не имею права. Но мы еще поговорим на эту тему. Скажем, завтра, по пути домой. Согласна? – Как только Янина уйдет, к нему подсядет Юлия.
Девочка кивнула. У нее красивые глаза. Верно ли то, на что намекал Шредер? Что она балуется наркотиками? Юлия как-то рассказывала ему, что в этом возрасте перепробовала все и считает это вполне нормальным. Тут все дело в откровенности, – сказала она тогда. Хотя он предпочел бы, чтоб в данном случае она обошлась без нее.
Она вышла из кабинета, не удостоив его даже мимолетным взглядом. Стала подниматься по лестнице. Красная юбка вилась вокруг ее ног.
Йон захлопнул книгу и прошел в зал. Навстречу выходили ребята. Он оставил без ответа их просьбы продлить танцы еще на полчаса. Вместо этого пожелал спокойной ночи.
Концельманн подметал раздавленные чипсы, Лука и Тимо все еще возились с музыкой. Шредер сунул им под нос часы.
– Давайте, друзья, закругляйтесь. – Он вручил Йону коробку с оставшимися кульками. – Это мы раздадим завтра в автобусе. Все пока что под контролем, слава Богу. Как ты? Прочел книжку?
– Почти. – На самом деле он не одолел и трех страниц. – Как ты считаешь, они скоро успокоятся?
Шредер лишь пожал плечами:
– Учащийся, как биологический вид и социальный тип, непредсказуем. Завтра я тебе все-таки расскажу, что они откололи в последнюю ночь в Праге, хочешь ты этого или нет. Между прочим, Юлия уже ушла к себе, если ты ее разыскиваешь. У нее заболела голова. Ты тоже выглядишь довольно говенно, позволь тебе заметить.
– Слишком мало спал, – ответил Йон. – Ты ведь в бассейне наверстал по меньшей мере два часа.
– Да уж, пока ты пялился на старорежимный купальник Юлии, – усмехнулся Шредер. – Меня-то он не интересовал. Впрочем, ты тоже придавил клопа, когда мы играли в волейбол. Мы ведь оба с тобой уже не мальчики. – Он пропустил Тимо и Луку в дверь, Тимо размахивал неоново-зеленым чемоданчиком, вероятно с его личными компакт-дисками и кассетами.
– Спокойной ночи, – сказал Шредер. – Музыка была классная, честное слово. Но теперь никаких глупостей, уясните это себе.
Тимо насмешливо скривил лицо.
– И вам того же.
– Мы не будем, – пообещал Лука.
Наконец Концельманн подмел все крошки и высыпал в мусорное ведро. Йон и Шредер ждали его у двери.
– Давайте еще минутку посидим перед домом? – предложил Шредер, когда они втроем шли через холл.
– У меня в комнате есть бутылка виски, – сообщил Концельманн.
Шредер присвистнул:
– И ты говоришь об этом только сейчас? «Скотч» или «Бурбон»?
– «Айриш Молт», – ответил Концельманн. – Жалко, что Юлия уже ушла спать.
Шредер на ходу толкнул плечом Йона:
– Верно мыслишь, Маркус! Без Юлии даже «Айриш Молт» покажется вдвое хуже.
– Не обижайтесь на меня, – сказал Йон, – но я лучше немного почитаю. И не забывайте: сегодня последняя ночь. Так что не набирайтесь.
– Слушай, Йон, приятель. – Шредер остановился перед их дверью. – Нельзя же так! Стаканчик. Ну хотя бы половинку.
– В другой раз выпью с удовольствием. – Он нажал локтем на дверную ручку, поставил коробку внутрь у косяка и закрыл дверь. Подождал немного, не войдет ли Шредер, чтобы продолжить свои уговоры, потом рухнул на постель.
Значит, у нее головная боль. Можно дать гарантию, что это только предлог. Вероятно, она мучается и переживает, как и он сам. После случая в «Мамма Леоне» ей понадобилось несколько часов, прежде чем она отошла и перестала злиться. Пожалуй, он ей позвонит. Предложит поговорить еще раз.
Его мобильный телефон торчал из кармана брюк, в которых он был нынешним вечером. Йон набрал номер Юлии и нажал на зеленую кнопку. Подождал. «Абонент временно недоступен».
Он швырнул трубку на стол. Мобильник заскользил по столешнице и упал на пол. Йон даже не захотел его поднять.
Он опять рухнул на постель и закрыл глаза.
40
Проснулся он от назойливого звона комара, включил светильник над кроватью и взглянул на часы: без пяти два. Шредер спал в своей постели, повернувшись к Йону расцарапанной голой спиной.
Йон снова выключил свет и некоторое время лежал неподвижно. Обе створки окна были широко распахнуты, но воздух не стал от этого прохладней. Пахло виски. Комар полетел к Шредеру. Вот и хорошо, на расцарапанной спине для него найдется достаточно места.
Нужно все-таки переодеться в пижаму. Но до этого, пожалуй, принять душ. Рубашка пропотела. Старик Пустовка как-то раз утверждал, что в тяжелые годы его волосы однажды утром примерзли к подушке. Так трудно жили – ни пожрать нечего, ни в печку бросить. Вероятно, тогда он и начал лысеть, старый кавалерист. Волосы он потерял все, зато бабки приобрел.
Удалось ли заснуть Юлии? И все ли спокойно у школьников? Надо, пожалуй, сделать еще один контрольный обход.
Он тихо встал, повесил на шею полотенце и взял гель для душа. Потом, повинуясь внезапному импульсу, отложил их в сторону, достал из шкафа кроссовки и, тихонько выйдя на цыпочках в коридор, натянул их там на ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37