Лягушка - двойной агент - делает вид, что хочет купить легенду скорпиона, потом выдает ее своим казначеям.
А утром он ушел, оставив лишь записку в одну строчку: “Увидимся в нашей тюрьме для несовершеннолетних” - так он называл Сэррат. “С любовью, Бен”.
Говорили ли мы тогда о Стефани? Нет. О Стефани мы говорили движением, взглядом, а не с глазу на глаз и не в переписке. Стефани была мимолетным видением и одновременно загадкой, слишком восхитительной, чтобы ее разгадывать. Поэтому, вероятно, я и не думал о ней. Или еще не думал. Не отдавая себе отчета. Не было драматического момента, когда вдруг наступило бы прозрение и я выскочил бы из ванны с криком “Стефани!”. Этого не было по той простой причине, которую я пытаюсь вам объяснить; где-то на ничейной земле, между сознанием и инстинктом самосохранения, Стефани плыла, как мифическое создание, существующее только тогда, когда ее признавали. Насколько я помню, мысль о ней впервые вернулась ко мне, когда я приводил в порядок квартиру после набега Кадровика. Наткнувшись на свой прошлогодний дневник, я стал его листать, думая о том, что в жизни событий гораздо больше, чем мы запоминаем. И, дойдя до июня, я обнаружил линию, перечеркивающую по диагонали две недели в середине месяца с аккуратно написанной рядом цифрой “8”, означающей Лагерь 8 в Северном Аргайлле, где мы занимались общей военной подготовкой. И я стал думать - а может, просто чувствовать - да, конечно, Стефани.
И отсюда, не испытав внезапного Архимедова прозрения, я стал вспоминать, как мы ехали ночью по залитым лунным светом дорогам Северной Шотландии: Бен за рулем открытого родстера “Триумф”, а я рядом, болтая без перерыва, чтобы не дать ему заснуть, поскольку мы оба находились в счастливо-измученном состоянии после того, как неделю делали вид, что в горах Албании поднимаем на борьбу партизанскую армию. А июньский ветер обвевал наши лица.
Остальные ехали в Лондон на сэрратском автобусе. Но у нас с Беном был родстер “Триумф”, принадлежащий Стефани, ведь Стеф была молодчиной, Стеф была бескорыстной. Стеф вела его всю дорогу от Обана до Глазго, чтобы Бен мог попользоваться им неделю и вернуть, когда курс возобновится. Именно так вспомнилась мне Стефани - в точности так, как она предстала передо мной в машине, - бесплотный, дразнящий образ, наша с ним женщина - женщина Бена.
- Итак, кто же или что же такое Стефани? Или, как всегда, ответом мне станет громкое молчание? - спросил я его, открывая “бардачок” в тщетной попытке найти следы ее присутствия.
Громкое молчание длилось мгновение.
- Стефани - это свет для безбожников и образец для добродетельных, - серьезно ответил он. И потом более неодобрительно: - Стефани представляет немецкую часть семьи. - Он и сам был больше по немецкой линии, любил говорить он в более кислом настроении. Он говорил, что Стеф была со стороны Арно.
- Она хорошенькая? - спросил я.
- Не будь вульгарным.
- Красивая?
- Не так вульгарно, но еще не тепло.
- Тогда какая же она?
- Она - совершенство. Она лучится. Она бесподобна.
- Значит, красива?
- Да нет, деревенщина. Изысканна. Sans pareil [9]. Умна так, что и не снилось никакому Кадровику.
- А кроме этого, что она для тебя? Кроме того, что она немчура и хозяйка этой машины?
- Она седьмая вода на киселе моей матери. После войны она приехала к нам жить в Шропшир, и мы вместе выросли.
- Значит, она твоего возраста?
- Если вечность можно измерить, то да.
- Как бы названная сестра.
- Была несколько лет. Мы вместе носились как сумасшедшие, собирали на рассвете грибы, трогали пипки друг у друга. Потом я отправился в школу-интернат, а она вернулась в Мюнхен, чтобы продолжать быть немчурой. Конец детской идиллии - и назад к папочке в Англию.
Так вежливо он не говорил ни об одной женщине, ни о себе.
- А теперь?
Я испугался, что он снова отключился, но в конце концов он мне ответил:
- Теперь все не так весело. Она пошла в художественную школу, подцепила какого-то психа-художника и стала жить в доме, полученном в приданое, на Западных островах Шотландии.
- А почему же тогда все не так весело? Ты не нравишься ее художнику?
- Ему уже никто не нравится. Он застрелился. По неизвестным причинам. Оставил записку в местном совете, в которой извинялся за эту неприятность. Никакой записки для Стеф. Они не были женаты, что еще больше сбило с толку.
- А теперь? - снова спросил его я.
- Она все еще живет там.
- На острове?
- Да.
- В особняке, полученном в приданое?
- Да.
- Одна?
- Большую часть времени.
- То есть ты ездишь туда и встречаешься с ней?
- Да, встречаюсь с ней. Значит, полагаю, и езжу тоже. Да, именно так: я езжу и встречаюсь с ней.
- Это серьезно?
- Все, что касается Стеф, серьезно по-крупному.
- Чем она занимается, когда ты не с ней?
- Надо думать, тем же, чем когда я с ней. Рисует. Разговаривает с птичками. Читает. Музицирует. Читает. Музицирует. Рисует. Думает. Читает. Дает мне свою машину. Хочешь еще что-нибудь узнать о моих делах?
На мгновение мы стали друг другу чужими, пока Бен снова не смягчился.
- А знаешь что, Нед? Женись-ка на ней.
- На Стефани?
- На ком же еще, идиот! Если подумать, чертовски хорошая мысль. Предлагаю собраться и обсудить ее. Ты женишься на Стеф, Стеф выйдет замуж за тебя, а я буду приезжать, жить с вами и ловить в озере рыбу.
Вопрос мой был порожден чудовищной, заслуживающей наказания наивностью.
- Почему же тебе самому не жениться на ней? - спросил я.
Неужели только теперь, стоя в своей квартире и глядя, как рассвет медленно скользит по стенам, я получил ответ? Уставившись на перечеркнутые страницы прошлогоднего июня и передернувшись, вспоминая его ужасное письмо?
Или ответ этот был дан мне уже в машине молчанием Бена, пока мы мчались в шотландской ночи? Неужели уже тогда я знал: Бен говорил мне, что никогда не женится ни на одной женщине?
Неужели по этой причине я изгнал Стефани из своего сознания, так глубоко запрятав ее, что даже Смайли, несмотря на все его хитроумные подкопы, не удалось ее эксгумировать?
Посмотрел ли я на Бена, когда задал ему этот фатальный вопрос? Смотрел ли я на него, когда он не ответил и продолжал молчать? Или же я умышленно не смотрел на него вовсе? К тому времени я привык к его молчанию, поэтому, возможно, напрасно прождав, я в наказание замкнулся в себе.
Но я точно знаю, что Бен так и не ответил на мой вопрос, и никто из нас о Стефани больше не вспоминал.

* * *
Стефани - женщина его мечты, думал я, продолжая изучать свой дневник. На своем острове. Женщина, которая любила его. Но должна выйти замуж за меня.
Женщина, которая имела привкус смерти, в чем герои Бена, казалось, всегда нуждались.
Вечная Стефани, свет для безбожников, лучится, бесподобна, немка Стефани, его образцовая названная сестра - возможно, и мать тоже, - машущая ему со своей башни, предлагающая ему убежище от отца.
“Вам придется поставить себя на место Бена”, - сказал Смайли.
Однако даже сейчас, держа в руках открытый дневник, я не позволил себе неуловимые моменты откровения. Во мне формировалась идея. Постепенно она превратилась в возможность. И только позже, когда мое состояние физической и психологической осады стало меня донимать, идея превратилась в убеждение и, наконец, в цель.
И вот настало утро. Я обработал пылесосом квартиру. Вытер пыль и навел глянец. Я поразмыслил над своим гневом. Бесстрастно, как вы понимаете. Снова открыл стол, вынул свои оскверненные личные бумаги и сжег в камине все то, что посчитал окончательно запятнанным вторжением Смайли и Кадровика: письма от Мейбл, призывы моего бывшего репетитора “заняться чем-нибудь повеселее”, чем примитивная исследовательская работа в военном ведомстве.
Я делал все это как бы своей оболочкой, в то время как остальное “я” боролось против правильного, нравственного, честного хода действий.
Бен, друг мой.
Бен, след которого взяли собаки.
Бен в мучениях, и одному богу известно, что еще ждет его.
Стефани.
Я долго сидел в ванне, потом лег на кровать, глядя в зеркало на комоде, поскольку в зеркало мне была видна улица. Я видел двух человек, которых принял за людей Монти, одетых в спецодежду и тоскливо копающихся в мусоросборнике. Смайли сказал, что я не должен принимать их на свой счет. В конце концов, им всего лишь надо было надеть на Бена наручники.

* * *
Десять часов того же длинного утра. Я решительно встаю к одной створке заднего окна, глядя вниз на убогий двор, воняющий креозотом, с сарайчиком, где когда-то была уборная, и сколоченной из досок калиткой, ведущей на грязную улицу. В конце концов, Монти не так уж безупречен.
Западные острова, сказал Бен. Полученный в приданое особнячок на Западных островах.
Но какой именно из островов? И как фамилия Стефани? Единственно верной догадкой было то, что, если она происходит с немецкой стороны семьи Бена и жила в Мюнхене и поскольку немецкие родственники Бена были знатными, она, скорее всего, титулована.
Я позвонил Кадровику. Я мог позвонить и Смайли, но решил, что безопаснее будет наврать Кадровику. Он узнал мой голос, прежде чем я смог сформулировать, зачем звоню.
- Какие-нибудь новости? - спросил он.
- Боюсь, что нет. Я хочу выйти на часок. Это можно?
- Куда?
- Да есть кое-какие дела. Купить поесть. И что-нибудь почитать. Думал еще заскочить в библиотеку.
Кадровик был знаменит своим неодобрительным молчанием.
- Возвращайся к одиннадцати. Позвони, как только вернешься.
Довольный своей хладнокровной игрой, я вышел через переднюю дверь, купил газету и хлеб. При помощи магазинных витрин я проверил, есть ли “хвост”. Убедился, что никто меня не ведет. Я пошел в публичную библиотеку и в справочном отделе взял старый том “Кто есть кто” и изодранный “Готский альманах”. Я не стал раздумывать, чтобы ответить себе на вопрос, кому в Баттерси могло понадобиться до такой степени зачитать “Готский альманах”. Сначала открыл “Кто есть кто”, найдя там отца Бена, который имел дворянское звание и целый иконостас орденов: “1936 года рождения, женат на графине Ильзе Арно Лотринген, сын - Бенджамин Арно”. Я переключился на “Альманах” и нашел семью Арно Лотрингенов. Она занимала три страницы, но я сразу же отыскал дальнюю родственницу по имени Стефани. Я смело спросил у библиотекарши, есть ли у нее телефонная книга Западных островов Шотландии. У нее не было, но она разрешила мне воспользоваться своим телефоном, чтобы позвонить в справочную, - это было очень удачно, так как я не сомневался в том, что мой телефон прослушивается. Без четверти одиннадцать я был уже у телефона в своей квартире и таким же спокойным, как и раньше, тоном разговаривал с Кадровиком.
- Где ты был? - спросил он.
- В газетном киоске. И в булочной.
- А в библиотеку ходил?
- В библиотеку? А, да. Ходил.
- И что, скажи на милость, ты там взял?
- Да, в общем, ничего. По некоторым причинам, мне оказалось трудно в данный момент на чем-нибудь остановиться. Что мне делать теперь?
В ожидании того, что он скажет, я думал, не слишком ли многословный дал ему ответ, но решил, что сойдет.
- Жди давай. Как и мы.
- Может, мне прийти в штаб-квартиру?
- Поскольку ты ждешь, то можешь с тем же успехом заниматься этим у себя.
- Если хотите, могу вернуться к Монти.
Возможно, благодаря моему сверхбогатому воображению, но мне казалось, что я вижу Смайли, стоящего рядом с ним и подсказывающего ему, как мне отвечать.
- Жди, где сидишь, - грубо ответил он.
Я ждал, но как - одному богу известно. Я делал вид, что читаю. Сгущая краски, я написал Кадровику высокопарное прошение об отставке. Разорвал его на кусочки и сжег. Я смотрел телевизор, а вечером лежал на кровати, наблюдая в зеркало за сменой караула Монти и думал о Стефани, потом о Бене и снова о Стефани, которая теперь крепко засела в моем воображении, всегда недосягаемая, одетая в белое, безукоризненная Стефани, защитница Бена. Позвольте вам напомнить, что я был молод и в том, что касается женщин, был не так опытен, как вам могло бы показаться, если вы слышали, как я о них рассказывал. Адам во мне был скорее ребенком, чем бойцом.
Я прождал до десяти, потом незаметно проскользнул вниз, прихватив бутылку вина для господина Симпсона и его жены, посидел с ними за стаканчиком перед телевизором. Потом отвел господина Симпсона в сторонку.
- Крис, - сказал я, - я понимаю, что это глупо, но меня преследует одна ревнивая дама, и мне бы хотелось выйти через заднюю дверь. Вы бы не разрешили мне выйти через вашу кухню?
Час спустя я был в ночном поезде на Глазго. Я досконально выполнил все правила конспирации и был уверен, что за мной не следят. Все же на Центральном вокзале Глазго я из предосторожности поскучал в буфете над чашкой чаю, выискивая возможных шпиков. В качестве следующей меры предосторожности, прежде чем сесть в кампбеллтаунский автобус до Уэст-Лох-Тарберта, я взял в Хеленсбурге такси, которое перевезло меня на другой берег Клайда. В те дни паром до Западных островов ходил три раза в неделю, кроме короткого летнего сезона. Но судьба ко мне благоволила: лодка ждала и отчалила, как только я в нее сел, поэтому днем мы миновали Джуру, зашли в порт Аскайг и снова в сумерках северного неба взяли курс в открытое море. К тому времени нас было всего трое пассажиров внизу: пожилая пара и я, и, когда я поднялся на палубу, чтобы отвязаться от их расспросов, первый помощник капитана начал радостно задавать мне свои: не каникулы ли у меня? Может, тогда я доктор? Женат ли? Однако я чувствовал себя как рыба в воде. С той самой секунды, как я вышел в море, я начал понимать каждого и все мне, казалось, стало по плечу. Да, с возбуждением подумал я, глядя на приближающиеся огромные утесы и улыбаясь крикам чаек, да, вот где Бен нашел укрытие! Вот где его вагнеровские демоны обретут свободу!
Вы должны понять и постараться простить мою незрелую в те дни чувствительность ко всем формам нордической абстракции. Что двигало Беном, доискивался я. Мифический остров - как будто из Оссиана! - в вихре туч, бурное море со жрицей в одиноком замке - я не мог от этого оторваться. То был самый пик моего периода романтизма, и душа моя была отдана Стефани прежде, чем я увидел ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50