- Ну, так как нам быть с этим, Сирил? - сказал я наконец. И, приподняв блокнот, я прочитал вслух написанное. - “Я, Сирил Фревин, торжественно заявляю, что за последние двенадцать месяцев я не завел знакомства, пусть даже кратковременного, ни с одним советским гражданином, ни с гражданином Восточного блока, кроме тех, которые мною уже названы. Дата и подпись”.
Я опять набил трубку и стал, не торопясь, раскуривать ее. Сунул обгоревшую спичку в коробок, а коробок - в карман. Моя речь, уже раньше перешедшая на шаг, теперь и вовсе замедлилась.
- С другой стороны, Сирил, мой вам совет: если в вашей жизни есть кто-нибудь такой, то не упускайте эту возможность признаться мне сейчас. И им тоже. Все, что вы мне расскажете, я сохраню в тайне; так же как и они, - в зависимости от того, что расскажу им я, а это отнюдь не значит, что они узнают все. В конце концов мы ведь не святые. А будь мы даже святыми, я не уверен, что мы прошли бы проверку на лояльность в Главном управлении.
Умышленно или нет, я задел в нем больную струну. Он только и ждал повода, и вот он его получил.
- Святой? Кто сказал “святой”? Не смейте, черт возьми, называть меня святым, я этого не потерплю! “Святой Сирил” - это мое прозвище. Разве не знали? Конечно, знали, вот и дразните меня!
Напряженное лицо, жесткое. Хлещет меня словами. Фревин прижат к канатам и бьет по чему попало.
- Если бы было такое лицо - хотя его и нет, - я бы не сказал ни вам, ни вашим ищейкам из Отдела проверки благонадежности - я бы сообщил об этом в письменном виде, как положено, в отдел кадров, который…
Я позволил себе прервать его во второй раз. Мне не хотелось, чтобы он задавал тон нашему диалогу.
- Но ведь у вас и впрямь никого нет, верно? - настаивал я, не выходя из взятой на себя пассивной роли. - Никого? Вы не ходили ни на какие мероприятия: приемы, встречи, собрания, официальные или нет, в Лондоне, вне Лондона, даже за границей, на которых мог присутствовать гражданин из-за Железного Занавеса?
- Нужно ли продолжать говорить, что нет?
- Нет, если ответ будет “да”, - ответил я с улыбкой, которая ему не понравилась.
- Отвечаю - нет. Нет, нет, нет. Повторяю - нет. Поняли?
- Спасибо. Значит, я могу написать “нет”, верно? Это значит - никого, даже русского. И вы распишетесь в этом. Да?
- Да.
- Что значит - нет? - уточнил я, как бы снова слегка пошутив. - Простите, Сирил, но мы должны быть кристально чисты, иначе Главное управление навалится на нас всей своей мощью. Вот, я написал за вас. Подпишите.
Я протянул ему карандаш, и он поставил свою подпись. Мне хотелось выработать в нем привычку. Он возвратил мне блокнот, трагически при этом улыбаясь. Он мне лгал и в своем бесстыдстве нуждался в моем утешении. И я ему дал это утешение, хотя, боюсь, только потому, что рассчитывал очень скоро его отобрать. Я запихнул блокнот во внутренний карман, встал и сладко потянулся, как бы объявляя, что в нашей дискуссии наступил перерыв, так как самое сложное позади. Я слегка потер поясницу - обычная проблема пожилого человека.
- А что это вы там копаете, Сирил? - спросил я. - Сооружаете собственный бункер, что ли? По-моему, бесполезная затея в наши-то дни.
Глядя мимо него, я обратил внимание на горку кирпичей, сваленных в углу небольшой площадки и накрытых куском толя. К ним через газон подходила незаконченная траншея глубиной около двух футов.
- Это будет пруд, - отозвался Фревин, с радостью ухватившись за новую тему. - Между прочим, я очень люблю воду.
- Пруд для золотых рыбок, Сирил?
- Декоративный пруд. - К нему возвращалось благодушие. Он успокоился, он улыбался, и его улыбка была такой теплой и искренней, что я невольно улыбнулся ему в ответ. - Что я собираюсь сделать, Нед, - начал он, придвигаясь по-дружески ко мне, - так это соорудить каскад на трех разных уровнях, начиная с четырех футов, и с интервалом по нисходящей в восемнадцать дюймов до траншеи. Каждый прудок будет подсвечен снизу скрытой лампой. Вода будет подаваться при помощи электрического насоса. Вечерами вместо того, чтобы задергивать шторы, я смогу любоваться своим собственным декоративным водяным каскадом с иллюминацией!
- И наслаждаться музыкой! - воскликнул я, полностью поддерживая его энтузиазм. - По-моему, это великолепно, Сирил! Гениально! Я просто потрясен. Мне бы хотелось показать это жене. Кстати, как вам Зальцбург?
Его повело, подумал я, глядя, как дернулась его голова прочь от меня. Я наношу удар - и его ведет, а я выжидаю и, как только он приходит в себя, наношу еще один удар.
- Мне говорили, что вы ездите в Зальцбург послушать музыку. Говорят, этот Зальцбург просто Мекка для вас, меломанов. На Рождество там оперы исполняются или вы предпочитаете рождественские песенки и гимны?
Должно быть, улицу перекрыли, подумал я, вслушиваясь в невероятную тишину. Пожалуй, Фревин думает о том же, по-прежнему уставившись в свой дворик.
- А вам-то что? - ответил он. - Вы же полный невежда в музыке. Сами сказали. И к тому же вечно суете нос в чужие дела.
- Верди? Я слышал о Верди. Моцарт? Он ведь австриец, верно? Я видел фильм. Готов поспорить, что на Рождество там непременно исполняют Моцарта. Разве я не прав?
Снова молчание. Я сел и опять приготовился писать под его диктовку.
- Вы один ездите? - спросил я.
- Конечно.
- Всегда?
- Конечно.
- И в прошлый раз?
- Да!
- В номере проживаете один?
Он громко рассмеялся.
- Я-то? Ни одной минуты. Что вы. К моему приезду в номере меня ждут танцовщицы. Каждый день новые.
- Но слушать музыку вечер за вечером - вам это нравится?
- Кто вам сказал, что мне нравится?
- Четырнадцать вечеров музыки. Пожалуй, двенадцать, если учесть дорогу.
- Может, двенадцать. Может, четырнадцать. Может, тринадцать. Кому какое дело? - Он все еще был в смятении. Он был где-то далеко-далеко.
- Ради этого вы туда и ездите? В Зальцбург? И платите за это? Да? Да, Сирил? Отзовитесь, пожалуйста, Сирил. Похоже, вы не слушаете меня? И нынешним Рождеством вы поехали туда тоже ради этого?
Он кивнул.
- Концерты вечер за вечером? Опера? Гимны?
- Да.
- Беда лишь в том, видите ли, что, по данным Главного управления, вы там прожили только одну ночь. Вы приехали в день, на который заказали номер, а на следующее утро, говорят, отбыли. Заплатили-то вы за номер полностью за две недели, а персонал утверждает, что вас там и в помине не было до самого последнего дня, когда кончался ваш отпуск. Так что вполне естественно, что Главное управление интересуется, где, черт побери, вас носило. - Тут я выступил с дерзким экспромтом. - И с кем? Их интересует, был ли кто-нибудь с вами. Например, Борис и Ольга.
Я перелистал несколько страниц блокнота, и в полной тишине их шелест прозвучал, как грохот упавшего кирпича. Его ужас передался и мне. Будто мы оба соучастники одного преступления. Тонкая перегородка отделяла нас от правды, но страх перед ней, казалось, был в равной степени невыносим как для человека, стремившегося спрятать правду за перегородкой, так и для меня, желавшего высвободить ее оттуда.
- Нам осталось только изложить это на бумаге, Сирил, - сказал я. - И тогда мы забудем всю эту историю. Я бы сказал, если хочешь покончить с чем-то, изложи это на бумаге. Иметь друга - не преступление. Даже если это иностранец, при условии, что он указан в списке. Он ведь иностранец, я полагаю? Однако я вижу, что вы колеблетесь. Наверное, он какой-то особый друг, если вы ради него пожертвовали музыкой.
- Нет его нигде. Он не существует. Он уехал. Я ему мешал.
- Ладно, он ведь не в Рождество уехал, верно? Раз вы были вместе. Он австриец, Сирил?
Фревин не подавал признаков жизни. Он был мертв, хотя глаза его были открыты. Я переусердствовал, нанося ему удары.
- Ну, хорошо. Значит, он француз, - высказал я предположение чуть погромче, чтобы выдернуть его из самосозерцания, в которое он погрузился. - Так он французик, этот ваш приятель, Сирил? Они ничего против французиков не имеют, хоть и не очень их жалуют. Ну же, Сирил, а может, это янки? Янки-то у них пройдет! - Никакого ответа. - Уж не ирландец ли он? Надеюсь, нет, иначе мне вас жаль!
Я рассмеялся вместо него, но не смог вывести его из угнетенного состояния. Все еще стоя у окна, он согнул большой палец и сверлил косточкой сустава свой лоб, будто пытался провертеть в нем пулевую дыру. Кажется, он что-то прошептал.
- Я не понял, Сирил?
- Он выше всего этого.
- Выше национальности?
- Он выше этого.
- Вы хотите сказать, он - дипломат?
- Он не приезжал в Зальцбург, вы что, ни черта не слышите? - Он резко обернулся ко мне и закричал: - Вам что, мозги свело? Какие там ответы, вы даже вопрос толковый задать не можете! Не удивительно, что в стране такая неразбериха! Куда девался ваш здравый смысл? Где, наконец, человеческое сочувствие?
Я снова встал. Медленно, чтобы он не сводил с меня глаз. Еще раз потер себе спину. Прошелся по комнате. Покачал головой, как бы говоря, что так дело не пойдет.
- Я пытаюсь помочь вам, Сирил. Если бы вы поехали в Зальцбург и остались там, то был бы один сценарий. Если вы потом отправились куда-нибудь еще, тогда он совсем другой. Если, скажем, ваш приятель - итальянец. Но если вы прикинулись, что едете в Зальцбург, а сами отправились, ну, я не знаю, в Рим или, скажем, в Милан, даже в Венецию, - это другое дело. Я не могу делать все за вас. Это несправедливо, и меня за это по головке не погладят.
У него широко раскрылись глаза. Он передавал свое безумие мне, а сам превращался в разумного человека. Я стал набивать трубку, целиком погрузившись в это занятие, и продолжал говорить.
- Вам трудно угодить, Сирил, - я трамбовал табак указательным пальцем, - вы, если хотите знать, недотрога. “Не трогайте меня здесь, не касайтесь там. Это можно, но только один раз”. Послушайте, так о чем же мне позволено с вами говорить?
Я зажег спичку, поднес ее к трубке и увидел, как он перенес костяшки пальцев на глаза, чтобы не видеть этой комнаты. Но я притворился, будто ничего не замечаю.
- Ну, ладно, оставим в покое Зальцбург. Если вам больно слышать про Зальцбург, не будем о нем говорить и вернемся к вашим знакомым из-за Железного Занавеса. Согласны?
Его руки медленно соскользнули с лица. Никакого ответа, но не было и явного протеста. Я продолжал говорить. Он хотел этого. Я почувствовал, что мои слова были для него мостиком между реальным миром и тем адом, который бушевал внутри его. Он хотел, чтобы я говорил за нас обоих. Мне показалось, что я должен признаться за него, и потому решил пустить в ход свою самую грозную карту.
- Тогда предположим на время, Сирил, что к нашему списку мы добавим фамилию Сергея Модрияна и поставим на этом точку, - предложил я беспечно, изо всех сил стараясь, чтобы мои слова не звучали угрожающе. - Просто чтобы обезопасить себя, - добавил я жизнерадостно. - Что вы скажете? - Его голова была низко опущена, так что лица я не видел. Продолжая жизнерадостно болтать, я выдвинул еще одно полезное предложение: “Ладно, штабисты, скажем мы им, берите своего несчастного мистера Модрияна. Хватит морочить нам голову, мы совершенно ни при чем. Получайте его - и точка. Неду с Сирилом пора делом заниматься”.
Он раскачивался, улыбаясь подобно висельнику. В полной тишине, охватившей округу, казалось, что мои слова отражаются от соседских крыш. Но до Фревина, похоже, они не доходили.
- Модрияна-то они и хотят, чтобы вы назвали, Сирил, - продолжал я урезонивать его. - Это - точно. Если вы скажете “да” насчет Модрияна и если я напишу его фамилию, что я уже делаю, и вы не будете возражать - а вы меня не останавливаете, так ведь? - то никто не сможет обвинить ни одного из нас в том, что мы были не вполне с ними откровенны. “Да, я приятель Сергея Модрияна, и пропадите вы все пропадом” - ну как? “И мы с ним ездили туда-то и туда-то, делали то-то и то-то, решили сделать еще кое-что и прекрасно провели время или не провели. В конце-концов, к чему вся эта гласность, если мне все еще запрещено общаться с весьма цивилизованным русским?” Ну, так как? Не важно, что, пока есть пробелы, мы заполним их потом. А дальше, как мне кажется, они закроют досье до следующего года, и мы еще успеем воспользоваться уикендом.
- Почему?
Я изобразил непонятливость.
- Зачем это им закрывать досье? - спросил он, охваченный подозрениями. - Ведь они какими были, такими и остались? Не могут же они вдруг перемениться и сказать: “Какой смысл?” Так не бывает. В любом случае у них одно на уме. И их не изменить. Они не могут стать другими. Не способны.
- Полно, Сирил! - Он погрузился в свои мысли и стал опять отдаляться. - Сирил!
- Что такое? В чем дело? Не кричите.
- Что с того, что ты русский в наши-то дни? Главное управление куда больше заволновалось бы, окажись Сергей французом! Я ведь тогда упомянул про французика, чтоб подловить вас. Сожалею об этом и приношу извинения. Но русский в наши дни… силы небесные, речь идет не просто о дружественной стране, речь идет о партнере! Вы-то знаете Главное управление. Они всегда отстают от жизни. Так же как и Горст. Наша задача - изменить положение. Вы слушаете меня, Сирил?
И вот здесь на какое-то мгновение я подумал, что проиграл игру: проиграл его соучастие, его зависимость, проиграл его добровольный отказ от неверия. Он прошел мимо меня как во сне, опять остановился в оконном проеме, где стал задумчиво разглядывать незаконченный бассейн, как и все остальные незавершенные проекты своей жизни, которым, как он, видимо, теперь понимал, было не суждено завершиться.
Затем, к моему облегчению, он заговорил. Не о том, что он совершил. Не о том, с кем он совершил это. А почему.
- Вам не понять, что значит весь день находиться взаперти с кучей недоумков.
Я было подумал, что он жалуется на свое будущее, но сообразил, что он имеет в виду “Танк”.
- Весь день сидеть с ними в одной комнате, слушать их пошлые анекдоты, задыхаться от сигаретного дыма и запаха их тел. Вам не понять, куда там, вы ведь из привилегированных, как бы ни старались себя принизить. День за днем одно и то же смакуют: женскую грудь, нижнее белье, месячные да шалости на стороне. “Послушай, Святой, расскажи-ка нам для разнообразия грязный анекдотик! Держу пари, ты - темная лошадка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50