https://wodolei.ru/catalog/unitazy/rossijskie/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 




Наташа Маркович
Flutter. Круто, блин! Хроники одного тренинга



Наташа Маркович
Flutter. Круто, блин!
Хроники одного тренинга

Когда я была маленькой, я летала. Каждую ночь я просыпалась, соскальзывала с кровати и невысоко, примерно в метре от пола, продолжала бесшумно скользить. Я пролетала по всей квартире, тихонечко вплывала в комнату родителей, выскальзывала на балкон… Полетав, я возвращалась, слегка озябшая, под одеяло и засыпала самым спокойным и счастливым сном.
В реальности происходящего я не сомневалась в то время ни одной секунды, ни днем, ни ночью.
Сейчас мой взрослый мозг твердит мне, что это невозможно, что это лишь сны. Твердит, как фанатик, несмотря на сохранившееся ощущение реальности. Я до сих пор помню все чувства – даже холод в тонких ногах, которые я поджимала под одеялом после полета. Помню и само чувство скольжения по воздуху.
Но мозг все равно не верит. Господи, ну почему это не может быть правдой?

Парадигма (от παραδειγμα – пример, модель, образец) – в философии, социологии исходная концептуальная схема, модель постановки проблем и их решения, методов исследования, господствующих в течение определенного исторического периода в научном сообществе. Смена парадигм представляет собой научную революцию или эволюционный переход.
БЭС


Людское общество в массе своей косно и инертно. Наше эго защищает нас от нововведений, выполняя таким образом свою функцию – обеспечение выживания. Ведь так, как есть сейчас, – благополучно и эффективно, раз мы до сих пор живы. Значит, не надо ничего менять – как бы не стало хуже.
Смена, или сдвиг, парадигмы возможна лишь тогда, когда в обществе накопилась критическая масса людей, умеющих мыслить по-новому. Тех, кто готов рисковать и выходить за рамки привычной жизненной рутины. Готов совершать безумные поступки, вести себя нелогично, на взгляд большинства – глупо, и по большому счету отказаться от выживания. Ради жизни.
Каждый из этих «прогрессоров» в свое время выбирает жить осознанно и совершает свой маленький персональный сдвиг. Своей маленькой персональной парадигмы.
И когда таких одиночек по каким-либо причинам становится больше всего лишь на нескольких процентов, то общество совершает очередной виток эволюции.
В воздухе витало…

Пролог

Я часто плачу, когда одна еду по городу на машине.
Для этого не должно произойти ничего особенного – может, музыка старая, добрая и прекрасная зазвучит из моего замечательного приемника, может, водитель соседнего авто уступит мне дорогу и улыбнется, а может, старикашка с палочкой и орденскими планками, переходя дорогу, погрозит мне своей тощей тросточкой – мол, «только попробуй меня задавить!».
Старики вообще особо трогают мою нервную систему.
9 мая вся Тверская была в молоденьких солдатиках, расставленных через каждые пятьдесят метров. Прямо по дороге шли гордые старики, а молодые прыщавые новобранцы отдавали им честь. Старики козыряли в ответ, преисполненные чувства собственного достоинства. Это был их праздник, и они величественно несли свои мундиры и боевые ордена по главной улице страны.
Я стояла на углу Тверской и Малого Гнездниковского переулка (на Тверскую меня не пустили солдаты), прислонившись к заграждению и наблюдая за этой картиной, и несколько часов подряд пускала нюни.
Что за процессы такие происходят в моем организме последние несколько лет?
Почему обычное солнце, сверкающее на своем привычном месте, способно вызвать у меня приступ эйфории, а описание пенсионера, привезшего сыну в тюрьму апельсины, настоящее эмоциональное потрясение?
В чем причина такой чувствительности? Как будто из меня торчат оголенные провода нервов. Я прямо представляю их – такие разноцветненкие. Чуть тронь – и меня тут же бьет электричество чувств и эмоций.
Возможно, дело в людях, которые вот уже долгое время меня окружают.
Я так давно их искала…

Часть 1
Тотем

Родили меня, непонятную

Родили меня совсем непонятную, странную, молчаливую, но сразу с жизненными принципами. Однажды, уже сильно взрослой, я мельком увидела кусочек мультика. Чуть ли не в магазине телевизоров и прочей техники. Что это был за мульт – неизвестно, так как увидела я лишь минутный кусочек. Старая, типа медведица, что ли, говорила, внимающим малышам:
– У каждого из вас есть свой тотем. Это то, что ведет тебя по жизни, что ты привносишь в нее. От чего ты не можешь отступить без страха потерять себя. Тотемов много. У кого-то это любовь. У кого-то – упорство. У иных – милосердие или радость.
– А у меня? У меня? – подскочил самый маленький. – Ты знаешь, какой у меня тотем?
– Знаю. Твой тотем, малыш, – это честность.
В этот миг я, бегущая мимо по своим важным взрослым делам, вдруг остановилась, как вкопанная и прокрутила все услышанное еще раз, но с осмыслением. И мне вдруг захотелось плакать. Кажется, я поняла, какой у меня тотем. Или принцип, если хотите. И поняла, что случилось, когда я начала его предавать, продавать, резать на кусочки и менять на разное, суетное.

Всю жизнь, сколько помню себя, я мечтала говорить то, что думаю или чувствую. И поступать соответственно этому. Того же я, вполне естественно, ожидала и от окружающих. Такой вот у меня был бзик, практически с самого рождения. Жажда честности, справедливости и объективности.
Не могу сказать, что окружающие были в восторге от моих утопических идей. В моем маленьком металлургическом городке никому моя персональная объективность не понадобилась. Тем более исходящая от весьма странного субъекта.
С самых ранних лет я была худа до необычайности, до прозрачности. Родители звали меня щеклеей. Это такая рыба плоская. И еще я носила очки с толстыми линзами. Рыба в очках.
Родители мои – веселые ребята – вышучивали меня постоянно. Но почему-то мне было не до смеха. Наверное, я родилась немного грустной. Физиологически. И когда надо мной смеялись, я испытывала ощущение необычайной трагической обиды от несправедливости происходящего.
А еще, когда мама звонко шлепала меня ладошкой по попе за какую-нибудь провинность, я чувствовала такое унижение, какого не чувствовала, наверное, потом никогда в жизни. Я просто задыхалась от этого чувства. В чем причина столь значительной реакции в столь незначительном возрасте – я не знаю. Вроде еще и формироваться-то было неоткуда. Может, это досталось мне от моих предков?
В общем, все ужасно. Я пыталась протестовать против силовых методов, но мои писклявые заявления вызывали новую порцию смеха. Это была ловушка. Чем больше я обижалась, тем сильнее они смеялись. И в конце концов в один из дней я приняла одно из самых важных стратегических решений в моей жизни.
Мне было примерно пять лет, и я сидела в тот день на кухонном столе, по обыкновению. Подул ветер, окно открылось, а я упала со стола. Между собой все это не было связано, но выглядело, очевидно, смешно. Родители долго хохотали и приговаривали:
– Наташка у нас такая тощая, что ее ветром со стола сдувает.
И когда моя очередная попытка обидеться вызвала дежурный приступ смеха, я вдруг поняла – надо тоже смеяться. Я засмеялась, и родители меня начали тискать и обнимать. В этот момент мне стало ясно, что я веселая им нравлюсь больше, чем я же, но в слезах.
С тех пор я смеюсь. Много и часто. Над собой и над другими. И как-то так, постепенно, годам уже к тридцати, я догадалась, что мир – это один сплошной повод для веселья. Какой-то приколист все это придумал.
Так что в пять лет я научилась притворяться. Правда, тогда же я приобрела и капельку мудрости, так что нечего жаловаться.
Я постепенно, год от года становилась веселей, а в остальном моя жизнь не изменилась.
Обычные детские развлечения меня не интересовали. Я сутками читала все подряд от «Капитана Ко-Ко и зеленого стеклышка» до «Нюрнбергского эпилога». Часами пыталась достичь нирваны и оторваться от земли, руководствуясь статьями по йоге из старого журнала «Наука и жизнь». По осени в одиночку с головой зарывалась в желтые листья и долго там сидела, наблюдая в дырочку за прохожими. В купальнике и босиком возвращалась домой, искупавшись в реке глубокой осенью. Дружила с деклассированными элементами, почти никогда не причесывалась, редко замечала, во что одета. И, сколько помню, всегда была погружена в себя.
В общем-то я не делала ничего такого уж особенного, но, видимо, это было немного не то, что делали остальные жители моего городка. Чуть-чуть не то или не так – какие-то миллиметры, но этого оказалось достаточно для того, чтобы вдруг, в расцвете юных лет, надолго оказаться в изоляции.
Учителя меня не любили страстно. За исключением буквально двух, постоянно пытавшихся меня спасти от превратностей объективной реальности.
Подруги меня не понимали и считали дурой. Возможно, они были правы. Кстати, я была чрезвычайно ведомой и в дружбе подчинялась без затей и размышлений. Возможно, мне просто было все равно, что делать.
В конце концов одноклассники объявили мне бойкот. Это было ужасно. Все молчали. Когда я подходила и начинала разговаривать первой, они молча отворачивались и уходили. Словно я – не я, а просто ноль, пустое место. Никто.
Я не плакала, просто недоумевала. Сжалась в комочек. Реальность повернулась ко мне каким-то непонятным, необъяснимым боком. Не было, кажется, абсолютно никаких объективных причин, поэтому происходящее стало и неожиданностью, и последней каплей одновременно.
Я решила стать сильной и независимой. Это произошло в раздевалке спортзала. Девочки одели школьную форму и ушли, не обращая на меня внимания. Я тоже оделась в уголке, в самом крайнем ящике, села на лавку, повесила голову, руки и закрыла глаза. Моя растерянность заслонила весь мир. Было ужасно больно. Из раздевалки я вышла сильной, смелой, упрямой и чуть более реалистичной.
Наконец начала обращать внимание на происходящее вокруг и принимать к сведению. Мне нужно было как-то выжить во всем этом дуализме.
Некоторое количество лет я пыталась подстроиться под привычки народонаселения моей неоднозначной Родины.
Например, перестала орать на каждом шагу: «Это несправедливо!» Перестала дружить с местным хулиганом – деклассированным элементом.
Прекратила спорить с мамой по поводу мытья посуды. То есть буквально, когда она просила ее помыть, я тут же кивала и говорила: «Угу». Мыть, правда, я ее так и не стала, но мама настолько была поражена моей сговорчивостью, что это в большинстве случаев было лишним.
Стала вялотекущей стандартной школьной хулиганкой – мазала доску воском, засовывала ластики в замок и грубила учителям. Стала тусоваться с одноклассницами, курить «Космос» в школьном дворе и даже смело выпила водку из протянутой мне однажды кружки.
Как положено старшекласснице, безрезультатно влюбилась в красивого одноклассника и грубила ему на каждом шагу.
После школы уехала, как все, в Пермь – областной центр.

Замужем

Поступила в институт и стала учиться строить дороги. Почему дороги? Там конкурс самый маленький был. Через год меня выгнали, и я догадалась, что обладаю сугубо гуманитарным складом ума, а высшая математика и сопромат – не мое призвание.
Поработала на заводе, в магазине и неожиданно с красным дипломом закончила Институт коммерции. Мне вдруг стало интересно.
Небезуспешно занималась мелким бизнесом. Завела кучу друзей и даже двух подруг. Догадалась, что справедливость – понятие относительное, и усвоила, что бывает ложь во благо.
Вышла замуж за хорошего парня, где добропорядочно провела довольно много лет. Даже мыла полы там.
Флиртовала с мужским полом, не пересекая границ понятия «добропорядочная жена». Даже смотрела телевизор, по-моему. Пила пиво с воблой и друзьями. В общем, социализировалась как могла. Дела шли неплохо, бизнес потихоньку рос. Муж изменял, но без фанатизма. Родители мужа меня наконец полюбили. Круг друзей сформировался и в последние годы был чрезвычайно стабилен. Былого остракизма я не наблюдала, напротив, постепенно становилась довольно популярной личностью.
Возможно, потому, что все это время я не забывала веселиться.
И вдруг меня сорвало с резьбы. Сначала я дико влюбилась в какого-то несусветного стоматолога. Он долго пытался спастись от моей необычайной страсти, но это ему не удалось.
Муж поймал меня с поличным на третий день измены. Вру напрямую, в глаза, я все же плохо. Некачественно. Более-менее хорошо это у меня получается только с гаишниками и еще парой административных органов. А близким врать неудобно.
Расколовшись за пять минут, во всем сознавшись и раскаявшись вполне искренне, я пообещала больше этого не делать. Мужа было жалко. Мы вместе поплакали. Чтобы я смогла развеяться и переболеть, муж отправил меня в Париж. Первое, что я сделала, прилетев туда, – позвонила своему стоматологу.
Когда вернулась, началось все сначала. На этот раз я была осторожна, поэтому муж поймал меня только через пару месяцев. Но к тому времени я успела заболеть страшной, местами смертельной болезнью, и ему стало необходимо обо мне заботиться.
Меня положили в отдельную палату большого современного медицинского центра, порекомендовали пить понемножку коньяк, есть лимоны и черную икру. Муж немедленно затарил холодильник в палате. «Хоть икры наемся», – радостно думала я, любуясь многочисленными баночками и бутылками. Несмотря на то, что в соседних палатах время от времени умирали люди, в то, что умру и я, мне не верилось.
На третий день пришли друзья, и мы все съели и выпили. Когда закончился французский коньяк, побежали за пивом. Ребенок друзей радостно бегал по больничному коридору, пока мы нарезались. Нарезавшись, я покрылась ярко-красными неровными пятнами, как далматинец, чем чрезвычайно порадовала ребенка. Видимо, коньяк и пиво вступили в необыкновенную реакцию с лекарствами, которыми меня кормили в больнице.
Постепенно цвета менялись местами и со временем на ярко-красном теле проступили четкие белоснежные пятна.
1 2 3 4 5


А-П

П-Я