Во рту чувствуется сладко-соленый привкус крови. Что-то хрустит во рту под кулаком, наверное зубы…— Вали ее, раздевай! — хрипит Руслан, и Катя с ужасом догадывается, что с ней собираются сделать.Она брыкается, бьется, сучит ногами, но сильные руки разводят ее ноги в стороны, сдирают рейтузы, рвут платье, — Ого! — слышится чей-то стон. Наверное, она кому-то попала сапогом в чувствительное место. — Дерется, сука!— Вот тебе, вот! — Жадные, безжалостные пальцы раздирают одежду. Грудь вырывается на волю из разорванного платья.Силы для сопротивления на исходе, и какое-то странное безразличие, предвестие смерти, внезапно наваливается на нее.— Где бутылка? — хрипит Руслан. — Щас мы ей покажем. Будет знать, как…Что-то холодное вползает внутрь, разрывая живот. Черная пелена наваливается со всех сторон…Слава Богу, сознание оставляет ее.Покинув бесчувственную жертву, быстрые тени выскальзывают из сарая и, воровато оглядываясь, смешиваются с толпой заключенных, спешащих на ужин…— Где Сорокина? Сорокина где?Дежурные мечутся по отряду. Забегают в другие бараки, в столовку, в баню, в библиотеку, в корпус администрации. Конвойный на вышке пожимает плечами — никого не видел. Если побега нет, то где она?— Где она? — Бекасова в папахе четко печатает шаг перед строем.Никто не знает. А кто и знает, тот ничего не скажет.Ее находят уже после отбоя, всю в крови. Везут в санчасть.Заключенные взбудоражены, слухи передаются из отряда в отряд. Все знают, чьих рук это дело, но никто не скажет начальству. Куруху ждет такая же участь, как и растерзанную жертву.Руслан ходит гоголем, свысока посматривая на свой гарем. Если кто будет высказывать пренебрежение, говорит ее взгляд, то сами видите, что будет.На следующий день, как договорено, приезжает Саша. Он тщетно выглядывает в толпе знакомое лицо, уже успевшее стать родным и близким. Аля ему сочувственно шепчет, что Катя в больнице. В глазах у нее набухли испуганные слезы.Руслан вертится поблизости от ошеломленного Саши и вызывающе сплевывает сквозь зубы:— Будет еще наших баб портить!Саша в колонии больше не появляется, его переводят куда-то в Удмуртию.Значит, начальству все же стало известно кое-что о происшедшем, кто-то донес.Все думают на Катю.А Катя все еще в больнице. Перед самой ее выпиской Руслана и еще нескольких дружественных ей «коблов», особо агрессивных и особо опасных, вызывают к начальству. В отряд Руслан больше не возвращается.Говорят, что ее тоже переводят в другую колонию.— К мужикам бы ее! На мужской общак кинуть! — слышны возмущенные возгласы. Но громко протестовать все боятся. «Коблы» — страшная, безжалостная сила.Руслан рыдает при отправке. Ей так нравится эта колония, здесь она оставляет свою любимую, ту самую краснеющую девочку, которая сочиняла стихи.Здесь она в авторитете, здесь ее все боятся — значит, уважают.— Сорокина — куруха! — зло выкрикивает Руслан своим подружкам, забираясь в машину. — Отомстите за меня!«Автозак» трогается в путь. Слышны рыдания в толпе провожающих. Это в голос плачет та самая девочка, которая на Новый год так звонко и красиво читала свои жалостные стихи. Катя очнулась в санчасти и поразилась — как хорошо! Чисто, светло, тихо. И легкий запах лекарств. И покой, белый больничный покой.Слабо, точно сцена из забытого фильма, вспоминается режущий свет бестеневых ламп, запах нашатыря, колющая боль, когда ее обкалывали новокаином и накладывали швы на промежность…Ничего страшного, главное, что она еще жива!— Сорокина! — В палату входит начальница Бекасова. Фуражка ее серебрится каплями — значит, на улице дождь, ласковый майский дождь. Он вымоет дочиста листву и траву, и мир станет еще краше.— Здравствуйте, гражданка начальница! — Катя слабо улыбается, приподнимаясь на подушке. Ее лицо ужасно. Вместо него — сплошная багровая масса с синюшным отливом, заплывшие глаза, провал вместо передних зубов, черные запекшиеся губы.Философ Бекасова мрачно качает головой, присаживаясь на край постели.— Кто тебя так уделал, знаешь? Катя еле заметно качает головой.— Нет, — отвечает она чуть слышно, — там было темно.— Это Русланова. С ней еще были Бикмурзина, Храпко, Крутикова — нам все известно, — настаивает начальница, — да?Ей нужно только подтверждение. Ничего больше.— Не знаю, — отвечает Катя. — Было очень, очень темно.Нет худа без добра. После больнички Кате запретили поднимать тяжести и перевели в ларек, заведовать продуктами. Работа легкая, приятная, выгодная. Ты — кому-нибудь из девочек апельсинчик, а они тебе — стакан молока, ты печенья припасешь — а библиотекарша тебе за это «Консуэло» почитать даст.Алевтина часто заходит в ларек, завидует ее легкой работе. После случая с Катей она потеряла свое выгодное место заведующей баней и ее перевели на фабрику.В ларьке не очень много работы. Товаров мало. И на воле, в магазинах не больно-то разживешься продуктами, откуда ж им здесь взяться? Ассортимент обычен: маринованные помидоры в трехлитровых банках, рыбные консервы. Иногда к празднику могут подбросить несколько килограммов зеленоватых апельсинов. И хотя зэчки не очень богаты (на счет набегает каждый день копеек тридцать, за вычетом еды, алиментов и отчислений в карман государства), за дорогими апельсинами выстраивается очередь. Витаминов-то всем хочется, даже если они дорогие, по два с полтиной.Из непродовольственных товаров в ларьке имеются только сатиновые халаты в безобразных разлапистых розах да голубые панталоны с начесом пятьдесят шестого размера. Даже расческу или зубную щетку купить проблема, не говоря уже о душистом мыле «Огни Москвы» или о косметике.А на улице хорошо — теплынь! Солнышко ласково заглядывает в окна, птички щебечут, как оголтелые. Толстый кот Мурзик вальяжно разлегся на солнцепеке, греется.— Киса, киса, — гладит его Катя, присев на корточки.Кот щурит на нее один глаз и улыбается в усы. Он все знает, все понимает.— Сорокина, почему здесь животное?Это не умная начальница-философ, а ее тупая заместительница Петра, сделавшая карьеру «давиловкой», неумеренными притеснениями заключенных. Петру все боятся.Перечить ей опасно.Катя вытягивается в струнку и говорит просительным тоном:— Пусть он здесь побудет, а, Вера Григорьевна? Ну он же вреда не принесет.— Неизвестно, чем вы здесь с ним занимаетесь, — бурчит Петра и, схватив животное наперевес, уносит. Кот протестующе орет, но куда там!— Вот больная! — вздыхает Катя, обращаясь к вольняшке, вольнонаемной продавщице ларька. — И чем мы здесь с ним можем заниматься?Вольняшка хорошо осведомлена как о нравах зоны, так и о заскоках здешнего начальства.— Это старая история, — смеясь, объясняет она. — Петра как-то написала доклад в Москву об опасности содержания животных вместе с заключенными. Будто бы такое содержание ведет к зоофилии.— Что-о? — изумляется Катя. — Она что, того? Мы же не мужики!— Она утверждала, будто бы зэчки могут капать валерьянкой себе на тело, а коты их вылизывают и этим доставляют удовольствие.Глаза у Кати от изумления вот-вот выскочат из орбит. Она выразительно крутит пальцем у виска, а потом обескураженно покачивает головой. Сколько ей еще маразма предстоит вытерпеть, сколько издевательств?— Долго тебе еще сидеть? — сочувственно спрашивает вольняшка.— Два с полтиной, — отвечает Катя. — Недолго, — констатирует та. — Скоро амнистия будет. Или сделают тебе условно-досрочное.— Если бы… — Катя протяжно вздыхает. — Я бы домой поехала, в теплый Киев, начала бы новую жизнь. Влюбилась бы, замуж вышла… Ребеночка родила бы…— А тебе разве можно, после этого-то? — Вольняшке известна приключившаяся с девушкой история.— Не знаю, я об этом как-то не думала, — удивляется Катя. — Там видно будет…Приходит покупательница, и Катя выносит из подсобки трехлитровую банку маринованных помидоров. Помидоры — традиционное лакомство зэчек. После однообразной пресной пищи в столовой они кажутся такими вкусными! Некоторые их так наедаются здесь, что потом, на воле, в рот их не могут взять. А здесь ничего, за милую душу.— А у меня знаешь какой роман был, — после ухода покупательницы говорит вольняшка, подперев голову рукой и мечтательно глядя в окно. — Он был генерал из проверяющих, с инспекцией приезжал. Меня в Москву звал, обещал к себе в управление пристроить, я не поехала. Старым он мне тогда казался. А теперь думаю: и чего я растерялась? Я бы возле него себе молодого адъютанта нашла.Чего кобенилась, дура!— Это что, — подхватывает Катя. — А вот у меня роман был… Не поверишь с кем. С Владимиром Высоцким!— Врешь, Артистка! — недоверчиво приоткрывает рот вольняшка.— Очень надо врать! — обиженно хмыкает Катя.И продолжает:— Встретились мы с ним на одном вечере. Он был с Мариной Влади. А увидел меня — глаза не может отвести…Из окна доносится грустная песня, которую подхватывает нестройный хор заключенных, бредущих с работы.А Катя рассказывает, и глаза ее светятся надеждой на то, что все еще будет в ее жизни. Все еще будет…
Глава 11
Ее освободили через пять месяцев условно-досрочно. Страшно было в один прекрасный день очутиться на воле — исчезла успокоительная определенность в жизни, уверенность в завтрашнем дне. Что ждет ее за колючкой, как встретят ее отец и мачеха? Чем она станет заниматься после освобождения?..И вот родной город, родимый дом…Целый вечер мачеха хлопотала у плиты, стараясь повкуснее накормить падчерицу (видно, чувствовала перед ней свою неизбывную вину), отец неторопливо и обстоятельно рассказывал то, что не вмещалось в скупые строчки писем.Катя сидела на краешке стула, как в гостях, сложив руки на коленях.— А как мать? — внезапно перебила она отца, глядя в пол.— Нормально, — растерялся тот. — Она тебе писала?— Нет, — ответила Катя. — А она знала? Ну о том, что я…Отец на секунду замялся.— Да.Он не стал рассказывать Кате о телефонном разговоре, состоявшемся сразу после суда. Нина Николаевна кричала в трубку так, что закладывало уши:— Вы что там, с ума посходили, не могли ее отмазать? Теперь меня осаждают вопросами, как я довела свою дочь до тюрьмы! Не хватало мне еще такого позора! Надо же, дочь Тарабриной — зэчка!..Катя, как чумная, ходила по запруженным народом улицам и не узнавала родного города. Все было как прежде — и все другое. Может, это она теперь была другая, смотрела на город и вечно спешащих людей чужими глазами?Постепенно она чуть-чуть оттаяла. Пошла работать на студию, немного оживилась, порозовела, похорошела. Через несколько месяцев по ее лицу никто бы не угадал ее запутанную биографию. Жила она у отца, принимая непрерывно ощущаемую вину родителей как должное. За собой она никакой вины не чувствовала.Перед ней был виновен весь мир.С подругой они часто ходили гулять в центр города. Беспричинно смеялись, шушукались, высматривая в толпе красивых молодых людей.Порой Катя знакомилась с парнями, кое-кто даже провожал ее домой. Своим ухажерам она неизменно сообщала, что только что освободилась из мест не столь отдаленных. Как правило, кавалеры сразу же пугливо растворялись в пространстве, услышав ее слова. А Катя лишь надменно усмехалась. Конечно, бывшая зэчка могла иметь дело только с такими же отверженными, как она сама, с теми, кто был исключен из числа добропорядочных граждан и кому кровью предстоит заработать право попасть обратно в их число.В тот день было ужасно жарко… Кучевые облака клубились над головой, предвещая дождь. В воздухе сгущалась грозовая влажность, вдали погрохатывал гром, как будто на небесах кто-то передвигал тяжелую тележку. Вдали блеснула молния, и сразу же хлынул ливень.Подруги мгновенно вымокли до нитки. С хохотом они вбежали под крышу летнего кафе и принялись выжимать мокрые волосы.Внезапно Катя почувствовала за спиной чужое присутствие. Она оглянулась и заметила возле себя что-то черное, шевелящееся.— Ой! — взвизгнула она, обмирая. Нечто черное и страшное расплылось в ответ белозубой улыбкой:— Драстуте!От сердца отлегло, подруги весело рассмеялись.Это был красивый чернокожий парень, который тоже прятался от ливня под навесом.Через минуту новые знакомые уже дружно хохотали над своим испугом.Парня звали Нельсоном Жасинту, он оказался курсантом летной школы для иностранцев. Родом он был из Нголы — Катя имела весьма приблизительное понятие о том, где располагается эта африканская страна.— Истребитель, Су-два-семь, — объяснил он. — В моей стране вот уже тридцать лет война, нужны летчики. Я выучусь, вернусь на родину и стану героем.Было смешно, с какой уверенностью Нельсон говорил о своем будущем геройстве. Катя с удовольствием расхохоталась.(Теперь она уже могла хохотать. Недавно отец договорился с протезистом, и ей вставили на место выбитого зуба золотую коронку. Теперь Катя сияла желтой лучезарной улыбкой, как цыганка или торговка с рынка. Но все же это было лучше, чем черный провал во рту.) Потом они все вместе бродили по городу. А потом подруга незаметно откололась от них, и молодые люди остались вдвоем. Катя с привычным вызовом, который служил ей броней, скрывавшей повышенную ранимость, не преминула сообщить о том, что недавно освободилась из тюрьмы.Она думала, что глаза Нельсона тут же тревожно забегают и он растворится в голубой дали, как и те, другие кавалеры, что попадались ей в последнее время. Но этого почему-то не произошло.— А я тоже сидел в тюрьме, — неожиданно сообщил Нельсон. — Мне тогда было тринадцать лет. Повстанцы захватили город и хотели меня казнить. Мой отец командовал отрядом правительственных войск, и потому меня, моих сестру и мать схватили, чтобы расстрелять. Мне удалось сбежать. Я разломал стенку хижины и обманул часового, а мою сестренку и мать забили до смерти палками.Он рассказывал об этом без всякой боли, с легкой грустью, как о давно отболевшем.До поздней ночи они бродили по влажным от дождя улицам и болтали обо всем на свете. А потом Катя неожиданно предложила:— Пойдем ко мне, с родителями познакомлю. Через несколько минут, держась за руки, они вошли в квартиру, приветливо светившуюся розоватыми окнами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56