Два молодых агента, похожих, словно близнецы, в своих аккуратных синих костюмах, резко раскрыли свои бумажники, чтобы дать ей возможность взглянуть на удостоверения. Потом, словно синхронизированные танцоры, вернули бумажники в свое карманы и потребовали рассказать им о письмах О'Нейла.
Что за переговоры были у нее с автором этих писем? Видела ли она содержимое каких-либо из этих писем? Ни единого письма? Какой адрес дал ей автор этих писем?
Они изучили ее записи и сняли копию с ее гроссбуха, оставив мисс Троттер в унынии и истерическом смятении.
Агенты, обученные и как бухгалтеры, и как юристы, были возмущены безалаберностью мисс Троттер. Она даже не сделала фотокопии чека от Генри О'Мелли, заключившего с ней это соглашение! О'Мелли, с фальшивым адресом в Топеке, штат Канзас, расплатился чеками на предъявителя банка Топеки. Еще до того, как навели справки, агенты догадались, что вытянули пустышку. В банке не нашлось никого, кто мог бы припомнить внешность этого О'Мелли. Те двадцать писем, что они забрали вместе с гроссбухом мисс Троттер, включали пять, предполагавших, что автор предвидел официальный визит следователей. Они были адресованы видным религиозным деятелям и начинались словами: «Предупреждение властям!»
В них объяснялось, что Безумец держит палец на «кнопке мертвеца», которая автоматически затопит мир другими, отличными от первой, разновидностями чумы, если «кто-нибудь покусится на меня».
Фотокопии всех писем Безумца были в числе первых данных, изученных в Денверском Инфекционном Центре группой, приобретшей известность как Команда. Первое собрание Команды состоялось через двадцать девять дней после эчиллской демонстрации. Задержка была вызвана политическими колебаниями в высших сферах. Нерешительность исчезла только после леденящего душу развития событий по всему миру.
Заболевание О'Нейла, именуемое теперь БЕЛОЙ ЧУМОЙ из-за бледности ее жертв и белых пятен, выступавших на конечностях, само собой разумеется, не было удержано в пределах Ирландии, Британии и Ливии. Первый, явно недостаточный карантин, сплошь и рядом обходился или игнорировался высшими чиновниками, богатыми, пытающимися вывезти своих любимых в безопасное место, финансовыми курьерами, преступниками, следователями и прочими. По всему миру сообщали о вспышках Белой Чумы. Очаг ее был в Бретани. В Соединенных Штатах она заразила коридор от Бостона почти до Веймута. Западные склоны Скалистых гор от точки далеко в глубь Британской Колумбии на юг, в глубь Калифорнии и до Тихого океана пришлось оградить жестким карантином. Список «горячих точек» Всемирной Организации Здравоохранения включал Сингапур, Австралию, Нью-Дели, Санта-Барбару, Сент-Луис, Хьюстон, Майами, Константинополь, Найроби, Вену… а это были только самые значительные города.
У Команды был текущий список «горячих точек» и письма О'Нейла, когда они собрались на свою первую встречу в ДИЦ. Они встретились в подземной комнате со стенами, отделанными панелями темного дерева. У них был выбор между холодным рассеянным освещением или теплым интимным светом, сфокусированным только над длинным столом, вокруг которого они собрались. Психоаналитик получил бы пищу для размышлений из того факта, что для своей первой встречи они выбрали проникающий в самые потаенные уголки рассеянный свет. Все шестеро членов Команды знали, что они здесь для того, чтобы изучить друг друга так же, как и проблему.
Отбор членов Команды стоил долгих часов испытующих вопросов в звукоизолированных комнатах, задаваемых людьми, повышающими голос только для выразительности. Шестеро были разделены по национальностям – по двое от Советского Союза, Франции и Соединенных Штатов. Позднее планировали потесниться и для других национальностей, но вмешались обстоятельства.
Уильям Бекетт из пары Соединенных Штатов, ставший номинальным председателем Команды, прибыл на первую встречу в чрезвычайном беспокойстве, вызванном опустошительной вспышкой чумы на западном побережье его страны. Был ли этот район заражен штаммами, вырвавшимися из ненадежной лаборатории? (Уже были подозрения, что Безумец оборудовал свою лабораторию в районе Сиэтла.) Прочие были слишком заняты оценкой друг друга, и он отложил свое дело на потом.
Для Рокермана, бывшего профессором Бекетта в Гарварде, не составило особого труда ввести своего лучшего ученика в Команду. Отборочный совет преисполнился благоговения перед талантами и образованностью Бекетта – консультант народного здравоохранения по бубонной чуме, шкипер мирового класса на гоночных яхтах, лицензия пилота коммерческого самолета, обучен летать и на реактивных (майор запаса ВВС), хобби – создание и решение «головоломных» шарад, консультант по военной кодовой системе «Дискремблер», пловец и всеми почитаемый игрок в гандбол.
– Как специалист в молекулярной биологии, он не уступит никому, – сказал Рокерман. – Человек Ренессанса.
Бекетт был песочноголовым потомком англо-шотландских религиозных беженцев.
Соответственно происхождению у него была розовая кожа и бледные глаза, но черты лица в будущем обещали стать еще более грубыми. В университете Бекетт был голкипером, пока не обнаружил, что постоянно раздражающие коллизии футбола могут одолеть предмет его особой гордости – ум, разрешающий большинство загадок, после схватки, куда более волнующей, чем любая из происходящих на футбольном поле.
За те минуты, что он провел с Франсуа Данзасом из французского контингента, Бекетт понял, что работать с французами будет нелегко. Данзас был высоким, стройным и смуглым уроженцем Перонна со следами кельтов, римлян, греков и викингов в своих генах. Его явно крашенные волосы были зачесаны назад двумя вороновыми крылами над лицом, зачастую выглядевшим слепым и пустым, за исключением больших карих глаз. Эти глаза пристально смотрели с постоянным скептицизмом на мир непостоянства, то вспыхивая, то скрываясь под густыми черными бровями. Когда же Данзас закрывал глаза, его лицо сразу пустело, оставался только длинный нос и узкий, почти безгубый, рот. Даже темные брови, казалось, выцветали. По британскому выражению, Данзас был словно старое седло. Закаленный долгим пользованием, потрепанный непогодой и принявший удобную форму, он теперь был очевидным вместилищем ценного опыта. Данзас был уверен в Данзасе. Он боялся опасности только когда путешествовал или употреблял иностранную пищу. Иностранцам, особенно англичанам и связанным с ними языком американцам, нельзя было доверять, так как они были в корне ненадежны, способны на отвратительные поступки и сотрудничали только под принуждением. Для Данзаса белая чума была только нынешним фактором принуждения. Несмотря на тот факт, что Данзас с презрением задирал свой длинный галльский нос перед американцами, у себя на родине он был известен как специалист по всем штучкам янки. Разве Данзас не вытерпел четыре бесконечных года в Чикаго по программе обмена исследованиями? Где же можно найти лучшее место для изучения янки, чем поросячья столица мира?
Данзас мог понять непостоянство жизни, когда это касалось его жизненного уклада, но не его лаборатории. В лаборатории Данзас всегда рассчитывал быть очевидцем девственного рождения, если уж не пришлось наблюдать сам процесс непорочного зачатия. На подобного очевидца всегда налагалась определенная ответственность. Двое свидетелей не могут предстать перед судом с разными версиями случившегося. А тридцать очевидцев обязательно породят такое же количество рассказов. Это было незыблемым правилом. На лучшее не мог рассчитывать и Римский Папа.
Во Франции шутили, что Данзас был включен в Команду для контраста со своим соотечественником Джостом Хаппом. Очки Джоста в роговой оправе, слегка увеличивающие глаза, юношеская безмятежность черт, все это в сумме, словно сговорившись, вызывало доверие у окружающих. Те, кто называл Хаппа романтиком, не могли сосредоточиться на скрытой силе мира его фантазии. Он пользовался романтикой, как Бекетт пользовался сокрытым гневом. Там, где муза Бекетта вела к яростным интеллектуальным усилиям, муза Хаппа вызывала любовь и способствовала всеобщему стремлению поделиться всем – успехами, неудачами, радостями, горем… всем. Одной из основных черт этой натуры была эльзасская стойкость, сформированная французскими и германскими предками. Частично это было наследием раннего влияния римско-католической церкви. Мефистофель был реален. Бог был реален. Белый Рыцарь был реален. Грааль оставался вечной целью.
В этой глубокой убежденности для Хаппа был образец. Без этого он был бы просто исследователем, человеком в белой одежде, а не в белых доспехах.
Бекетт решил, что с Хаппом все нормально. Слегка со странностями, но в порядке. Данзас, однако, был педантом от науки самого худшего сорта. Какая к черту может быть разница, где собирается Команда, до тех пор, пока условия приемлемы? Бекетта ужасно раздражало, что придется работать с этим педантом одному Богу известно сколько времени. Он достаточно умело скрывал свой праведный гнев, так что только Хапп что-то заподозрил.
Многие люди годами работали с Бекеттом, не сознавая, что тот подпитывается регулярными порциями злости. Он мог найти себе повод для раздражения где угодно и, зарядившись таким образом, очертя голову ринуться в стоящую перед ним проблему. Белая чума была словно подарком судьбы для него. Этот сукин-сын! Этот траханый Безумец! Какое право он имел разрушать мир, пусть и недостаточно совершенный, но все же постоянно меняющийся в соответствии со своими собственными законами?
Лишь малая часть этой злости прорывалась сквозь маску добродушия. Он редко разговаривал в резком тоне. Если уж на то пошло, Бекетт был даже более дружелюбен с Данзасом, выказывающим самую корректную и чопорно-пристойную французскую учтивость. Это был случай взаимного бешенства, что весьма забавляло Хаппа.
Другой член контингента США, как отметил Хапп, был настоящей шкатулкой с сюрпризами, особенно для двоих из Советского Союза, Сергея Александровича Лепикова и Дорены Годелинской. Они с трудом сдерживались, искоса поглядывая на коллегу Бекетта, Ариену Фосс.
При своих шести футах и шести дюймах роста и двухсот двадцати восьми фунтах веса Фосс без особого труда стала самой большой из присутствующих. Французское досье на Фосс полагало ее одной из пяти или шести лучших медицинских умов в Соединенных Штатах в области того, что ее дед, сельский врач, называл «женскими жалобами». И французы и советские подозревали ее в связях с ЦРУ. Было замечено, что она бегло говорит на пяти языках, включая французский и русский.
У Фосс были довольно мелкие, но правильные черты лица, обрамленные золотыми волосами, уложенными тугими естественными завитками. Несмотря на свою величину, она была прекрасно сложена.
В этот момент Лепиков и Данзас вели словесную войну за лидерство, воспользовавшись поводом для предъявления верительных грамот. Они вели себя, словно картежники, раскрывающие свои карты и осознающие, что противник приберег сильных козырей.
Лепиков, невысокий и коренастый, с густыми седыми волосами на плоском лице со слегка монголоидными глазами, на фоне аристократа Данзаса выглядел крестьянином. Факт, отмеченный каждым и сочтенный личным преимуществом.
Дорена Годелинская, второй представитель Советов, проявляла усиливающиеся признаки возбуждения в мужском окружении. Хрупкая седеющая женщина, постоянно прихрамывающая, она была награждена проклятьем, как она зачастую жаловалась близким друзьям, аристократического лица, «барьером для продвижения в советской иерархии, где более предпочтительны тяжелые крестьянские черты».
Внезапно Дорена прервала мужчин непристойным русским ругательством, добавив на английском:
– Мы здесь не для того, чтобы играть в детские игры!
Фосс хихикнула и перевела ругательство:
– Она просто назвала Сергея деревенским жеребцом-производителем. Что у нас тут – плохие парни и хорошие парни?
Лепиков сердито посмотрел на Фосс, потом выдавил из себя улыбку. Он прошел обязательный курс в советском посольстве в Вашингтоне, округ Колумбия, и понял намек Фосс.
– Хороший парень – это я, – заявил он. – Разве я не ведущий специалист-эпидемиолог в своей стране?
Фосс усмехнулась ему. В досье, собранном в Соединенных Штатах, говорилось, что Лепиков ненормально озабочен работой своей печени, что было парадоксально, учитывая количество водки, которое он, как известно, поглощал. Однако за этими алкогольными поблажками всегда следовали приступы отвращения к себе. Во время этих, приближающихся к патологическим мук он пользовал себя не только специальными препаратами, но и патентованными средствами и массированными дозами витаминов, тщательно упрятанными в бутылочки, маркированные более обычным содержимым.
Годелинская, заслышав хвастливые слова, пробормотала:
– Крестьянин!
Она произнесла это на английском, чем и привлекла внимание других.
Бекетт прочистил горло и подтянулся поближе к столу. Годелинская, гласило досье, была в Советском Союзе прославленным взломщиком кодов, равно как и медицинским исследователем в космической программе своей страны. Она считалась диагностом высокого класса, а методики ее лаборатории оценивались как «великолепные».
– Мы все представлены, – сказал Бекетт. – Мы все прочитали секретные служебные досье друг на друга. Вероятно, они содержат точную информацию. Кто знает? Я предполагаю, что в последующие дни мы узнаем друг о друге много нового.
– Хотел бы я посмотреть, какие материалы имеются в вашем досье на меня, – проворчал Лепиков.
– К сожалению, мне не позволили его сохранить, – ответил Бекетт.
Годелинская кивнула. Бекетт принял совершенно правильную линию поведения с Сергеем.
Шпионы были повсюду. Примите это к сведению и двигайтесь дальше. Значит, у Бекетта есть интуиция. Годелинская знала, что в этом была ее собственная сила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74