– прошептала Фосс.
– Да.
– И что?
– С тем же успехом можно было применять дистиллированную воду.
– Я заметила, что моя сиделка – мужчина. Насколько плохо обстоят дела с другими женщинами?
– Плохо.
– Что вы делаете?
– Мы перекрыли все помещения. Нам повезло, что этот комплекс строился так, чтобы противостоять радиоактивному заражению.
– Думаете, любая из них может подхватить чуму?
– Слишком рано что-то говорить.
– Есть ли какие-то идеи насчет того, как это сюда попало?
– Любой из нас мог занести это. Лепиков думает, что это он. Он говорит, что никак не может связаться со своей семьей в Советском Союзе.
– Данзас из Бретани, – прошептала Фосс.
– Но он уже давно там не был.
– Лепиков, – сказала она. – Он получил все виды инструктажа, прежде чем был послан сюда. Годелинская на это жаловалась. Специалисты, эмиссары… Лепиков уверен, что у него ослабленная форма.
– У вас есть какие-нибудь симптомы? – спросила она.
– Небольшой насморк и легкая лихорадка, но это было еще пять дней назад.
– Пять дней, – прошептала Фосс. – А я уже умираю.
– Мы предполагаем, что инкубационный период не больше трех или четырех дней, – пояснил Бекетт. – Может быть, даже меньше. Мужчине может потребоваться пара дней, чтобы стать активным носителем.
– Легкая форма для мужчин, смертельная – для женщин, – прошептала Фосс, потом громче: – Этот Безумец – грязный сукин сын! Они все еще думают на О'Нейла?
– Никто в этом больше не сомневается.
– Думаете, он тоже носитель?
Бекетт пожал плечами. Не было смысла рассказывать ей про Сиэтл и Такому. С нее и так достаточно.
– Я бы хотел свести воедино ваши симптомы.
– Может быть, на это времени у нас больше не будет, так что давайте сейчас.
– Не сдавайтесь, Ари!
– Вам легко говорить, – она молчала почти целую минуту, потом сказала:
– Расстройство желудка в то утро, когда я чувствовала себя возбужденной. Потом жажда. У Дорены было то же самое?
– Идентично.
– Головная боль. Боже, временами это просто невозможно терпеть. Сейчас еще сносно. Вы даете мне какое-то обезболивающее через капельницу?
– Пока нет.
– У меня болят соски, – сказала Фосс. – Я вас уже просила, чтобы вы сделали лучшее чертово вскрытие в своей жизни?
– Я помню.
Тихонько зашел Данзас и шепнул Бекетту:
– Дорена Только что умерла.
– Я слышала, – сказала Фосс. – Вот еще одно, Билл. Обостренный слух. Все так чертовски громко! Вы можете привести мне рабби?
– Мы пытаемся, – начал Данзас.
– Прекрасное время для меня вернуться к… Проклятье! Мой трахнутый желудок в огне! – Она посмотрела мимо Бекетта на Данзаса. – Этот Безумец просто грязный садист. Он должен знать, в какой муке умирают его жертвы.
Бекетт раздумывал, не стоит ли ей рассказать о том, что большинство женщин впадали в кому и умирали, не просыпаясь. В конце концов он решил об этом умолчать. Не было смысла демонстрировать, что попытка сохранить Ариене жизнь лишь продлевала ее боль.
– О'Нейл, – прошептала она. – Интересно, чувствовала ли его жена какую-нибудь… – Фосс закрыла глаза и замолчала.
Бекетт приложил ладонь к артерии на ее шее. Он наклонился к монитору: кровяное давление шестьдесят на тридцать. Пульс падает.
– Каждый антибиотик, опробованный нами на Дорене, только ухудшал ее состояние, – пояснил Данзас. Но, возможно, мы могли бы попробовать какие-нибудь хемо-препараты…
– Нет! – Это была Фосс, голос ее был неожиданно громким и резким. Она повернулась и пристально посмотрела на Бекетта. – Ничего не рассказывайте моему мужу про боль.
Бекетт проглотил комок в горле.
– Я не буду.
– Скажите ему, что это было очень легко… очень спокойно.
– Может быть, немного морфина? – предложил Бекетт.
– С морфином я не смогу думать. А если я не смогу думать, то не смогу и рассказывать вам, что со мной происходит.
В комнату вошел санитар в белой куртке поверх армейской формы. Это был молодой мужчина с мелкими невыразительными чертами лица. Его именная бирка гласила: «Диггинс». Он перепуганно уставился на неподвижную фигуру Фосс.
Бекетт мрачно посмотрел на него.
– Вы ищете подходящий тип крови с ослабленной инфекцией?
– Да, сэр. У донора подтвержденная инфекция мочевого пузыря. Он уже на кушетке.
– Количество лейкоцитов? – спросил Бекетт.
– Доктор Хапп сказал, что достаточно высокое. Точных цифр у меня нет.
– Тогда давай его сюда. Он просто вызвался сдавать кровь.
Диггинс остался стоять на том же месте.
– Это правда, сэр, что мы все переносчики этой штуки? Все мужчины здесь?
– Вероятно, – буркнул Бекетт. – Тот донор, Диггинс.
– Простите, сэр, но снаружи задается масса вопросов… закрытые двери и все такое.
– Нам придется это просто выдержать, Диггинс! Вы собираетесь доставить сюда донора?
Диггинс немного поколебался, потом сказал:
– Я посмотрю, что я могу сделать, сэр.
Он повернулся и поспешил прочь из комнаты.
– Дисциплина катится к черту, – улыбнулась Фосс.
Бекетт посмотрел на монитор – пульс восемьдесят три, кровяное давление пятьдесят на двадцать пять.
– Какое у меня давление? – спросила Фосс.
Бекетт сказал ей.
– Так я и думала. Я испытываю некоторые затруднения с дыханием. Мне холодно. Дрожат ли у меня ноги?
Бекетт приложил руку к ее правой ступне.
– Нет.
– А ощущение именно такое. Знаете, Билл, я кое-что поняла. Я не боюсь смерти. Умирание освободило меня от всего дерьма. – Фосс замолчала, потом добавила слабым голосом: – Не забудьте, дружок – лучшее чертово вскрытие…
Не услышав продолжения, Бекетт взглянул на монитор. Он мог почувствовать, как ее пульс угасает под его рукой. Монитор показывал десять ударов в минуту, и частота продолжала снижаться. Кровяное давление резко упало. Как раз пока Бекетт смотрел на приборы, он почувствовал, как пульс замер под его пальцами. Монитор издал резкий и продолжительный электронный визг.
Данзас обошел вокруг кровати и отключил приборы.
В наступившей внезапно тишине Бекетт снял свою руку с шеи Фосс. По его щекам катились слезы.
– Будь он проклят! Будь он проклят! – бормотал он.
– Мы договорились, что будем проводить вскрытие в операционной, – сказал Данзас.
– Отвяжись, ты, кровожадный французский зануда! – заорал Бекетт.

17

Я всегда испытывал определенный ужас перед политическими экономистами. Это началось с тех пор, как я однажды услышал заявление одного из них о том, что он боится, если голод 1848 года в Ирландии убьет не больше миллиона человек. А этого, мол, едва ли хватит для улучшения дел.
Бенджамин Джоуэтт, хозяин Баллиойля, Оксфорд

– Конечно, мистер президент, – заявил генеральный секретарь, – можно найти какой-нибудь способ, чтобы спасти то, что осталось от вашей Команды в ДИЦ. Кажется, они там прекрасно сработались.
Генеральный секретарь. Халс Андерс Берген, был норвежцем, получившим образование в Англии. С мужчиной на том конце телефонной линии он сыграл множество партий в гольф, во время которых они были друг для друга Хабом и Адамом. Но сегодня Адам Прескотт твердо уселся в своем кабинете президента Соединенных Штатов. В его голосе уже не осталось и следа дружеской теплоты.
«Что его так тревожит, помимо очевидного?» – размышлял Берген. Было что-то, о чем Прескотт не желал говорить без сложных предварительных переговоров. Президент выглядел весьма рассеянным. Зачем ему беседовать о процедурах стерилизации зараженных районов в то время, когда обсуждается трагедия в Денвере? Эти процедуры были выработаны и приняты всеми участниками. Не может ли быть чего-нибудь нового в издержках?
– Я согласен, сэр, что экономические реалии имеют первостепенную важность, – сказал Берген. Потом он просто слушал, пока Прескотт разыгрывал свой гамбит. Расходы, которые в тысячи раз превышали затраты на ликвидацию любого другого бедствия в истории человечества, явно были лишь частью непосредственных забот президента.
«Уж не думает ли он о стерилизации Денверского комплекса?» – размышлял Берген.
От этой мысли его рука с телефонной трубкой дрогнула.
Берген, мужчина, способный разговаривать прямо, когда это от него требовалось, задал вопрос без обиняков.
– Помещения, не людей, – ответил Прескотт.
Берген облегченно вздохнул. Слишком уж много смертей произошло. Это означало, однако, что колорадская чумная резервация была не просто слухами, а жестокой реальностью. Там должны были изолировать зараженных мужчин. Почему тогда нельзя отправить туда Команду ДИЦ?
– Может ли Команда эффективно работать без лабораторий ДИЦ? – спросил Берген.
Прескотт так не думал.
Берген обдумал этот факт. Очевидно, Прескотт и его советники испытывают нужду в военном аспекте использования ДИЦ. Комплекс ДИЦ можно стерилизовать и разместить там военных.
Но что с Командой?
– Они сэкономили нам массу времени с той поры, как разразилась чума, – сказал Берген. – А теперь, когда выяснилось, что Безумец – это О'Нейл, четверо мужчин…
Президент прервал его. Он не хотел изолировать столь блестящие умы. Но что с ними делать, когда ДИЦ будет ввергнут в огонь стерилизации? В колорадской резервации просто нет подходящих помещений.
По внезапному наитию Берген спросил:
– А нельзя ли их отправить в тот новый центр в Англии?
Президент немедленно и неискренне рассыпался в похвалах такому блестящему предложению. Мол, только гений мог до такого додуматься.
Берген отвел красную телефонную трубку от своего уха и уставился на нее, потом вернул на место. Из нее все еще изливался елей. Берген посмотрел через кабинет на обшитую панелями стену, дверь темного дерева. Его рабочее кресло было лучшим из того, что могла поставить Дания, и он откинулся на его спинку, по-прежнему держа трубку около уха. Выдвинуть предложение отправить этих людей в Англию мог бы и ребенок, но Берген начинал понимать политические проблемы президента.
Если бы четверо зараженных мужчин из команды ДИЦ были на самолете, то они могли бы потерпеть аварию в незараженном районе. Место катастрофы будет нуждаться в «Паническом Огне».
Берген поставил этот вопрос перед Прескоттом, вслушиваясь в неуловимые намеки ответа президента.
Да, это очень плохо, что пресса и публика не восприняли официального названия «Новый Огонь». Слова ПАНИКА и ОГОНЬ имеют особенно вредный подтекст, когда используются в подобном сочетании. Впрочем, когда появляется одно, то моментально возникает и другое. Даже если этот опломбированный самолет не разобьется, любые новые вспышки чумы по маршруту полета могли бы возбудить сильные подозрения, что инфекцию распространили вновь прибывшие. Что она каким-то образом вышла из-под контроля и поразила новые невинные жертвы. У демагогов будет знаменательный день, и лучшего не придумаешь, чтобы снабдить оголтелое движение крайних фанатиков дополнительными аргументами.
– Думаю, у Франции возникнет желание предоставить эскорт истребителей, – хмыкнул Берген.
Он смотрел на дверь в приемную, пока Прескотт изливал на его голову очередную порцию елея. Французский посол был в числе терпеливо дожидающихся и хотел с ним позавтракать.
«Возможно, словечко-другое на ушко?»
– Вы можете набрать добровольцев для экипажа самолета?
Генеральный секретарь снова слушал. Как удачно, что доктор Бекетт из Команды был пилотом – офицером запаса ВВС и тому подобное! И Прескотту прекрасно об этом известно. Как хорошо его информировали! И можно подготовить самолет дальнего радиуса действия. Четверо мужчин приедут в аэропорт сами. Они взлетят, встретятся с эскортом – а их машина и все, с чем они соприкасались, искупается в «Паническом Огне».
Ах, да, еще одно. Не может ли генеральный секретарь договориться, чтобы этим четверым присвоили статус «особо важные агенты» в Англии?
«Особо важные агенты», – размышлял Берген.
Он решился закинуть небольшую наживку.
– Самый ли это мудрый выбор, отправить их в Англию? Та лаборатория в Киллалу в Ирландии оборудована впечатляюще, особенно учитывая, какое оборудование мы туда поставили.
– Но вы же сами предложили Англию, – возразил Прескотт. – Я, естественно, предположил, что Британия – наиболее оптимальный вариант.
– По-видимому, да, – согласился Берген.
Теперь все было совершенно ясно. Если что-нибудь пойдет не так, то это была идея генерального секретаря ООН. В конце концов, это Берген внес необходимые предложения, чтобы протолкнуть этот проект.
Однако красный телефон выдал еще не все пикантные новости. У Прескотта было кое-что новенькое относительно О'Нейла. Слушая его, Берген посматривал на часы. Голодные спазмы тревожили его желудок. Внезапно он изумленно вскинулся.
– Они думают, что О'Нейл в Англии? – спросил генеральный секретарь. – Почему они так думают?
В объяснении Прескотта была ужасающая логика. Жертвы, если они разоблачат его, могут побояться предъявить Безумцу обвинения из опасения новой, более страшной болезни, которую он может на них наслать. В конце концов, О'Нейл грозил этим в одном из своих писем. Не имея точной информации, никто не позволит себе допустить, что он блефует.
– Почему не Ирландия? – спросил Берген.
Ах, да, некоторым людям в Ирландии знакомо лицо О'Нейла, и даже если он замаскировался… ну, ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ПУБЛИКА считает ирландцев более склонными к необдуманной мести. Безусловно, О'Нейл должен это учесть. Было бы логичным, если бы он захотел укрыться в англоязычной стране, где О'Нейл мало известен и может уйти в подполье. И вот Англия – «определенное количество хаоса и разрушений». И Англия была одной из его целей, место, где Безумец запретил тем, с другой стороны, применять атомную стерилизацию.
Это звучит ужасно, но более того: если быть точным, это изобличает работу ума, способного разрубить проблему подобно удару меча. Берген в определенном смысле признавал это качество и за собой. Сложности должны быть упрощены до поддающихся управлению формы и размера, даже если это подразумевает выбор лишь тех сложностей, которыми можно управлять. О'Нейл, может быть, и безумен, но он еще и гений – истинный гений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74