Сцена представляла источник моей гордости и восторга — она была громадной, и на ней можно было ставить любые пьесы. И пусть даже место, предусмотренное для зрителей, было недостаточным, но ведь театр был семейным, и поэтому нам не нужен был такой зрительный зал, как в обычных театрах.
Помимо театра больше всего мне нравились в Трианоне так называемые «воскресные балы». На них мог присутствовать любой человек, только одетый соответствующим образом. Мне очень нравилось разговаривать с матерями и воспитательницами о здоровье детей и их забавах. Я говорила с детьми и рассказывала им о своих ребятишках. В такие минуты я была счастлива. Иногда я танцевала кадриль, переходя от партнера к партнеру, чтобы показать людям, что в Трианоне в отличие от Версаля ведут себя без соблюдения строгого этикета.
В то время я была особенно счастлива и совершенно не чувствовала надвигающейся бури. А почему я должна была это чувствовать? Все началось так просто.
Король собирался вручить своему племяннику герцогу Ангулемскому подарок в виде бриллиантового эполета и пряжек и заказал их у придворных ювелиров Бомера и Бассанджа. Он просил передать подарок мне.
После недостойного поведения Бомера в присутствии моей дочери в случае с бриллиантовым колье я приказала, чтобы его не пускали ко мне, и поручила заняться с ним камердинеру.
Когда мне доставили эполет с пряжками, я в присутствии мадам Кампан репетировала роль из «Севильского цирюльника». Камердинер, принесший их, сказал, что монсеньор Бомер вместе с драгоценностями передал письмо для меня.
Со вздохом я взяла его, думая о своей роли.
— Какой надоедливый мужчина, — сказала я. — Мне кажется, что он все же немного сумасшедший. — И продолжала разговор с мадам Кампан:
— Как вы полагаете, я достаточно выразительно произношу это последнее предложение? Попробуйте, как вы произнесете его, дорогая Кампан.
Кампан сделала это блестяще. Какая у нее была дикция! Насколько она была не похожа на Розину, моя дорогая серьезная Кампан!
— Отлично! — сказала я и распечатала письмо. Я пробежала его, зевая. Бомер всегда вызывал у меня зевоту.
«Мадам.
Мы счастливы и осмеливаемся полагать, что последняя договоренность, достигнутая по компромиссному решению, которое мы, со своей стороны, выполнили со всем усердием и уважением, является новым доказательством нашего неукоснительного подчинения приказаниям Вашего Величества, и мы по-настоящему рады, что самые красивые бриллианты будут принадлежать самой великой и самой лучшей из королев…»
Оторвавшись от письма, я передала его мадам Кампан.
— Прочтите и расскажите, что этот человек имеет в виду.
Она прочла и была в таком же недоумении, как и я.
— О, дорогая! — вздохнула я, забирая у нее письмо. — Этот человек рожден, чтобы мучить меня. Бриллианты! Больше ни о чем он не думает. Если бы он не продал свое несчастное колье султану Турции, я уверена, он продолжал бы докучать мне. Теперь у него какие-то новые бриллианты, и он хочет, чтобы я их купила. Право же, Кампан, когда вы в следующий раз увидите его, передайте, что мне не нужны сейчас бриллианты, и пока я жива, я больше не буду покупать их. Если бы у меня были лишние деньги, я бы скорее увеличила свою собственность в Сен-Клу, купив земли вокруг города. Попытайтесь довести это до его сознания. Сообщите ему то, что я сказала вам, и постарайтесь, чтобы он понял.
— Желаете ли вы, Ваше величество, чтобы я специально встретилась с ним?
— О нет, в этом нет необходимости. Просто поговорите с ним, когда появится возможность. Специальная беседа с ним может породить новые мысли в его сумасшедшей голове. Несомненно, у него появится какая-нибудь навязчивая идея с изумрудами, если он подумает, что мне больше не нужны бриллианты. Но, пожалуйста, разъясните ему… не создавая впечатления, что я специально просила вас об этом.
— Он часто посещает моего свекра, мадам. Я вполне могу его встретить в доме свекра.
— Это отличная идея, — улыбнулась я ей. — Вы настолько осмотрительны, настолько надежны. Я вам так благодарна, дорогая мадам Кампан.
У меня в руках все еще было письмо Бомера, и я взглянула на него с отвращением. Потом я поднесла его к пламени свечки и смотрела, как оно сгорает.
— Теперь, — сказала я, — нет больше ни монсеньора Бомера, ни его бриллиантов.
Как я ошиблась!
Мадам Кампан покинула на несколько дней Версаль, чтобы погостить в загородном поместье своего свекра в Криспи.
Меня захватила пьеса. Это должно было стать одним из лучших наших представлений. Роль Розины была превосходна для меня. Мне нравилось описание ее, данное Бомарше: «Представьте себе прекраснейшую в мире маленькую женщину, мягкую, ласковую, веселую, свежую, привлекательную, подвижную, стройную, с округлыми плечами, со свежими юными устами и такими руками, такими ножками, такими зубками, такими глазками…»
Тетушки заявили:
— Разве такая характеристика подходит для королевы Франции? Она скорее уместна для кокетки. Для королевы Франции было бы недостойным уподобляться на сцене людям незнатного происхождения.
Я посмеялась над ними. Людовик чувствовал себя несколько смущенно, но мне всегда удавалось убеждать его в своей правоте. Он знал, как сильно я хотела, чтобы «Цирюльник» был поставлен на сцене, и что я была бы очень огорчена, если бы не приняла участия в этом. Поэтому он отказался слушать возражения своих тетушек и был счастлив, видя, как я радуюсь своей роли. В конечном счете, разве не я дала ему второго сына?
Не прошло и нескольких дней после отъезда мадам Кампан, как монсеньор Бомер появился в Трианоне и попросил аудиенции у меня, ссылаясь на то, что мадам Кампан посоветовала ему незамедлительно встретиться со мной.
Это мне передала одна из моих служанок, добавив, что он выглядит очень взволнованным.
Я не могла понять, почему он явился, если мадам Кампан передала ему мое сообщение правильно. Разумеется, она все сделала правильно, а он, истолковав это как мою незаинтересованность в покупке бриллиантов в дальнейшем, решил предложить мне изумруды, сапфиры или какие-то другие драгоценные камни. Он мне уже надоел со своими бриллиантами, и я не собиралась разрешать ему устраивать новое представление с другими драгоценностями.
— Я не смогу встретиться с монсеньером Бомером, — сказала я. — Мне нечего сообщить ему. Он сумасшедший. Передайте ему, что я не смогу встретиться с ним.
Спустя несколько дней я решила, что Кампан нужна мне для репетиции, и послала за ней. Если бы я не была так сильно поглощена пьесой, — а я не только хотела сыграть все основные сцены, но и осуществляла контроль за костюмами, мизансценами и подготовкой декораций, — я заметила бы, что мадам Кампан была очень взволнована. Когда я пробежала свою роль, то сказала ей:
— Этот идиот Бомер был здесь и просил встречи со мной, ссылаясь на ваши рекомендации. Я отказалась встретиться с ним, однако что все это значит? Что ему нужно? Что вы думаете на этот счет?
С большим волнением она ответила:
— Мадам, в доме моего свекра произошло нечто странное. Я хотела рассказать вам об этом сразу же, как только мне разрешили к вам прийти. Можно мне все рассказать вам?
— Пожалуйста, прошу вас.
— Когда монсеньор Бомер пришел обедать к моему свекру, я сочла, что мне предоставляется отличная возможность передать ему ваши слова. Мадам, мне трудно описать его удивление. Потом он с запинкой произнес, что написал вам письмо, а ответа не получил. Я поняла, что это было письмо, которое пришло вместе с подарком короля монсеньору де Ангулему. Я сказала ему, что видела его и что оно не показалось мне особо вразумительным. Он ответил, что оно было адресовано не мне, а королева должна была все понять. Прибывали другие гости, я помогала встречать их, поэтому я извинилась, однако монсеньор Бомер спросил, не разрешу ли я ему поговорить со мной позднее. При этом он выглядел так необычно, что я предложила в подходящий момент выйти в парк, чтобы он мог рассказать мне все, что хочет.
— Этот человек определенно не в своем уме, я уверена в этом.
— Мадам, это очень необычная история, но он клянется, что это истинная правда.
— Продолжайте, пожалуйста.
— Он сказал: «Королева должна мне огромную сумму денег».
— Я уверена, что это не правда. Его счет был оплачен.
— Мадам, дальше он сказал: «Королева купила мое бриллиантовое колье».
— О, нет! Опять это колье. Оно у султана Турции.
— Он сказал, что это не соответствует действительности, мадам. Это просто выдумка, которую его просили распустить. Я сказала ему, что он, должно быть, грезит: «Королева давно отказалась покупать колье, и я точно знаю, что Его величество предлагали ей купить эту вещь, а она все же не согласилась». Он ответил: «Она передумала».
— О, Кампан, что означает вся эта ерунда?
— Не знаю, мадам, но Бомер рассказывает очень странную историю. Он заверяет, что вы купили ожерелье. Я ответила, что это невозможно. Что я никогда не видела его среди ваших драгоценностей. Бомер сказал, что ему сообщили, будто вы должны были одеть его на Троицын день, и был очень удивлен, что не увидел его на вас.
— Дорогая Кампан, это абсолютная бессмыслица. Говорю вам, что Бомер сошел с ума.
— Да, мадам, но он говорит об этом серьезно. Он кажется вполне разумным и совершенно убедительным. Я спросила его, когда вы сообщили ему о своем решении купить ожерелье, поскольку знаю, что вы не видели ювелира и не встречались с ним в течение довольно продолжительного времени. Тогда он сказал весьма странную вещь, мадам. Он сказал, что от вашего имени с ним говорил кардинал де Роган.
— Кардинал де Роган? Тогда он действительно сошел с ума окончательно. Я испытываю отвращение к Рогану. Я не разговаривала с ним в течение восьми лет.
— Я сказала Бомеру об этом, мадам, а он ответил, что Ваше величество делает вид, что находится в плохих отношениях с Роганом, а на самом деле вы очень большие друзья.
— О, это становится все нелепее и нелепее.
— Мне так показалось, мадам. Я обратила на это внимание Бомера, однако он настаивал, что говорит чистую правду, и если, мадам, он действительно сошел с ума, то очень хорошо играет, показывая себя в здравом рассудке. У него были ответы на все вопросы. Он сказал, что распоряжения Вашего величества, передавалось ему в письмах, которые были подписаны Вашим величеством и которые он был вынужден использовать для того, чтобы успокоить своих кредиторов. Колье должно было быть оплачено в рассрочку, и он уже получил тридцать тысяч франков, которые Ваше величество вручили кардиналу для передачи ему, Бомеру, при вручении ожерелья.
— Я ничего не понимаю! — воскликнула я, однако это уже не казалось шуткой. Происходило нечто весьма странное. — Я считаю, что Бомер вполне мог стать жертвой великого мошенничества. Мы в этом должны разобраться до конца. Я немедленно пошлю за ним.
И направила посыльного в Париж с приказом, чтобы ювелир незамедлительно прибыл в Трианон.
— Монсеньор Бомер, — начала я, — я хочу знать, почему от меня ожидают, что я соглашусь с сумасшедшими утверждениями, будто вы продали мне колье, которое я много раз отказывалась покупать.
— Мадам, — ответил он, — я вынужден заниматься этим неприятным делом, поскольку должен рассчитаться с моими кредиторами.
— Не могу понять, какое отношение ко мне имеют ваши кредиторы?
— Мадам, — возразил он в большом недоумении, — теперь слишком поздно притворяться. Если Ваше величество не соблаговолит подтвердить, что колье находится у вас, и не даст мне какую-то сумму денег, я должен буду объявить всем о своем банкротстве и о его причинах.
— Вы говорите загадками, монсеньор. Я ничего не знаю об этом колье. Мужчина был почти в слезах.
— Мадам, — сказал он, — простите меня, но мне нужны мои деньги.
— Повторяю: я вам ничего не должна. Я не покупала вашего колье. Вы знаете, что я не видела ни этого колье, ни вас в течение долгого времени.
— Мадам, кардинал де Роган заплатил мне первый взнос, когда я вручил ему ожерелье. Я должен получить причитающиеся мне деньги…
Мне было трудно смотреть на этого мужчину. Я сказала:
— Здесь какое-то мошенничество. С ним необходимо разобраться. А теперь идите, монсеньор Бомер, обещаю вам, что займусь этим вопросом безотлагательно.
После его ухода я удалилась в спальню. Я вся дрожала от дурных предчувствий. Что-то очень странное происходило вокруг меня, а в центре всего находится зловещий человек — кардинал де Роган.
Разумеется, это было мошенничество. Кардинал был негодяем. Он приобрел бриллиантовое колье и создал впечатление, что его купила я.
Я много слышала о нем после того, как он отслужил мессу в Страсбурге, когда я впервые приехала во Францию. Матушка постоянно писала мне о нем, когда он был послом в Австрии, и настоятельно просила предпринять все возможное, чтобы его отозвали.
«Все наши молоденькие и простоватые женщины в восхищении от него, — писала она. — У него чрезвычайно непристойный язык, он ведет себя злобно в качестве проповедника и официального представителя. Он нагло использует такие фразы, невзирая на компанию, которая его окружает. Его свита берет с него пример — для них нет ничего святого или нравственного».
Ни я, ни Мерси не были в состоянии убрать его из Вены. Однако, когда мой муж стал королем, положение изменилось. Матушка написала, что она рада окончанию его «ужасного и позорного посольства». В письмах она предупреждала, что мне следует опасаться этого человека, он не принесет мне ничего хорошего, хотя он льстец и может быть очень забавным. Я считала его страшным человеком и отказывалась принимать его. Мое отношение к нему не стало теплее после того, как я узнала, что он написал письмо герцогу де Огильону о моей матушке и что мадам Дюбарри зачитывала его вслух на одном из своих салонов. В нем он сообщал:
«Мария Терезия оплакивает страдания угнетенной Польши, однако она очень хорошо умеет скрывать свои мысли и может пустить слезу по желанию. В одной руке у нее платок, чтобы вытирать слезы, а в другой — меч, чтобы выступить третьим участником раздела этой страны».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33