Поэтому, пожалуйста, сделай что-нибудь! А если невозможно спасти ему жизнь, пусть он познает мир и счастье, прежде чем попадет под твою вечную заботу.Брат Аугустус никогда не плакал, но сейчас почувствовал, что его щеки стали мокрыми. Маленький Монах был его единственной привязанностью. Он закрыл лицо руками, слезы потекли между пальцев, и в эту минуту в комнату вошел Гарнет.Шел третий день с тех пор, как заболел Маленький Монах, и доктор Мак-Грегор покачал головой.— Мне очень жаль, но надежды больше нет. Сомневаюсь, что он доживет до следующего утра. Вы можете дать ему это лекарство, и он ничего не будет чувствовать. Пусть умрет спокойно.Гарнет отвернулся и посмотрел за окно. Позднее июльское солнце пылало на закате, как огромный кровавый шар, и все вокруг мерцало малиновым цветом.— Мне кажется, что я знал его всю свою жизнь, — сказал он не оборачиваясь. — Это невыносимо. А может быть, все-таки?— Нет, — ответил Мак-Грегор, уже думая о следующей пациентке, жене одного фермера, которой предстояли сложные роды и которая, как он ожидал, могла разрешиться близнецами. — Куда прислать счет?— Я заплачу вам сейчас. Я уеду в Испанию, как только…— Хорошо. Вы должны мне одну гинею. — Он положил деньги в карман жилета. — До свидания. Желаю вам благополучно добраться до места.— Бессердечная скотина, — в сердцах сказал брат Аугустус, когда доктор закрыл за собой дверь.— Вполне современный человек. Но, видите ли, они неплохо существуют.— Гм… по-моему, пора привести сюда аббата. Хорошо бы сейчас же начать читать молитвы.И он вышел из комнаты, снова оставив Гарнета наедине с умирающим. Этим необыкновенно светлым вечером он выглядел моложе, чем обычно, а волосы, освещенные красным светом зари, напомнили Гарнету его собственные. Да и вообще черты лица Маленького Монаха были очень схожи с теми, что он, Гарнет Гейдж, каждое утро видел в зеркале. Все было очень странно, но чем больше Гарнет думал об этом, тем очевиднее становилось сходство.Он сел на кровать и положил руки на плечи умирающего. К его удивлению, тот открыл глаза и посмотрел на него. Гарнет никогда раньше не видел их — они всегда были скрыты толстыми стеклами очков, — и теперь громко вскрикнул. В них была такая же синева, как и в его собственных глазах, только немного приглушенная возрастом. Эти глаза с обожанием смотрели на него.— Гарнет? — едва выговорил Маленький Монах. Казалось, что его голос легок и воздушен, как облако.— Да, Маленький Монах?— О, сын мой, со мной случилась замечательная вещь… — слова замерли у него на устах, и тишину нарушал только звон колокола, бьющего свой реквием по умирающему.— Гарнет…Шепот затерялся в громком звучании колокола, и Гарнет наклонился к бледным губам монаха, слегка приподняв его.— Да?— Туман рассеялся. Ты понимаешь меня?Гарнет покачал головой, а голубые глаза с еще большей любовью посмотрели на него:— Пока я спал, мне приснился сон. И теперь я знаю ответ.Сердце, бившееся так близко от груди Гарнета, слабело с каждым ударом. До неизбежного расставания оставались считанные секунды.— Я люблю вас, Маленький Монах, — сказал Гарнет. — Пусть ваша душа обретет покой на небесах.— О, сын мой… — голос становился все тише и тише, — …видишь ли… ты действительно… О, Гарнет… мой сын.И с этими словами он склонил голову на плечо своего мальчика, улыбнулся ему и умер.Его похоронили через два дня на монастырском кладбище, где над каждой могилой возвышался большой камень. На камне на могиле Маленького Монаха написали два слова: «Брат Гиацинт».— Это было его настоящее имя? — спросил Гарнет, становясь на колени, чтобы попрощаться с ним навсегда.— Нет, — ответил Аугустус, — никто не знает, как его звали. Гиацинтом его называл старый аббат. Он говорил, что его глаза напоминают полевые цветы, — по-моему, странная фантазия.— Брат Гиацинт, — улыбнулся Гарнет. — Знаете, мне показалось, что к нему перед смертью вернулась память. Он так осознанно на меня смотрел, как будто что-то вспомнил.— Правда? Ну что же… — Брат Аугустус мысленно уже обратился к тому моменту, когда будет ужинать сегодня вечером — после похорон ему очень хотелось есть. — Надеюсь, это принесло ему несколько минут счастья, он заслужил их.— Да, — ответил Гарнет, сел на лошадь и направил ее к воротам монастыря. — Жаль, что я знал его так недолго. Его было легко и приятно любить.— Вы совершенно правы. Что ж, прощайте, мистер Гейдж. Вряд ли мы еще когда-нибудь увидимся.— Да. Я попал сюда чисто случайно и, скорее всего, не вернусь. Прощайте, брат.Гарнет пришпорил лошадь, и она поскакала прочь, но, выезжая из ворот, он обернулся, помахал рукой и еще раз крикнул:— Прощайте! — И почти неслышно добавил: — Прощай, брат Гиацинт. ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ И тогда наступил момент, когда Мелиор Мэри начала ненавидеть этот дом. Она стояла у окна в дальнем конце Длинной Галереи и смотрела в сторону парка, где между деревьями мелькал плащ Чарльза Эдварда. Почти не чуя под собой ног, она сбежала вниз по лестнице и бросилась в конюшни. Ее лошадь, Тандер, стояла без упряжи, но зато лошадь Тома полностью была готова к прогулке. Не раздумывая ни минуты, Мелиор Мэри села в незнакомое седло. Отчаяние пробудило в ней бешеную и неудержимую энергию, всегда бурлившую в ней.Когда принц оставил ее одну у колодца, она простояла там еще, наверное, минут пять, неподвижно глядя в пустоту, и только тогда бросилась следом, но было поздно — он собрал вещи и покинул Саттон. Увидев Чарльза из окна галереи, она поняла, что вряд ли догонит его, однако пустила лошадь в бешеный галоп.Безжалостно загнав несчастное животное, Мелиор Мэри все-таки еще раз увидела своего возлюбленного далеко впереди, у больших ворот. Принц попросил сторожа открыть их, и тот торопился исполнить просьбу. Она с ужасом наблюдала, как створки ворот начали медленно разъезжаться.— Ваше величество! Чарльз Эдвард, остановитесь! Я поеду с вами! Будь проклят этот дом, будь проклято все на свете! Я все брошу!Но он не слышал ее. Тяжелые металлические решетки раздвигались все шире и шире, а он в нетерпении дергал поводья.— Нет, нет, нет! — кричала она в полный голос. — Я передумала! Я еду с вами!Должно быть, принц что-то услышал, потому что обернулся и посмотрел назад, но в этот момент она была скрыта от него высоким деревом. Так зло подшутила над ними судьба. Ворота наконец открылись, и принц Чарльз Эдвард, злосчастный наследник династии Стюартов, выехал туда, где его жизни предстояло теперь развиваться по нисходящей. Герой сорок пятого года, самый лучший и самый смелый из всех королей, потерял свою последнюю надежду.Створки ворот за его спиной начали съезжаться, и, когда Мелиор Мэри добралась до них, закрылись прямо перед ее носом. Она спрыгнула с лошади и голыми руками забарабанила по металлическим засовам.— Вернитесь! Вернитесь! — воскликнула она в отчаянии.Но принца уже и след простыл. Он несся вперед, как будто в него вселился дьявол.— О Господи, помоги мне! — снова закричала она, не обращая внимания на изумленное лицо сторожа, с недоумением наблюдающего за ней. — Ну что ж, дом, ты запер меня, да? В конце концов ты поймал меня! Но мы еще посмотрим! Раз ты смог разрушить мою жизнь, то я могу разрушить тебя! Будь ты проклят, замок Саттон!Когда ее внесли обратно и уложили в постель, она все еще причитала, что ненавидит дом.— Ради Бога, позовите доктора, — сказала старуха, в которую превратилась Клоппер. — Это истерика, она может убить ее.Но Том, друг детства Мелиор Мэри, возразил:— Здесь лучше поможет не доктор. Я поеду за ним. Он никогда не был вдали от нее.— Кто?— Митчел, конечно!— Митчел! Уж он-то знает, как с ней обращаться.— Итак, ты вернулся. Черт возьми, мальчик мой, ты заставил меня волноваться. Я думал, что ты серьезно заболел, — сказал Джозеф.Стоял июль, и Кастилия утопала в зное, но во дворе виллы, принадлежащей вельможе Гейджу, били фонтаны, и деревья отбрасывали прохладную тень на то место, где сидел он сам, обмахиваясь веером из перьев. У его ног лежал Черномазый, похожий на кудрявую собаку, и, когда к ним приблизился Гарнет, Джозеф слегка толкнул ногой негра.— Этот бездельник все время спит. Переступи через него и садись. Скажи-ка, какие новости от принца?— Никаких. Я его не видел. По дороге в Бристоль я действительно заболел, потому и задержался.Джозеф налил ему немного вина слегка дрожащей, но все еще очень изящной рукой.— Выпей немного. Тебе понравится. Я припрятал его, когда мы впервые приехали в Испанию много лет назад.Джозеф очень сильно, даже как-то болезненно любил Гарнета и не задумываясь отдал бы за него жизнь. Он обожал сына так же, как обожал когда-то его мать. Но лицо его ничего не выразило, и он, полуприкрыв глаза, спросил:— Так что же случилось?— Я подхватил эту болезнь в Лондоне, а заболел во время своего путешествия и, наверное, умер бы, если бы не милосердие монахов.— Где это произошло?— В Инглвудском монастыре — это в Беркшире, около Кентербери.Джозеф покачал головой. Он уехал из Англии тысячу лет назад, и даже если когда-то и слышал эти названия, то давно забыл их.— Но эта история плохо кончилась. Монах, который за мной ухаживал, заразился от меня и умер.Джозеф отпил немного вина.— Он был старым?— Трудно сказать. Выглядел он стариком, но, скорее всего, ему не было и шестидесяти. Он был очень добрым и мягким. Немного сумасшедшим, возможно. Много лет назад его нашли монахи: он бродил без цели, потеряв память.Джозефа это не тронуло.— Он и мухи не обидел, а я убил его!— Ну, перестань, Гарнет. Ты же не можешь отвечать за естественные природные процессы.— Что ты хочешь сказать?— Если ему суждено было умереть, это случилось бы и без твоего вмешательства.— Ты действительно этому веришь? И так же думал, когда умирала моя мать?Джозеф колебался, не зная, что ответить. Во сне вздохнул и пошевелился Черномазый.— И да и нет. Она могла бы прожить гораздо дольше, но, возможно, у нее не было другого выхода.— Не понимаю.— Да.Это было заключительным словом. И в тени деревьев и виноградных лоз воцарилась полная тишина — слышалось только журчание серебристых фонтанов.— Он был добрым человеком, — тихо сказал Гарнет.— Раз он вернул тебе здоровье, я в вечном долгу перед ним. Как его звали?— Этого никто не знал, он и сам не помнил. Но у него было имя, которым его называли монахи.— Какое?Стояла тишина, и судьба колебалась. Должен ли Джозеф Гейдж, который так много страдал в этой жизни, но все-таки одержал блестящую победу над всеми своими горестями и неудачами, страдать от новой боли? И Гарнет, не имевший того великого дара, которым обладали его родители и все предки, начиная от доктора Захария, слегка приподнялся на стуле, словно хотел избавиться от тяжелого груза, и сказал:— Маленький Монах. Они называли его Маленьким Монахом.— Упокой, Господи, его душу, — проговорил Джозеф, и снова все вокруг стихло, и слышались только плеск фонтанов, бульканье наливаемого вина и похрапывание Черномазого.— Вылезайте из кровати! — приказал Митчел. — Вылезайте и немедленно раздвиньте шторы! Вы должны сделать это, мисси, ради всех нас.Мелиор Мэри пребывала в таком состоянии уже месяц, лежа в затемненной комнате и разглядывая стены и потолок. Она ничего не ела, кроме куска хлеба в день, перестала пить свою чудесную воду из Малверна, и возраст уже начал нагонять ее. Вокруг глаз и на щеках появились морщины, а знаменитые серебристые волосы потеряли блеск и безжизненно повисли вдоль щек.Она посмотрела на него, но в огромных сиреневых глазах были безразличие и пустота.— Что вы от меня хотите? — сказала она совершенно неузнаваемым голосом.— Я хочу, чтобы вы вернулись к жизни, Мелиор Мэри. Вы же попросту можете умереть, если будете месяцами лежать здесь! Вы обязательно умрете, если сейчас же не встанете.Но он был уже стар и утратил свою власть над нею. О прежнем Митчеле напоминали только ужасный шрам и сверкающие глаза.— Уходите!— Нет. Я не могу оставить вас в таком состоянии. Я люблю вас, мисси, и хочу, чтобы вы снова зажили нормальной жизнью.— Я никогда не смогу этого сделать.— Возможно, вы и правы. Вы не сумеете жить как красивейшая из женщин, но вполне можете встать с постели и вести жизнь, достойную хозяйки поместья. Саттон нуждается в вашей заботе и внимании.Мелиор Мэри беспомощно засмеялась.— Неужели? Прекрасно! Он этого не дождется. Проклятый дом разрушил мою жизнь, так пусть теперь тоже пострадает!— Что вы хотите сказать?— Он на долгое время ослепил меня. Я думала, что это древнее наследие значит больше, чем любовь, и так долго колебалась, что потеряла Чарльза Эдварда. Теперь мне остается только превращаться в глубокую старуху.Она отвернулась и горько заплакала, уткнувшись в подушку.— О, не надо, мисси, не надо! Мое сердце разрывается на части, когда вы произносите такие трагические слова!Митчел почувствовал себя разбитым и уничтоженным. Он больше ничего не мог придумать, чтобы хоть как-то подбодрить свою хозяйку. Из его глаз тоже закапали слезы.— Перестаньте, Митчел! — воскликнула Мелиор Мэри, подняв лицо от подушки и увидев, что он плачет. — Пожалуйста!Но он не смог ответить ей, понимая, что дни его борьбы закончились и теперь он бессилен.— Митчел, — сказала она уже более мягко, — вы будете довольны, если я поднимусь с постели сегодня?— Да, — ответил он сквозь слезы. — Да, если вы пообещаете правильно жить дальше.— Только никакого общества.— Возможно, это и к лучшему. — Он посмотрел на ее постаревшее лицо. — Мисси, возможно, вы сейчас ненавидите Саттон, но со временем снова научитесь любить свой дом.Мелиор Мэри тяжелым взглядом окинула его с ног до головы: — Посмотрим.Стоял декабрь, и в Кастилии шел снег. Пернел Гейдж и ее братья-близнецы Джеймс и Джекоб, никогда не видевшие такого, вырвались из рук дедушки и выбежали во двор, увитый виноградом. С неба падали крупные белые хлопья, и дети смеялись, пытаясь поймать их губами.— Это что — пирожные? — спросил Джеймс, а его брат, настолько похожий на него, что даже Пернел иногда путала их, повторил за ним: — Да, это что — пирожные?— Да, — ответила Пернел, — снежные пирожные, хотя мама называет их снежными хлопьями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40