Хотелось мне очень отвезти свой тебе,
но, к сожалению, там не берут цветов...
Эти строчки сплошь залиты кислотой. Вот здесь-то, наверно, решил полицейский чиновник, за этими цветами, и скрывается тайный смысл. К чему иначе писать в тюрьму о цветах.
Будь здорова, моя дорогая, так желает очень твоя
мама.
М.Ульянова.
Мария Ильинична перечитала еще раз дорогие строки и задумчиво смотрит на столик в камере - грубо сколоченные три доски, почерневшие от времени. И в ее воображении на столе возникает большой желтый обливной кувшин, любимый кувшин мамы, и в нем цветы. Как красиво подобран букет... Так умеет только мама. Вот клейкая полевая гвоздика, которую в поле и не заметишь, сиреневые левкои, желтый львиный зев, и чудится: в раструбе цветка копошится пчела, вытягивая хоботком сладкий нектар, кукушкины слезки дрожат на тоненьких волосках, даже красные метелки щавеля украшают букет. И как много в нем васильков - любимых цветов Марии Ильиничны. И вот уже не букет перед нею, а освещенный солнцем луг с травой по колено, и в траве цветы, цветы, а над лугом опрокинут океан воздуха, и какой это воздух! Вкус и аромат особенно умеют ценить люди, посидевшие в тюрьме. Так пахнет свобода, так благоухает сама жизнь.
Мама понимает это.
Сестра Аня понимает. "Я по сравнению с тобой прямо миллиардерша какая-то относительно воздуха. Да нет, еще богаче", - писала ей недавно Аня.
В дверях камеры визжит ключ.
- На допрос! - сонным голосом говорит надзирательница.
Мария Ильинична щурит глаза - перед нею все еще поле и солнце, жужжат пчелы, теплый ветер касается щек...
- Назовите членов преступной социал-демократической организации, в которой вы состоите, - начинает допрос следователь.
- Не знаю, - коротко отвечает Мария Ильинична. - Не знаю, - повторяет она, и в глазах играют отсветы солнца.
Следователя от нее заслоняет мамин букет - васильки, львиный зев, гвоздика. Полицейского и революционерку разделяет огромное поле, освещенное солнцем, и трава по колено, и океан воздуха.
Ничего этого не видит следователь. Не понять его жандармской душе, что простые слова матери в письме к дочери, желание послать ей в камеру букет цветов и с ними воздух полей так же сильны, как сильна вера революционерки в правоту своего дела, вера в победное завершение борьбы ради того, чтобы все люди могли наслаждаться и воздухом, и цветами, и самой свободой.
Следователь бессилен перешагнуть это поле. Он пристально смотрит на Марию Ульянову и не видит следов уныния. Что-то очень важное сообщили ей сегодня в письме, думает он, что-то очень хитро зашифрованное, отчего она так уверенно держит себя на допросе и так безмятежен ее вид, словно она на прогулке, на воле, а не в тюрьме перед ним, следователем.
- Уведите, - приказывает он надзирательнице.
КОСТРЫ
Дождь лил не переставая третий день. Цветы на клумбах полегли, в лужах плавали мелкие зеленые яблоки, сбитые ветром. Примолкли птицы. Река вздулась от дождей и плескалась у самой изгороди.
Ненастье и тревога полонили маленький бревенчатый домик. А еще недавно стояли жаркие июньские дни и в доме было светло и празднично. Вся семья Ульяновых ждала дорогого гостя - Владимира Ильича.
Мария Александровна сняла этот желтый домик в живописном месте Подмосковья, на берегу реки Пахры. Три окна смотрят на дорогу. Позади дома небольшой фруктовый сад, у крыльца развесистые ивы. В углу сада беседка, и перед ней крокетная площадка.
"Все здесь напомнит Володе детство", - думала Мария Александровна. И комнату Владимиру Ильичу приготовили в мезонине. Она такая же крохотная, какой была его комната в Симбирске.
Для себя Мария Александровна облюбовала комнату, как и всегда, окном на дорогу, на переднем крае, чтобы видеть, когда дети возвращаются домой, и хоть на несколько минут сократить ожидание, и чтобы ночью первой услышать хруст гравия под тяжелыми полицейскими сапогами и суметь предупредить детей и первой встретить опасность.
Еще десять дней назад матери казалось, что все беды миновали, дети на свободе, Владимир Ильич вернулся из трехлетней сибирской ссылки. Полиция запретила жить Ленину в промышленных центрах, и он поселился в Пскове, чтобы быть ближе к революционному Питеру. Из старинного русского города стал протягивать во все концы России нити связей с рабочими кружками, с революционерами, готовил создание общерусской партийной газеты.
В начале июня обещал приехать погостить в Подольск. Но вот пришла тревожная весть: Владимир Ильич снова арестован в Петербурге, уже вторую неделю сидит в тюрьме. Мария Александровна не вынесла нового испытания слегла. Оттого пасмурно и неуютно стало в маленьком доме и так беспокойно у всех на сердце. Даже собака Фридка приуныла, лежит у ног Дмитрия Ильича, вздрагивает чутким ухом, посматривает умным глазом на хозяина, понимает, что не до нее теперь.
В комнате у Марии Александровны врач.
Анна Ильинична, Мария Ильинична и Дмитрий Ильич сидят в столовой, ждут, что скажет доктор, вполголоса обсуждают, как выручить брата из тюрьмы. Дмитрий Ильич перелистывает медицинский учебник - ищет способ помочь маме справиться с болезнью. Арест Владимира Ильича - огромная беда для всех, крушение планов по созданию революционной газеты. Но сестры и брат ничем помочь не могут: Мария Ильинична и Дмитрий Ильич сами недавно освободились из тюрьмы, Анна Ильинична и ее муж Марк Тимофеевич тоже находятся под наблюдением полиции...
За окном шумит дождь, по стеклам хрустальными спиралями стекают струи, листья мокрыми ладошками стучат в окна, квохчет курица под крыльцом, уговаривает глупых цыплят посидеть спокойно под теплым крылом, подождать, пока кончится несносный дождь.
Доктор Левицкий вышел из комнаты Марии Александровны. Все трое поднялись ему навстречу.
- Что вы находите, Вячеслав Александрович? - обеспокоенно спросила Анна Ильинична. - Какое лечение?
- Ничего страшного, ничего страшного. А лечение - свежий воздух, прогулки и волнения только радостные.
- Но у мамы больное сердце, ей столько пришлось пережить, - говорит Мария Ильинична.
- И шестьдесят пять лет дают о себе знать, - добавил Дмитрий Ильич.
Доктор пощипал бородку, внимательно посмотрел на книгу, которую Дмитрий Ильич держал в руках.
- Дорогой коллега, - сказал он, - не ищите! Сердце матери еще ни в одном медицинском учебнике не описано, тайны его могущества не раскрыты. А хорошая доза радости для нее самое лучшее лекарство... Да-с. Я разрешил вашей матушке вставать. Завтра снова наведаюсь. Честь имею кланяться!
Дмитрий Ильич пошел проводить доктора. Левицкий был его большим другом. Когда Дмитрий Ильич приехал в Подольск отбывать свою ссылку, никто не хотел брать на работу крамольного студента, исключенного за революционную деятельность из университета. А Левицкий согласился взять его к себе помощником и сам потянулся всем сердцем к семье Ульяновых.
Сестры направились в комнату матери, но она сама шла им навстречу одетая, причесанная.
- Мамочка! Как ты себя чувствуешь?
- Лучше, - ответила Мария Александровна. Она старалась держаться бодро, только чуть вздрагивала голова. - И сегодня я еду в Петербург.
- Но ты же больна. Нельзя тебе! - воскликнули с отчаянием сестры.
- Не могу я бездеятельно сидеть и ждать. Может быть, мне и удастся облегчить участь Володи. Подам прошение в жандармское управление... Митенька, - обратилась она к сыну, - сходи, пожалуйста, на станцию, купи мне билет третьего класса до Петербурга. Да оденься получше, главное - не промочи ноги. Такой унылый, нескончаемый дождь.
Все трое понимали, что отговаривать маму от поездки бесполезно; они пытались только убедить ее ехать во втором классе.
- Нет, нет, - возражала Мария Александровна, - деньги надо беречь. Может быть, Володе потребуется адвокат. Анечка, приведи в порядок мое визитное платье, а мы с Маняшей соберем саквояж.
Дмитрий Ильич надел плащ, прицепил поводок к ошейнику Фридки и отправился на вокзал. Анна Ильинична вынула из гардероба черное платье и стала прилаживать к нему свежий воротничок.
"Славный мамочкин боевой мундир", - подумала она с нежностью.
Не для праздных визитов было сшито это платье, а для посещений приемных жандармских управлений, генерал-губернаторов. Каждый раз, когда с кем-нибудь из детей случалась беда, мать вступала в тяжелую, упорную и терпеливую борьбу. Только платье знает, как тревожно билось сердце, а затем и вовсе замирало, слыша жестокое, холодное: "В вашей просьбе отказано". Сколько раз бросали матери упрек, раня ее в самое сердце: "Ваш старший сын повешен". Но она никогда не складывала рук, не приходила в отчаяние, а, сжав тонкими пальцами перо, вновь и вновь писала прошения, писала так, как принято было писать: "Милостивый государь! Честь имею покорнейше просить..." Сколько таких прошений хранится в архивах жандармских управлений! Сколько раз, придя домой из присутствия, мать на пороге дома засовывала взмокший от слез платок в глубокий карман платья...
...Шумит за окном дождь. Квохчет под крыльцом курица. Стучатся мокрые листья в окно.
В равномерный унылый шум врывается звон колокольчика, в передней и в комнатах словно закружился веселый летний ветер.
- Мамочка! Володя приехал! Мамочка!
- Володюшка! Володюшка! - спешит мать навстречу сыну. - Здоров? Свободен?
- Архиздоров, совершенно свободен и счастлив безмерно. - Владимир Ильич скинул мокрое пальто и обнял мать.
- По дороге на станцию встретил! - кричит восторженно Дмитрий Ильич. Вижу, кто-то спешит, шагает, не разбирая луж. Кто это может так спешить в нашем Подольске? Пригляделся - Володя!
- Володенька, братик, скажи, что я не сплю и что все это на самом деле, - теребит брата Мария Ильинична.
- Анечка, убери скорей мое визитное платье, - просит Мария Александровна. - Теперь оно мне не понадобится.
- С превеликим удовольствием, мамочка! - Анна Ильинична водворяет платье на место. Плотно-плотно закрывает шкаф, словно опасаясь, что черное платье может снова вторгнуться в их счастливую жизнь. - Дай-ка я тебя еще раз поцелую, - обнимает она брата.
Сестры собирают на стол. Дмитрий Ильич раздувает самовар, Фридка, высунув розовый язык, косится по комнатам, ластится к новому другу, трется круглой мохнатой головой, будто понимает, что тот был в большой опасности. Фридка - породистый сенбернар - не даст в обиду своего хозяина и его друзей. Она умеет помочь путешественнику, попавшему под снежный обвал в горах. В метель и стужу с сумкой красного креста на шее она бесстрашно пробирается по кручам над бездной, сильными лапами откапывает пострадавшего. Часто рискует жизнью, чтобы защитить своего друга человека.
- Ладно, ладно, - гладит Владимир Ильич по голове Фридку, - иди на место, дай знать, если сюда жандармы вздумают припожаловать.
И Фридка, словно понимает, идет в переднюю, ложится у порога, поднимает настороженное ухо.
Радость, смех снова вернулись в маленький дом.
Владимир Ильич бережно усадил Марию Александровну на диван и сел рядом с ней.
- До чего ж хорошо дома, просто прелесть! Представляю, как здесь красиво в солнечную погоду.
- Здесь даже в ненастье уютно, - уверяет счастливая мать. - Посмотри, какой светлый дождь за окном.
- Ну, расскажи, Володёк, как тебе удалось выбраться из тюрьмы и как ты попался, - просит Анна Ильинична.
Мария Александровна садится к самовару, разливает чай.
- Приехал в Питер и... подцепил "хвост", - смеется Владимир Ильич. Когда жандармы меня схватили, первой мыслью было: как бы освободить карманы. Но куда там! Два дюжих фараона закрутили мне руки назад, а третий зорко следил, чтобы я что-нибудь не сжевал. А в карманах у меня просто сейф: две тысячи рублей получил от Калмыковой на газету, большое письмо Плеханову с подробным планом организации газеты, зашифрованные записи явок, адреса конспиративных квартир.
- Умереть можно от страха! - поеживается Мария Ильинична.
- Но, - поднимает палец Владимир Ильич, - все это было записано молоком, лимонной кислотой и разной прочей снедью, записано между строчек на всяких счетах и квитанциях. Сижу в камере и раздумываю: догадаются жандармы все эти счета утюгом прогладить или нет?
- Уверен, что не догадались! - воскликнул Дмитрий Ильич. - Когда меня арестовали, у меня в кармане был список членов кружка на заводе Гужона. Молоком записал, а проявить они не догадались.
Владимир Ильич серьезно посмотрел на брата:
- Учти, что жандармы будут умнеть вместе с ростом нашей организации. Надеяться на их тупость легкомысленно, и нам надо подумать о стойких химических чернилах, об искусной конспирации...
- Ну, а потом что было? - нетерпеливо спрашивает Мария Ильинична.
- Через десять дней меня вызвали и строго предупредили о том, что в Петербург и еще в другие шестьдесят городов мне въезд запрещен и чтобы из Пскова я никуда не отлучался. Вернули мне в целости и сохранности все бумажки, счета и деньги. Я просто глазам своим не поверил. "Вот олухи царя небесного!" - подумал я и тут же вежливо попросил разрешения поехать к вам в гости.
Одного Владимира Ильича не пустили. Приставили чиновника охранного отделения, который привез его в Подольск и сдал местному полицейскому исправнику.
Здесь ждало новое испытание. Исправник потребовал заграничный паспорт Владимира Ильича, повертел его в руках и неожиданно сунул к себе в стол. "Нечего вам по заграницам ездить, - сказал он, - паспорт останется у меня".
- Вот тут я страшно разозлился, - продолжает Владимир Ильич. - Я понял, что этот старый плут и мошенник запер в свой мерзкий стол все наши планы по созданию газеты. Возмущенный донельзя, я крикнул: "Буду жаловаться на ваши незаконные действия начальству!" Крикнул так свирепо и угрожающе, что перепугал старикашку. Он живо отпер стол и, видя, что я собираюсь уходить, стал просить меня забрать паспорт и никому не жаловаться.
Последние слова Владимир Ильич произнес сквозь смех и, откинувшись на спинку дивана, смеялся взахлеб, до слез.
Ему вторил звонкий смех Марии Ильиничны.
- Ты получил заграничный паспорт?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27